Одна, одна, потерянно и напряженно вздыхала я у стены, а вокруг двигался, дышал, действовал аэропортовский организм; рядом паковали вещи - сумки, баулы, чемоданы; из буфета пахло синтетическими сосисками, над огромным самоваром поднимался пар; где-то плакал ребенок - так тонко и бесхитростно, как плачут только младенцы. Я взглянула на часы и постаралась себя уверить - Артем уже дома, и в этой части моей жизни все хорошо.
Среди обитателей аэропорта было много кавказцев. Преимущественно мужчины лет тридцати - сорока, в турецких кожаных куртках, в турецких же брюках без стрелок, не требующих особого ухода; небритые, с красными, воспаленными глазами. Кто-то гортанно, быстро, громко разговаривал, бурно жестикулируя, кто-то смеялся заливисто, долго, ахающим смехом, кто-то, на мой взгляд совершенно бесцельно бродил по залу, многие чинно стояли в регистрационных очередях, дремали на скамейках вдоль стен, роились в буфетах. Кавказцев было никак не меньше половины всех присутствующих. Почему-то это наблюдение стало мне неприятно. Ну десять, двадцать, тридцать человек, но не столько же? Местные держались отчужденно-вежливо, сторонились этнических групп. Кавказцы же, напротив, вели себя по-хозяйски уверенно и свободно. Я подумала: а хорошо ли было бы, если половину присутствующих составляли бы не кавказцы, а китайцы? Или негры? С ума сойти, негры ходили бы по аэропорту, блестели зубами, размахивали черными конечностями, что-нибудь орали. Насколько я знаю негров, они очень наглые, когда их много. Нет, пожалуйста, пусть они будут - один или два, или несколько. Но не половина же! Я с грустью отметила, что я - законченная расистка, и продолжала размышлять. В самом деле, разве люди не должны жить там, где родилась? Неужели в каком-нибудь негритянском селении аборигенам понравится, что половину их хижин займут белые люди? Чего их носит по свету, этих негров, в смысле кавказцев? Вот убей меня, я никогда не смогу полюбить негра. Ну не дано. Некоторые могут. А я не смогу. То есть я их, конечно, люблю абстрактно, "общечеловечески", и пусть у них в Африке не будет ни голода, ни болезней, ни засух, ни наводнений, но дальше… Сказано же: "Все люди - братья". Вот именно, братья, а не мужья и жены.
Впрочем, я и немца с французом полюбить не смогу. Я люблю Костю. Где он? Что с ним? "Костя!" - выдохнула я вслух… У десятой стойки появилось несколько пассажиров. Подойти? Спросить? А что спросить? Зарегистрировался ли Бессонов Константин Павлович? Я ничего не спросила. Медленно, будто больная, сделала я несколько шагов в сторону зала ожидания. Вдруг он там?
И тут мне навстречу вышел Костя. Взгляды наши встретились разом, в ту же секунду мы обнялись. От счастья я целовала его пальто…
…Мы познакомились в метро. Это, конечно, ничего не говорит ни о нас, ни о наших отношениях.
- Не понимаю, - недоумевала Анохина, - как ты могла решиться на такой шаг? Что ты в нем нашла? - И выпускала колечки фирменного дыма в потолок - курила она исключительно "Мальборо".
Скажи, кто твой друг… Анохина - полная моя противоположность. У нее - маникюр и педикюр, множество вредных привычек, склонность к разгулу, самоанализу и светскому времяпровождению. Она хронически несчастна в личной жизни. Впрочем, где бы мы вместе ни появились, мужчины обращают внимание на нее, а не на меня. А что касается личной жизни, то и у меня здесь достижений не много. Артем растет без отца. И виновата в этом я - надо быть разборчивей в знакомствах. Наивность и молодость - не оправдание, а ребенок - не игрушка. Сколько я с ним натерпелась, сколько пережила! Бабушек-дедушек в Москве нету. По соседям, по пятидневным детсадам, по больничным листам, по поликлиникам; и Анохина стала Артему почти родной тетей. У нее талант воспитательницы (не зря же работает в школе), а вот ребеночка Бог послал мне. Сначала я немного гордилась, что не избавилась от него, сберегла душу; теперь думаю про это осторожней. Ну как вырастет хулиганом? Или бабником, вроде папашки своего? Или лентяем и бузотером? А сколько нынче пьяниц, наркоманов?! Просто оторопь берет от мерзостей жизни.
Все не так. Одно и то же событие жизни можно по-разному рассматривать, объяснять. И варианты не будут равноценными. Все зависит от внутреннего состояния. Настроение, степень физического здоровья, благополучие внешних обстоятельств здесь почти ни при чем. Что-то другое есть в человеке. Что? Мне трудно понять. Иногда такое состояние приходит во сне - абсолютная свобода, торжество, кажется, будто ты летишь, плывешь, весь мир как на ладони, он бесконечно близок тебе и бесконечно далек от тебя, тело блаженствует, но не телесным оно счастливо, а чем-то другим. Наяву все сложнее. Нужно почти неосознанно двигаться по странному, извилистому пути поступков, ежедневного выбора, все время вверх, и бывает, что на секунды ты выбираешься на вершину - внизу обычный ход жизни (твоей жизни!), все как всегда, и даже карман в куртке у тебя может быть немного разорван; но в эту самую секунду заданная судьба-злодейка смиряется; ты освобождаешься от ее оков и делаешь несколько самостоятельных шагов. Несколько - на большее меня просто не хватает. Потом я с некоторым, иногда даже свинским удовольствием качусь вниз мгновенно, потом начинаю все сначала…
В один из таких "высоких", "вершинных" дней мы и познакомились с Костей.
Разумеется, тогда я не размышляла на подобные темы. Вагон летел, постукивал; и во мне все летело - странное, весенне-мученическое состояние. Я чувствовала себя в какой-то лихорадочной круговерти - вся прежняя жизнь будто на мгновение отделилась от меня, отошла; новой не было совсем - ни вздоха, ни шага. Здесь, на этом чистом распутье, мы и встретились. Молодой человек в офицерской форме пристально поглядел на меня. Что-то сомкнулось, включилось, я задохнулась, будто глотнула озона. Никогда не думала, что родство можно ощутить с первой секунды, с первого взгляда. Мне стало тепло, радостно, ясно - и поезд выскочил из тоннеля, пошел по верху, сквозь молодой березовый лес с молодой же весенней листвой; стало совсем светло, празднично; поезд замедлил ход, и незнакомец улыбнулся мне - неловко, растерянно. Я поняла, что я совершенно счастлива, так, как никогда прежде. И это чувство не очень даже было связано с моим попутчиком, оно шло как бы извне, издалека, сверху. А в незнакомце оно на мгновение материализовалось, и все, что до этого времени казалось мне сложным, непостижимым, запутанным, вдруг упростилось, потеряло детализацию, прояснилось. Мы все смотрели и смотрели друг на друга, и с каждым мигом узнавание длилось, и счастье длилось, и клянусь, если бы наше общение на этом закончилось, я все равно бы помнила его до конца своих дней! Я была бы уверена, что жизнь моя состоялась, а все остальное - это уж роскошь, ну нечеловеческая, райская роскошь!
Анохиной я не объясняю своих состояний. Из скромности - может, все, что я чувствую, - глупость и чепуха. Поэтому Ленка имеет полное право меня пилить:
- Насколько он тебя младше? На восемь лет. Аллопугачевский вариант. Почти. Ну ты даешь, мать! - Анохину восхищает моя бестолковость, и она даже потирает руки от удовольствия. Ленка безосновательно считает, что в ее обязанности входит мое половое и социальное просвещение. Она сторонница "шоковой терапии" и любит резать правду-матку в глаза:
- Кто ты по сравнению с ним? Старуха. Женится ли он на тебе? Никогда. Зачем он с тобой? Для известных нужд. Вывод: брось, брось его!
Если бы Анохина посоветовала мне удавиться, это было бы менее жестоко. Но на меня не действуют ее советы - я их автоматически пропускаю мимо ушей. Анохинские нравоучения - конфетные фантики. Ленка - добрая и несчастная. А что касается замужества, то не в браке счастье.
Мама Кости и слышать не хочет, чтобы ее единственный сын - красавец, офицер, гвардеец, на которого она положила жизнь, женился бы на "глубокой старухе", да еще с "ребенком подлого происхождения". И я не осуждаю его за то, что он, ради успокоения домашних, пообещал покончить с "развратным прошлым". Напротив, я тоже хочу, чтобы они были спокойны…
- Тебя не встречают? - первым делом спросила я его, прижавшись к его штатскому пальто.
- Нет. - Он немного отстранил меня и для верности покачал головой.
Обнявшись, мы двинулись в зал ожидания.
- А я знал, что ты придешь. - Мы уже нашли укромное местечко, не слишком на виду, сели, пристроили его сумку, и он нежно гладил меня по волосам.
- Как ты мог знать? - не поверила я.
- А я знал…
- А я тебя люблю…
- А я тебя очень люблю…
Мне было с ним так уютно, просто, как наедине с собой, только лучше; никогда я не встречала таких мужчин и никогда уже не встречу. У Костиной мамы больше прав на него, зато я лучше его знаю. Он напрочь лишен романтизма, всех этих любовных клише, он всегда чуток, прямодушен, и то состояние "высоты", которое у меня бывает в считанные дни - его естественная среда обитания, которой он даже не замечает.
- За что ты меня любишь? - в очередной раз ужаснувшись своей обычности, спросила я.
Вместо ответа он поцеловал меня в висок, потом в глаз, и совсем уж нежно - в ухо.
- Что Артемка?
- Нормально, - вздохнула я.
Мне хотелось запомнить его профиль, мелкую родинку на шее, темные, коротко стриженные волосы, жесткую ткань его пальто… Вот уж точно - не могу наглядеться. - Надолго?
- Недели на две.
Мы замолчали, мысленно переживая предстоящую разлуку.
- А знаешь, - сказала я, - честно говоря, я думала, что ты меня будешь ругать.
- За что?
- За самоуправство. За то, что приехала сюда, не предупредив.
- Ну что ты…
Нет, все-таки надо было меня отругать. У нас очень жесткая иерархия: он - офицер, я - рядовой. И никаких неожиданностей. Не потому так, что он мужчина, а потому, что он - лучше.