Кажется, она называется «Искра жизни»: Творец, прикасаясь к протянутой Адамом руке,
передает ему эту самую искру. Без этого акта созданное им совершенное тело человека безжизненно. Так и их красивая пара. Осталось лишь
прикоснуться божественным перстом и вдохнуть в нее любовь. Но Создатель чего-то ждет. Быть может, он хочет ещё раз убедиться в гармонии
своего творения, а может эта искра пробежит между ними в разлуке. Или она просто не может разобраться в самой себе.
Они стоят и смотрят друг другу в глаза.
– Мы так и не сказали главного, Эрна.
– Да, – соглашается она, – оставим это на потом. Пусть впереди нас еще ожидают эти слова. А пока сохраним их в сердце.
– Боже, Эрна, тем самым ты говоришь, что не любишь меня, но так, что не причиняешь мне боли. Но я-то должен сказать тебе…
Она прикасается пальцами к его губам.
– Потом. Мы сделаем это одновременно. Но сначала пусть пройдет время.
– Но это неправильно! Ведь идет война…
Кондуктор просит пассажиров пройти в вагон. Она
приникает к нему и целует в губы, обвив его шею руками, а когда отстраняется, он видит в ее глазах слезы. Поезд трогается. Клаус встает на
подножку рядом с кондуктором.
– Твои глаза сказали больше, чем ты сама. А что касается меня, то я люблю тебя с того самого первого нашего дня. Я, Клаус фон Тротта!
Запомни это! Я повторю эти слова еще тысячу раз!
Поезд уже набирал ход. Он снял фуражку и поднял ее в вытянутой руке.
* * *
Снова одна. Как ни настраивала она себя, подготавливая к расставанию, ей уже в третий раз пришлось испытать это чувство разлуки и
одиночества. Первый раз, когда уехал Мартин, второй – Петер и, наконец, теперь.
Эрна сидела в большой аудитории и рассеянно слушала текст недавнего радиообращения Гитлера в исполнении одной из студенток их факультета.
По всему университету отменили текущие лекции и зачитывали эту речь, произнесенную фюрером третьего октября. Она была посвящена открываемой
по всей стране кампаний «Зимней помощи», хотя Эрна ни разу так и не услышала в ней упоминания слова «зима». Гитлер снова объяснял немцам,
почему он решил атаковать Советский Союз, как трудно ему было решиться на эту войну, как он ее не желал. Он долго объяснял, как тяжело ему
было сохранить в тайне от немцев свои намерения, чтобы ударить внезапно.
_«…
Куда_труднее_мне_было_хранить_молчание_перед_моими_солдатами,_которые_дивизия_за_дивизией_накапливались_на_восточной_границе_империи_и_не_з
нали,_что_именно_происходит._И_именно_ради_них_я_хранил_молчание._
_Если_бы_я_проронил_одно-
единственное_слово,_я_бы_не_изменил_решения_Сталина._Но_тогда_эффекта_неожиданности,_остававшегося_мне_в_качестве_последнего_оружия,_не_был
о_бы._Любой_намек,_любая_оговорка_стоили_бы_жизней_сотен_тысяч_наших_товарищей._Поэтому_я_молчал_до_той_минуты,_пока_наконец_не_решил_взять
_инициативу_в_свои_руки._Когда_я_вижу,_что_враг_целится_в_меня_из_винтовки,_я_не_буду_ждать,_пока_он_выстрелит._Я_предпочитаю_первым_спусти
ть_курок»._
Звонкий голос Аннемарии, той самой девушки, что играла Брунгильду в их спектакле, клеймил словами фюрера этих ненавистных большевиков. Они,
эти варвары, доведшие свой народ до нищеты и рабства, угрожали не только Германии, но и всей Европе. Именно поэтому на пути «нового
нашествия Чингисхана» встал героический немецкий солдат, спасая мир от угрозы, о которой он, этот беспечный мир, не имел ни малейшего
понятия.