* * *
– Все-таки, если подумать, я рад, что живу сегодня, – сказал Петя. – Конечно, рыцари – это очень круто… правда, когда, чтобы посмотреть на них, ты едешь на электричке, а не тащишься на тощей лошади, гадая, не ограбят ли тебя по дороге и где ты найдешь ночлег. Серьезно, средневековая жизнь – это какой-то ужас кромешный!
– Послушай, что пишет известный французский историк Жак ле Гофф, – предложил барон.
Он достал свою записную книжку, нашел цитату и прочел: "Это общество изображало и облагораживало свои профессиональные занятия в символических и имевших магический смысл играх: турниры и военный спорт выражали самую суть жизни рыцарей; фольклорные праздники – существование сельских общин. Даже церкви пришлось примириться с тем, что ее изображали на маскараде Праздника дураков. И особенно все слои общества увлекались музыкой, песнями, танцами. Церковное пение, замысловатые танцы в замках, народные пляски крестьян… Все средневековое общество забавлялось самим собою. Монахи и клирики совершенствовались в вокализах григорианских хоралов, сеньоры – в модуляциях мирских песнопений, крестьяне – в звукоподражаниях шаривари. Определение этой средневековой радости дал Блаженный Августин, назвав ее "бессловесным криком радости". И вот, поднявшись над бедствиями, жестокостями, угрозами, средневековые люди обретали забвение, чувство уверенности и внутренней свободы в музыке, которая пронизывала их жизнь. Они ликовали".
Мюнхгаузен и Петя прошлись до замка, побывали на рынке ремесленников, выбрали подарок для Петиной мамы – медное колечко с искусно выкованным венком из роз. Затем они понаблюдали за рыцарскими боями, послушали баллады миннезингеров, а потом барон вдруг заметил нескольких солдат в мундирах эпохи Петра I, возившихся с большой пушкой.
– О, это по мне! – бодро воскликнул он, устремившись к ним.
– Только не пытайтесь оседлать ядро! – вдогонку ему крикнул Петя.
Но барон вовсе не собирался повторять свой замечательный подвиг, он только помог пушкарям установить пушку понадежнее. В благодарность за помощь ему дали разок выстрелить, и Мюнхгаузен прямо-таки раздулся от гордости.
– Вот видишь, Петя, – сказал он мальчику. – Историки все время попадают в историю.
– Главное, чтобы они в нее не вляпывались, – припомнил Петя слова своего старшего друга.
– Ну, если они хорошо знают историю, то их истории всегда оканчиваются хорошо, – закончил барон, широко улыбнувшись.
Ответы
Ответ 1
Петербург середины XIX века, когда был написан "Ревизор", оставался столичным, а следовательно, очень густонаселенным городом. В центре, там, где селились самые богатые и знатные петербуржцы, в этот период почти не строили особняков, предназначенных для одной семьи, и все больше становилось многоквартирных домов, которые представляли собой как бы маленький срез общества.
На первом, цокольном этаже находились лавки и магазины. На втором в многокомнатных квартирах с самыми большими окнами, выходящими, как правило, на улицу, на площадь или на набережную, селились родовитые дворяне: гвардейские офицеры и чиновники высших рангов. Именно этот этаж и называли бельэтажем (фр. вel – "прекрасный", "красивый"; etage – "этаж", "ярус"). Этажом выше жили чиновники, купцы и мещане средней руки, а на четвертом этаже и на чердаке размещалась беднота: мелкие чиновники, студенты-провинциалы, торговцы и ремесленники, обслуживающие население Петербурга. Бедняки могли также жить в подвале.
Хлестаков – молодой чиновник самого низкого, XIV класса, коллежский регистратор ("Добро бы было в самом деле что-нибудь путное, а то ведь елистратишка простой!" – так отзывается о нем его слуга Осип). На свое жалование он мог позволить себе только комнату на четвертом этаже, лакея и кухарку. Это, конечно, не кромешная бедность, но и не достаток и никак не может удовлетворить амбиций молодого человека. Заметим, кстати, что сам Хлестаков в этой же речи возводит себя ни много ни мало в чин действительного статского советника (IV ранг) или даже тайного советника (III ранг). Именно к ним обращались "ваше превосходительство". Конечно же, такая важная персона могла жить только в бельэтаже!
Удивительна слепота провинциальных чиновников! Ладно, они могли решить, что бедная одежда Хлестакова – это уловка, предназначенная для того, чтобы ввести их в заблуждение и усыпить бдительность ("инкогнито проклятое", как выражается городничий). Но Хлестаков никак не мог получить чин ни действительного статского, ни тем более тайного советника: он слишком молод и просто не успел бы сделать такую головокружительную карьеру, даже живя в столице. К городничему – пожилому человеку, отцу взрослой дочери – обращаются "ваше высокоблагородие", то есть у него чин VIII (коллежский асессор), VII (надворный советник) или VI класса (коллежский советник). Осип в своем вранье более реалистичен: в разговоре с городничим он величает Хлестакова также "высокоблагородием" ("Бывало, заедем куда-нибудь: "Что, Осип, хорошо тебя угостили?" – "Плохо, ваше высокоблагородие!" – "Э, говорит, это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду". А, думаю себе (махнув рукою), бог с ним! Я человек простой").
Ответ 2
Первый ход
Король пик и король бубен перемещаются влево.
Второй ход
Дама червей и дама пик занимают освободившееся место.
Третий ход
Король и дама бубен перемещаются на освободившееся место.
Четвертый ход
Дама пик и король крестей перемещаются на освободившееся место.
Ответ 3
В XIX веке одновременно существовали два вида денег: серебряные монеты и бумажные ассигнации. Из-за большого количества выпущенных ассигнаций они быстро обесценились, и за один серебряный рубль стали давать целых четыре рубля ассигнациями.
Шинкарка просит двугривенный (двадцать копеек) в пересчете на серебро, а Ноздрев требует, чтобы зять дал ей ассигнациями пятьдесят копеек – то есть она теряет при таком расчете семь с половиной копеек. Но так как реальная цена водки была пять копеек серебром (двадцать копеек ассигнациями), то шинкарка осталась еще и с прибылью и ворчала просто так, для порядка.
Впрочем, курс был "плавающим": цена серебряного рубля колебалась от четырех рублей тридцати копеек ассигнациями до только двух рублей девяноста копеек, и при наличии терпения и удачливости на этой разнице курсов можно было спекулировать. Возможно, именно на эту выгоду и намекает Чичиков, торгуясь с Коробочкой: ему необходимо произвести расчеты в ассигнациях – только такая сделка может считаться официально признанной. Коробочка боится продешевить, Чичиков же уговаривает ее:
"– Вы, матушка, – сказал он, – или не хотите понимать слов моих, или так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить… Я вам даю деньги: пятнадцать рублей ассигнациями. Понимаете ли? Ведь это деньги. Вы их не сыщете на улице. Ну, признайтесь, почем продали мед?
– По двенадцать рублей пуд.
– Хватили немножко греха на душу, матушка. По двенадцати не продали.
– Ей-богу, продала.
– Ну, видите ль? Так зато же это мед. Вы собирали его, может быть, около года с заботами, со старанием, хлопотами; ездили, морили пчел, кормили их в погребе целую зиму, а мертвые души – дело не от мира сего. Тут вы с своей стороны никакого не прилагали старания: на то была воля божия, чтоб они оставили мир сей, нанеся ущерб вашему хозяйству. Там вы получили за труд, за старание двенадцать рублей, а тут вы берете ни за что, даром, да и не двенадцать, а пятнадцать, да и не серебром, а все синими ассигнациями.
После таких сильных убеждений Чичиков почти уже не сомневался, что старуха наконец поддастся.
– Право, – отвечала помещица, – мое такое неопытное вдовье дело! Лучше ж я маненько повременю, авось понаедут купцы, да применюсь к ценам".
Ответ 4
Цыган дает парню то же, что обещал Чичиков Коробочке (см. ответ к предыдущей задаче), – пять рублей ассигнациями.
Ассигнации в обиходе часто называли по их цвету. Например, один рубль именовался "желтенькая" или "канарейка", а пять рублей – "синенькая" или "синица".