— У нас все прекрасно получится. А вообще-то надо понемножку начинать их поить, чтобы меньше думали. Так что пусть Миллер подменит Дядю Тома — нам понадобятся самые крепкие головы. Знаешь, у Глеба есть гитара.
— Вы с ним уже по имени?
— Княже, мы с ним на «Ты».
* * *
Интересно все-таки работает подсознание. Когда Глеб принес гитару в комнату отдыха, первое, что запели офицеры, было «Ваше благородие, госпожа разлука».
Грузин Берлиани, вернувшись с поста, с удовольствием подпевал. Вообще, напряжение слегка спало, чему немало помог коньяк «Ай-Петри».
«Это не фокус», — подумал Глеб, — «Они тут смотрят наше телевидение. Нужно что-нибудь другое».
Но подсознание работает по-своему. Пальцы сами собой взяли хрустальный ре-мажор:
Надежда, я (па-па, па-пам!)
вернусь тогда (па-па, па-пам!),
Когда трубач (па-пам!)
отбой (па-пам!)
сыгра-ет,
Когда трубу к губам приблизит
И острый локоть отведет…
Спецназовский старлей подпевал тихо, но с чувством. Берлиани был на высоте: выводил приятным баритоном партию второго голоса, чисто и точно, куда тому Кобзону:
Надежда, я
Останусь цел —
Не для меня
Земля
Сыра-я…
Глеб играл от всей души. Он совсем уже забыл о первоначальной цели, с которой взял в руки гитару. Он играл и пел для Нади, для своей Надежды, которая его не слышала, не могла слышать, но он знал, что где-то там, за морем, она думает о нем и ищет его лицо на экране телевизора среди лиц сотен других десантников, одинаковых, как гвозди с выкрашенными в голубое шляпками.
…И комиссары в пыльных шле-мах
Склонятся молча надо мной (Тррам-трррам!).
— Артем, а эту знаешь? — он взял аккорд: — «Покатились всячины и разности, поднялось неладное со дна… Граждане, Отечество в опасности! Граждане, Отечество в опасности! Граждане! Гражданская война! Был май без края и конца, жестокая весна…»
Пальцы Верещагина жестко легли на струны.
Полусекундный обмен взглядами показал, что Верещагин разгадал игру Глеба. Разгадал по всем пунктам, до канвы.
— Не надо, Глеб. Эта мрачная. Давай тогда лучше «Гусарскую». «Славно, братцы-егеря…»
— Хорошо тут у вас, — вздохнул майор Лебедь. — Просто курорт…
— А у вас как? — спросил старлей.
— А у нас нормально. Какого черта Глеба на эту горку загнали, если вы здесь уже сидите.
— Это вы в штабе спросите. Вы снимать ребят пришли?
— Какое там, — Лебедь скривился. — Приказа не было. А что, мешают ребята?
— Да шумно…
— Ничего не попишешь, старлей. Приказа не было.
— Ну, и Бог с ним.
— Товарищ майор, можно вас на два слова? — Глеб отложил гитару.
— Можно на сколько угодно, — майор плеснул себе коньяка. — Пойдем покурим.
Они вышли на свежий воздух и встали там же, у ограждения.
— Мне они не нравятся, — сказал Глеб.
— А мне показалось как раз наоборот, — майор посмотрел на него. — Ты и гитарку взял, и песенки петь начал…
— Я думал… — Глеб осмотрел землю под ногами, словно там валялись нужные ему слова. — Понимаете, когда мы улетали и сидели на аэродроме, передавали крымские новости… Можете смеяться, но там сказали, что из Непала вернулся известный крымский альпинист Верещагин. Капитан крымской армии.
— Так, — сказал Лебедь, призадумавшись. Потом оглянулся.
Спецназовский старлей о чем-то беседовал с длинным костистым мужиком по прозвищу Дядя Том.
— Товарищ старший лейтенант! — окликнул его майор. — Вы не подойдете на минутку?
Старлей что-то быстро сказал Дяде Тому, тот кивнул в последний раз и исчез в служебном здании — длинном приземистом каменном корпусе, большая часть которого была закрыта для советских десантников.
— Я вас слушаю, товарищ майор.