Если говорить о битве, рассматривая ее с недоступной вражескому огню возвышенности кабинетных стратегов, случись удачной атака на отступающую пехоту маршала Ожеро, быть может, и сам Наполеон оказался бы в наших руках. Как не помечтать о таком исходе войны, однако ж нет толку грезить о том, что не сбылось.
Тогда в первый раз я узнал, как благоухает порох, каким соловьем высвистывает летящая мимо картечь и какова на вкус чужая сталь. Благо, заметив вынырнувшего из клубов серого дыма мюратовского удальца – конного егеря, – с перепугу я так шарахнулся в сторону, что клинок его, разрубив мой развевающийся ментик и доломан, едва оцарапал плечо и грудь. От злой обиды и ужаса близкой гибели я столь быстро умудрился вскинуть пистоль и выпалить противнику в лоб, что уже в следующий миг увидел, как его серый в яблоках конь с опустевшим седлом промчался мимо. Это, пожалуй, и все, что я достоверно помню о том дне.
Надо сказать, нам, гусарам, удаль вообще к лицу. Кому ж неизвестно, что гусары в любой схватке первые? Но удаль удалью, а без точного расчета в бою тоже не обойтись. Вот тебе пример…
Загадка 28
…Снежной зимой тысяча семьсот четырнадцатого года, во время Северной войны, наша армия под командованием князя Голицына вышла в тыл шведскому корпусу и заняла позицию. Шведы, едва заметив ее сквозь сугробы, атаковали нас, но были отбиты. Офицеры, ясное дело, предложили князю немедля контратаковать противника. Однако Голицын приказал дождаться еще хотя бы двух шведских атак. Только после третьего отраженного приступа русские войска перешли в наступление и без особого труда разбили неприятеля.
Вот теперь и скажи мне, как человек, не лишенный сообразительности и много умных книг прочитавший: чего же выжидал князь Голицын?
Ответ смотрите на с. 187.
* * *
– А когда к вам впервые пришла боевая слава? – задал очередной вопрос корнет Синичкин.
– Ага, как сейчас вижу, – пришла вся такая продрогшая, зубами выстукивает барабанную дробь. Холодрыга тогда была лютая.
В следующем году после той битвы у Прейсиш-Эйлау государь наш, Александр, послал свои полки в неприютные финские болота воевать со шведами. Тогда я уже мнил себя лихим рубакой и, надо сказать, имел к тому некоторые основания.
Служил я под командованием храбрейшего из храбрых, поэта и гусара Дениса Давыдова, с которым водил дружбу с первого дня моей военной карьеры. Лестно же было мне в те дни услышать из его уст восхищенное: "Ну ты, брат, и наглец!"
– Это что же, от самого Давыдова?! – пришел в восторг корнет.
– От самого, не изволь сомневаться. Дело обстояло так: воевали мы со шведами уже у их берегов, и приказал славный наш генерал Яков Кульнев ротмистру Давыдову с казаками захватить остров Карлоэ. Дело зимой происходило, а в Финских землях в эту пору даже снегу зябко. Но приказ есть приказ. Однако соваться в воду, не зная броду, дело глупое, и посему послал меня Денис Васильевич с десятком казаков в разведку.
До света перешли мы по льду Ботнического залива к тому острову и давай рыскать, где ж тут люди обитают, где враг притаился. Счастлив наш бог – отыскали местечко: село не село, городок не городок – нечто с кирхой. Посреди того селения – вроде как гостиница или постоялый двор. Мы обрадовались, поскольку к тому часу уже продрогли, точно цуцики, и в животе такие рулады слышны были, что уже и кони пугались.
Ввалился я с парой молодцов в тот дом, вижу: сидит этак с полтора десятка офицеров шведских за столом и уминают гуся, которого я тут же признал своим и потому чрезвычайно вражеской трапезой оскорбился. Парни мои за сабли было схватились, но я их остановил и говорю шведам по-французски, мол, город окружен, везде русские войска, мне приказано любезно принять их капитуляцию. Не давая вставить и слова, заверил неприятеля, что гарантирую им жизнь, если не будет оказано сопротивление. Шведы обомлели. А со двора еще крики моих рубак – казаков – слышны. Видать, неприятели решили, что и впрямь мы крупными силами на остров вторглись. А раз так, поздно за оружие хвататься, пора о голове подумать.
О чем-то они меж собой полопотали да и сдались на милость победителя. А как выяснили затем, что нас меньше дюжины, так локти себе почти до плеч сгрызли. Но тут уж ничего не попишешь, время ушло – цельный батальон оружие сложил! Как оказалось, он в том месте выход на берег прикрывал, так что Давыдов на остров молнией ворвался, тут-то шведы и узнали, что такое гусарская удаль!
– Да уж, дерзко! В этом вам, господин полковник, равных, поди, во всей армии не было.
– Отчего же не было? Как не быть!
Загадка 29
Вот, скажем, генерал Ермолов, благодетель мой, как сказывают, будучи полковником, столь остер и дерзок на язык был, что уязвленные его колкостями сослуживцы едва ли не со слезами на глазах вымолили у государя для него генеральское звание. Угадай, братец, почему вдруг так.
Ответ смотрите на с. 187.
– А я, как видишь, до генеральского чина так и не дослужился…
– Так ведь, по вашим же словам судя, вновь-таки за дерзость.
– Всяко бывало, что скрывать. Иногда дерзость крепостные ворота открывала, а порой захлопывала перед носом двери иных кабинетов. Только и сегодня путь мой я считаю правильным и честным. Хотя иной раз на нем случались и курьезные истории.
Вот, скажем, получив наконец от президента Северо-Американских Соединенных Штатов пакет для нашего государя, я направил стопы к океану, дабы отправиться домой, и тут с огорчением узнал, что в наши воды ни одно тамошнее судно не ходит. А раз так, добираться следует на британском корабле.
Я переправился через огромное, будто море, озеро в канадские земли и прибыл в порт. И что же: недавние союзники мне там суют кукиш под нос! "Куда ж это, – говорят, – вы, господин ротмистр, столь резво направляетесь? О чем с вражеским президентом беседовали? Что от него русскому императору везете?"
Я, конечно, ни в какую: хоть режьте – ничего не скажу! Не вашего, мол, ума дело! Англичане бы и рады меня под стражу законопатить да багаж мой тщательно выпотрошить, но скандал получиться может преизрядный. Все ж не абы кто, а флигель-адъютант российского государя по служебной необходимости путешествует! С победителем Наполеона войны нет, хотя и сложившийся мир точь-в-точь, как скромность у парижанки, – одно лукавство. Но все равно, не по правилам получается. А британские джентльмены всегда играют по правилам, хотя, как я уже сказывал, порою и меняют их во время игры. Народ они ушлый, так что всегда для своей выгоды уловку придумают.
Вот, к примеру, в том же году открыли они остров, дали ему имя Вознесение, разместили гарнизон. Тут-то и выяснилось, что на содержание форта на оном острове у британской казны денег нет. Так что эти хитрецы удумали: по бумагам этот остров стал зваться "Корабль Ее Величества "Вознесение", стоящий на рейде". Солдат перевели в матросы, и значит, все расходы легли на Адмиралтейство. А уж поскольку Британия правит морями, то на корабль "Вознесение" деньги сразу нашлись.
Так и здесь. Думали-думали англичане и придумали: свободы меня не лишать, однако же и не выпускать. Хоть кол на голове теши, нет для меня места ни на одном из кораблей. Увы! В остальном же пожалуйста: ходи, гуляй, любуйся восходами над океаном. Все кивают, улыбаются, на обеды приглашают, подпоить силятся и руками разводят: сорри, мол, господин ротмистр, сидите на бережке да крутите ус!
Ну, да не зря же я под командованием хитроумного Барклая служил, усвоил для себя весьма полезный урок: "за геройством почем зря не гнаться, а о пользе дела радеть – атаковать противника там, где он слабее всего, а не там, где больше славы добыть возможно". Вот, стало быть, я и атаковал со всей гусарской удалью англичан в слабое место – точнее, в слабый пол. Спустя полторы недели в том городе не осталось ни единой сколь-нибудь симпатичной барышни или дамы, которая бы не сохранила обо мне приятных воспоминаний до конца дней своих.
К исходу десятых суток прокрался ко мне ночью британский майор, вместе с молодой супругой за день до того прибывший в тот город на службу. Я еще и в глаза не видел его молодую жену, но слава, как водится, обгоняет и самых резвых гусарских коней. Так вот, сей достойный офицер сообщил мне, что на свои деньги нанял бриг, который доставит меня прямо в Петербург или уж куда там я пожелаю отбыть. Условие одно: следует отплыть сию же минуту, без всякого промедления. Ударили по рукам. Схватил я свой нехитрый скарб в охапку и с рассветом, провожаемый тайным вздохом майорской супруги, уже отправился навстречу восходящему солнцу в родное Отечество. Как говаривал российский наш Марс – Александр Васильевич Суворов-Рымникский, – "Смелость города берет, любовь же к Отечеству способна двигать горы и преодолевать любые океаны". Так-то вот, друг мой. Без оной любви любая доблесть смысла не имеет и от разбойной лихости мало чем отличается.