Мы долго целуемся, потом я тихо плачу у него на груди.
- Лучшие дни у нас впереди. Ты верь, - внушает мне Костя.
- Я верю, - хлюпаю я. - Подожди, а что за рейс?
- Рейс как рейс. Посиди минутку, я зарегистрируюсь.
Он возвращается быстро. У нас еще есть несколько минут.
- Что творится в Югославии… - Я невольно вернулась к событиям последних дней. - Неужели будет война?
- Вряд ли.
Мы помолчали.
- Как же так, - начала я. - Ведь там, в Сербии, наверняка есть люди, которые так же любят друг друга, как мы с тобой. И вдруг на них - бомбы! И вот они расстаются; он идет на войну, может быть, она его никогда не увидит больше, а может, увидит изувеченным или мертвым. Как же это так? Так любила его, а он - мертвый. За что? Ведь трагедия какая! Я, наверно, не пережила бы этого - на войну тебя проводить. Костя! Ну как же так? Может, им лучше сдаться сразу? Ну не в рабство же их обратят?! Никто же не будет сидеть в кандалах или мучиться на непосильных работах, как в древние века!
- Ага, наоборот. За предательство еще и денег дадут.
- Тридцать сребреников.
- Ну.
- Но неужели один путь - умирать? Знать, что не победишь, и - умирать?! А дети? Они-то чем виноваты?! Я вот представляю Артема под бомбами. За что? Скажи, Костя, за что?
Он очень мудрый, мой Костя. Моложе меня, а умней.
- Что лучше: где-нибудь на печке умереть или в бою за родину?! Ты что? Давай без паники. Дожидайся меня, все будет хорошо, - пассажиров 477-го пригласили на спецконтроль и посадку, - ты знаешь, я тебя сейчас поцелую, крепко, сладко, и - все. Не ходи дальше, не провожай, - вдруг строго приказал он мне. - И не оглядывайся!
Послушно иду к выходу. Вроде все удачно вышло, благополучно, а внутри - тревога…
Ждать так ждать. Я начинаю привыкать к его командировкам. Один раз в два месяца - обязательно. Он не массовый офицер - инженерный. Часто спрашиваю его: что делаешь на работе? "Гайки кручу". - И смеется.
Самое главное в разлуке - вести себя тихо-тихо. Как медведица залегает на зиму в берлогу, так и я - не живу в такие дни, а двигаюсь словно в заколдованном сне. Все вроде крутится, делается как всегда, но внутренние часы мои выключены, и настоящая жизнь начнется с его возвращением. Тогда я "просыпаюсь" и "расколдовываюсь". Я люблю твердые звездочки на его погонах, люблю казенный запах его кителя, и даже табельное оружие, приятную его тяжесть, люблю.
- Милитаристка я, да? - спрашиваю я у Кости.
Но больше всего я люблю его самого. Люблю уверенную, справедливую, умную силу, исходящую от него, которая от нашего близкого общения, наверно, что-то перестраивает и во мне.
Но теперь надо жить тихо и просто ждать.
Домой я вернулась поздно - Артем уже спал - при включенном свете. На лице его - запечатленная обида. Я немного посидела рядом - разбудить? Но он сам на мгновение открыл глаза, что-то буркнул и повернулся к стене.
И тут позвонила Анохина.
- Ну ты нашла время! - зашипела я в трубку, прикрывая дверь и вытаскивая аппарат на кухню.
Ленку я узнаю, еще не поднимая трубку, - по звонку. В таких случаях телефон посылает сигналы "стильно", экстравагантно-заносчиво, а если его долго не брать, звук становится отчужденно-светским, мол, вы мне не очень и нужны.
- Где ты пропадаешь весь вечер? - ответно зашипела мне Анохина. - Десятый раз уж звоню!
- А чего шипишь?
- Сижу в ванной. Не хочу, чтоб мать слышала.
- А-а-а… Что-то случилось?
Анохина выдержала тяжелую паузу. И бухнула:
- Я беременна.
- Как? - опешила я.
- Что же я, по-твоему, не женщина? - обиделась Ленка. И дальше на меня понесся "поток сознания". Задавая наводящие и уточняющие вопросы, я, наконец, восстановила картину случившегося.
Анохина стала убежденной мужененавистницей после неудачного опыта гражданского брака с неким Володей, работником АТС. Из-за несходства характеров, интересов, социальных устремлений они расстались. Главной же причиной разрыва стало то, что гражданский муж ни разу не выразил даже словесного желания вступить в брак с Анохиной. Но спустя некоторое время сорокалетний Володя вынужден был жениться на пэтэушнице, поскольку она ждала от него ребенка. Пока юная жена лежала на сохранении и в роддоме, Володя, путем настойчивых просьб и низкой лести, вернул расположение Анохиной. Они стали встречаться. Вскоре законная супруга родила мальчика, и семья воссоединилась. Но зато теперь беременна Ленка…
- Что делать? - горько шипела мне Анохина. - Ну, рожу я его, а жить где? Представляешь, в мои годы явиться к матери со свертком?! Ну, это ладно. А жить на что? На ее пенсию? Нищету плодить?
- Аборт - это детоубийство, - нерешительно высказала я где-то прочитанную фразу. Мысль моя неожиданно скакнула:
- А что в Югославии делается…
- Да подожди ты с политикой! - взвизгнула Ленка. - Я тебя спрашиваю: ты пойдешь завтра со мной в клинику?
- Завтра надо, да? - Я пыталась оттянуть неприятную миссию.
- Надо было вчера, - жестко сказала Анохина. - Неделю уж не сплю и не ем. Это Бог меня за блуд наказал!
- Бог ребенком не наказывает, а награждает, - назидательно заметила я.
- Издевайся, бей лежачего… Так я тебя жду завтра в девять, - прощально прошипела Анохина и повесила трубку.
Хорошо, что моя работа не требует ежедневного присутствия - в нашей проектной конторе явка два раза в неделю: вторник и пятница. Времени, когда фирма была НИИ и делала чертежи для серьезных объектов - горно-обогатительных комбинатов, например, я не застала. Зато сейчас мы набили руку на частных заказах - проектируем коттеджи, магазины и даже нестандартные ларьки.
На следующее утро мы с Анохиной двинулись в скорбный путь. Все происходящее казалось мне дурацкой, придуманной игрой; во мне включилась самозащита - толстокожесть, и, сколько я ни пыталась войти в трагизм ситуации, мне это не удавалось.
- Отец ребенка в курсе? - спросила я на всякий случай.
Ленка посмотрела на меня уничижительно, как на вредное насекомое.
- Понятно…
Мы надолго замолчали. Ехали в метро, привычным путем. Я подумала, что все повторяется - каких-то десять лет назад я оказалась в таком же положении. Неужели это было со мной? Но куда же делась я та, прежняя? Мы даже на фотографиях разные. И дело тут не в том, что я постарела, изменилась. Разные женщины - тогда и десять лет спустя. Старая жизнь отслоилась, отошла. Словно я змеиную шкуру сбросила. Зато у меня есть Артем. И я знаю: мне невозможно ни от чего отказаться в прошлом - иначе наша встреча с Костей не состоялась бы. Как странно: не было бы Артема - и мы бы с Костей разминулись. Непростой узор - вроде восточного ковра - линии длятся, множатся, орнамент без конца и без начала - и что-то вырисовывается в судьбе, издали кажущееся очень определенным, красивым. А вблизи - кропотливый нитяной труд… И вот мы едем… Неужели есть такая работа: убивать детей? Работа - убивать? Неужели я смогла бы полюбить Костю, если бы знала, что он убивает детей?! Или взрослых? И мой Костя, такой нежный, мог бы убить?! Хотя я за него могла бы убить кого угодно. И даже сама - умереть. Но неужели есть женщины, которые любят этих страшных врачей?! Не просто имеют с ними известные отношения, это понятно, а любят - возвышенно, светло. Любовь ведь ни с чем не перепутаешь. Допустим, вырастает цветок. Но в пустыне ему не распуститься, а на льдине не взойти. Любовь - ступенька, до которой не каждый человек допускается. И если я на ней оказалась, то не благодаря личным заслугам, конечно. Глупо так думать. Но все равно, неужели, убивая детей, не раскаявшись, можно любить?! Что-то не то, не то. Муторно мне стало, страшно.
- Знаешь, - сказала я Ленке, - давай вернемся! Ну будет одним ребенком больше - неужели от этого кому-то станет хуже?! Пусть Артем с ним нянчится. Эгоистом ведь растет - яблоко ел, попросила у него, так он зажидился, вот такусенькую дольку дал! Матери родной! Представляешь?! Что ты, в самом деле?! Стране нужны воины и домохозяйки. У меня бабушка - тетя отца - в Гражданскую войну осталась с шестью маленькими детьми. Представь, шесть детей! Мужа ее, белого офицера, красные зарубили. И она всех подняла, выучила. В Гражданскую войну, в голод. А ты в мирное время что делаешь?! Ну будет твой парень беднее одет, будет вместо "Пепси" молоко пить, вместо шоколадок кашами питаться. Неужто в этом счастье? Потом, матушка твоя, ну поворчит, поругается, но не проклянет же! У нее хоть забота будет на старости лет! Что ей, думаешь, лучше твой сухостой наблюдать?!
Мы вышли на улицу. Анохина молчала, болезненно морщилась. Полезла в сумку за сигаретами. Повертела пачку в руках, сунула обратно.
- Ладно, сегодня не пойдем. В конце концов, днем раньше - днем позже, это ничего не решает.
С тяжелым чувством, не разговаривая, мы разъехались по домам.
Артема я схватила за рукав, когда он устремленно, не замечая меня, выскочил из подъезда.
- Куда? Ты поел?
- Да, да, - заторопился он.
- Врешь ведь, - укорила я его.
- Ну, мам, потом!
- Нет уж, - применила я силу родительского авторитета, - пошли домой. Нечего желудок портить!
- Ты "Бородино" выучил? - напомнила я ему за обедом. - Завтра в школу.
Артем промолчал.
Стыдно мне стало. Неизвестно ведь, от чего желудок больше портится: от того, что питаешься как попало, или от того, что тебе настроение портят во время обеда.
- Артем! - Он поднял на меня тоскливые глаза. - Артем, я тебя люблю. Очень, очень! - я мысленно просила у него прощения. - Тебе тяжело со мной?