А так, нашелся один олух, который посоветовал ему поехать через лес, так-де ближе будет, другой олух (то бишь он сам) последовал этому совету, а еще полторы дюжины олухов, составлявших его свиту, совсем потеряли голову при виде красавца-оленя и устроили на него импровизированную облаву. В результате они потерялись... Во всяком случае, вельможа предпочитал думать, что потерялись дворяне из его свиты, а не он сам. Такая версия происшедшего позволяла ему сохранить хоть каплю уважения к себе. Однако придворные не станут разбираться, кто кого потерял, всем достанется на орехи. И главное, что смеяться будут не в глаза, а украдкой, за спиной. Вот такие дела. Дела неважнецкие...
«Ох, и задам я им взбучку! – подумал вельможа, имея в виду то ли своих нерадивых спутников, то ли насмешников-придворных, а может, и тех и других. – И непременно отрежу язык этому горе-советчику. Чтобы другим не показывал дорогу, как мне показал...»
Эта мысль на некоторое время утешила молодого вельможу – но ненадолго. Будучи от природы незлопамятным и прекрасно зная об этом своем недостатке, он сильно подозревал, что вышеупомянутому горе-советчику удастся избежать заслуженного наказания.
«Дон Фелипе тоже хорош, – нашел еще одного виновника своих бед вельможа. – Жил бы себе в Сантандере, в своей столице, так где ж там! Угораздило же его забраться в эту глухомань, в эту...»
Вдруг всадник настороженно придержал лошадь. Его чуткие уши охотника уловили доносившийся издали треск сухих веток, который становился все громче и громче по мере приближения источника звука, а вскоре между деревьями замаячила человеческая фигура.
– Эй! Эгей! – зычным голосом крикнул вельможа. – Кто там?
В ответ на его окрик раздался короткий собачий лай. Человек немного изменил направление, ускорил шаг и спустя минуту уже подходил к вельможе. Это был крестьянин лет тридцати пяти, здоровенный детина, одетый в видавшие виды потертую кожаную куртку, штаны из грубого домотканого полотна и высокие охотничьи сапоги. С его внешностью деревенского громилы резко контрастировала на удивление добродушная физиономия и прямой, открытый, хоть и немного плутоватый взгляд. За правым плечом крестьянина виднелся колчан с луком и стрелами, а через левое был перекинут ремешок охотничьей сумки, которая тяжело билась о его бедро. Рядом с ним, важно ступая, брела великолепная борзая, достойная королевской псарни. Будучи большим любителем собачьей охоты, вельможа от души пожалел, что эта борзая не принадлежит ему.
Между тем крестьянин остановился в двух шагах от вельможи, снял кепку и почтительно, но без тени раболепия поклонился.
– Ваша милость звали меня?
– Да, человече, звал, – с нарочитой небрежностью ответил всадник, затем снова взглянул на четвероногого спутника крестьянина и, не сдержавшись, восхищенно добавил: – Хороший у тебя пес!
– Хороший, – согласился крестьянин. – Да не мой, а моего господина.
– Хороший пес у твоего господина, – сказал вельможа отчасти потому, что действительно так подумал, но еще и потому, что вдруг растерялся. Ему страшно не хотелось обнаруживать перед плебеем свою беспомощность, признаваясь в том, что заблудился.
Однако крестьянин будто прочел его мысли.
– Ваша милость, верно, сбились с пути?
– С чего это ты взял? – нахмурился вельможа, а мочки его ушей предательски покраснели. – Вовсе нет.
Крестьянин безразлично пожал плечами: ну, раз так, воля ваша.
– А ты куда путь держишь, человече? – после неловкой паузы спросил вельможа.
– В замок моего господина, – ответил крестьянин, поглаживая борзую. – Вот настрелял куропаток и возвращаюсь. Мой господин любит, когда на завтрак ему подают пирог с дичью.
– И что ж это за птица такая, твой господин? – поинтересовался всадник.
Крестьянин укоризненно покачал головой:
– Никакая он не птица, сударь. К сведению вашей милости, я имею честь служить у самого дона Фелипе – хозяина этого края.