А наша Николавна всю жизнь проработала учительницей; и в начале трудового пути она, как и все дети сталинского времени, была "идейной", корпела в университете, получала повышенную стипендию, потом поехала по комсомольской путевке в глухомань, где Макар телят не пас. Здесь некоторое время ее жизни прошло в заботах о повышении успеваемости вверенных ей ребятишек. Выходить же замуж было абсолютно не за кого - спившаяся пустыня, однако ж природа требовала свое, и она по-роковому влюбилась в женатого агронома из соседнего колхоза и ухитрилась так тихо от него родить, что вся округа была в недоумении: кто отец? Николавна же стойко молчала, а агроном вполне мог работать разведчиком во вражеском государстве; в общем, народ пошумел, поколобродил, да и затих.
А Николавна все равно внешности оставалась выдающейся и на августовской конференции в районе сидела во втором ряду и сияла голубыми очами, которые от перенесенных страданий стали еще глубже и выразительней. А в президиуме на почетном месте находился инструктор ЦК комсомола из Москвы, которого командировали на два дня в глубинку для поднятия местного энтузиазма и окунания в жизнь. Сахарной внешности он был - номенклатура же столичная! И углядел он Николавну и так за два дня ее обработал, что она прям голову потеряла. Ну он ее увез в Москву и зарегистрировал законный брак.
Казалось бы, живи и радуйся - все хорошо! Квартира просторная, работа по специальности, мальчонка у Николавны подрастает, с мужем особой любви нету (уж больно он сахарный!), но отношения культурные, потому что по первому образованию он психолог, и так все скажет, обовьет тебя, окрутит - только руками разведешь. Но один раз Николавна приходит домой в одиннадцать часов (уроки в школе отменили, потому как детей на диспансеризацию повели) и застает супруга в своей постели в обнимку с неизвестным молодым человеком.
- Я, - вспоминала Николавна, - просто дар речи потеряла. Говорить вообще не могла дня три - хочу ему что-то сказать, и тошнота к горлу подкатывает. Это сейчас нас никакими извращениями не проймешь, а тогда… И потом, у меня же сын подрастает. И что я думать должна?!
В общем, развелась с номенклатурой. Правда, осталась в Москве, и квартиру бывший муж ей выхлопотал. Зачем ему лишний шум? Он - благородный человек голубой крови, живет тихо, никого не трогает… А Николавна на долгие годы осталась одна и законсервировала свои чувства. И вот судьба: на Красной площади, когда водила детей на экскурсию, познакомилась она с Жаном. Вернее, он к ней подкатился, пока экскурсовод ребятишек забавлял. Коротенький такой иностранец, смешливый, весь сияет и лучится, и на смеси английского, русского и французского трещит: "Мир, дружба, Россия, женщина, Москва, здравствуй!" Дело было в перестройку, когда держава наша распахнулась всем ветрам, ну и Николавна соответственно новой идеологии проявляла повышенную доброжелательность ко всему иноземному, так что Жан ловко выцыганил у нее телефон (а что, жалко, что ли?), потом позвонил, потом в гости напросился, и пошло, и завертелось…
Сын у Николавны взрослый, студент. Высокий, ладный. Грудь как щит, талия узкая, в рюмочку. Порода! Этакий лось вымахал: и голова гордо посажена, и взгляд дерзкий. Но отца нет, и разумом - ребенок. А все ж Николавне не с кем советоваться, она его и спрашивает:
- Артем, вот Жан приглашает меня во Францию…
- Ну и поезжай.
- Ты не против?
Артем только бровь изогнул в изумлении:
- Мам, ну каменный век просто! Мы же свободные цивилизованные люди.
В общем, вступила Николавна во французский гражданский брак. Конечно, мужчина Жан не ах - ручки паучьи, росточком ниже ее, сложения обычного, да еще и лысый полностью. Но, если вдуматься, в этом даже шарм можно какой-то обнаружить. Жадный, правда, - Николавне дарил, в основном, пользованные вещи. Например, полотенце банное, роскошное, он сам им раза два всего и вытерся, но все-таки - не новое же! Ну и ширпотреб всякий покупал. Хотя не бедный человек - французский средний класс. Зато Николавна побывала с ним в Париже, в Ницце, в Марселе - всю Францию объехала. А он - Петербург, Ярославль, Суздаль посетил, ну и в Москву к Николавне наезжал - три раза в год. Летом, на Рождество и на Пасху. Любви не было, но все же честность была, и общность, и забота. А в законный брак Жан не мог вступить - с прежней супругой не развелся. У них это сложно, чревато потерями материальными. Так и жили. И тут как-то летом Жан заюлил:
- Не могу приехать, с визой проблема…
- Не могу вылететь, билетов нет…
- Уже к тебе собрался, на работе не дают отпуска…
А Николавна тут кое-как финансово подправилась - наловчилась за доллары репетиторством у "новых русских" заниматься - и купила себе телефон с определителем номера. Глядь, а все беседы Жан с ней ведет из Москвы! Он ей говорит:
- Все, все, а то у меня время истекает, франки, франки…
Она ему:
- Пока, целую.
И следом московский номер набирает, который определитель показал. Трубку взяла женщина: "Вас слушают". Николавна ей: "Позовите такого-то к аппарату". Жан говорит: "Але". А Николавна:
- Здравствуй, дорогой! Какая погода в Париже? Как там наш консул поживает?
У Жана, как говорят в таких случаях, и усы облетели, и челюсть отвисла. Сразу перешел на ломаный русский, а ведь до этого, зараза, почти чисто шпарил, Николавна его натаскала:
- Как ты мой нашел?
- Это, - отвечает она ему, - не твоего ума дело. Ты что ж, милый, макароны мне на уши лепишь?
Тут Жан завздыхал, заохал, чуть ли не слезу пустил и говорит ей, почти ластясь:
- Николавна, я тебя очень уважаю, но я остаюсь с этой женщиной. Мне тут больше нравится.
Николавна собрала всю силу воли и сказала ему все, что подумывала о нем и раньше, но до этих пор сомневалась и потому молчала. Но говорила, в основном, в мировой эфир, потому как Жан, взбрыкнув при первых раскатах словесной грозы, трубку повесил.
Тут она стала в кучу собирать все его подарки, потому что в душе все кипело; из-за гаденького, подленького поступка его вещи хотела тотчас же выбросить в мусоропровод. Ведь мог бы объясниться как порядочный - она вспомнила Артема - цивилизованный человек! Но потом, чуть успокоившись, выбросила только две трети презентов, а лучшие оставила.
Вечером опять звонит на место его нового квартирования. Ответила хозяйка:
- Вам кого?
- Да мне бы с дамой поговорить, у которой Жан в гостях.
- Это я.
- А я Елена Николаевна, и я с Жаном прожила пять лет в гражданском браке.
- Да вы что! - ахнула та. - Как же вы смогли?!
- Ну вы же собираетесь… - Ой, что вы, я с ним познакомилась по Интернету, съезжу в Париж, развлекусь и брошу его ко всем чертям. Вы меня извините, Елена, - можно я вас так буду называть? - но это же недоразвитая личность инфантильно-эгоистического плана. Человеческий брак, альфонс. Одна радость, что француз. Сами понимаете, с паршивой овцы…
Вот и поговорили. Николавна к старости стала человеком откровенным, жизнь итожит, и в учительской, на большой перемене, пересказала этот разговор (про остальное коллеги и так были в курсе). С иронией, конечно, пересказала, без скорби. И с некоторым изумлением даже. А Нина Евгеньевна, завуч, так эту историю оценила:
- Господи, каких мы им мужчин во Францию поставляли! Высший сорт. Иван Тургенев, например. Да их Полина Виардо… У нас любая цыганка лучше. Или Иван Бунин. Красавцы, умницы. А белые офицеры?! Князья у них таксистами работали… А в последнюю войну сколько там наших осталось?! А они нам гонят какое-то вторсырье, ни на что не надобное.
А географичка Свирина, сильно интересующаяся текущей политикой, предупредила:
- Подождите, они нам скоро еще и ядерные отходы начнут ввозить! Надышимся тогда.
А Женя Коробков, историк-интеллектуал, вчерашний студент, поправил очки и интеллигентно подытожил дискуссию:
- Воистину, друзья, как говорил государь-император Александр III, у России нет других союзников, кроме армии и флота.
За сим все и разошлись - прозвенел звонок на уроки. А Николавна, что ж, она все равно свое счастье найдет. Какие ее годы…
Страсти кипят
Дело было так: Варька Кумова уж собиралась отходить ко сну, бродила по квартире в ночной рубашке и без челюстей (они у нее вставные, и на ночь она их, естественно, вынимает). Вдруг звонок в дверь. Варька открывает и видит на площадке совершенно голую Ленку (руками та прикрывает низ живота). Го лая, с клочками пены на плечах, правда, не босая, а в шлепках.
Вообще, Ленка - женщина красивая, видная из себя, но любит выпить. И Варька сразу смекнула: все, началась "белочка", то есть белая горячка, и крышу сорвало. Но Кумова знает, что с такими людьми надо обращаться ласково, и потому она сочувственно зашепелявила (без челюстей же!):
- Ой, Лен, да ше это ты так ходишь, можно замершнуть, нынше еще не лето, надо хоть чуть одевашься…
Но соседка оказалась совершенно трезвой и в себе:
- Че, че! Меня Санька из ванной выгнал!
- Прямо так?
- Ну че, не видишь, что ли?
В общем, запустила Кумова Ленку к себе, дала ей халат, капель валерьяновых, стала будить Никанорыча (мужа), чтоб держать семейный совет, что делать дальше.