Прогуливаясь по любимым улочкам Львова, я часто захожу в бывшие "бродячие кофейни". Это совершенно свободная от туристического интереса страница истории нескольких поколений львовской богемы, которая и в советские времена собиралась в таких кофейнях - на некоторое время в одной, затем переходила в другую и так далее. Достаточно было зайти в любой день в какую-нибудь из них, чтобы наверняка встретить и Гию, то есть Григория Гонгадзе, и, тоже уже покойного, культового львовского журналиста Сашу Кривенко, и художников из андерграундного общества "Шлях", и поэтов, скажем, из группы "Бу-Ба-Бу". В студенческие годы мы часто оставляли друг для друга записки прямо на входных дверях университета: "На парах не буду. Пошла в ‘Кривую липу’". Наш тогдашний декан собирал записки и приносил их на экзамены, а когда мы не могли ответить на вопрос, ехидно осведомлялся, не рассказывали ли об этом в "Кривой липе" - была такая популярная кофейня в начале 90-х.
Туда ходили, как теперь заходят в социальные сети, ведь кафе испокон веков были обязательным и совершенно необходимым атрибутом мира искусства. Польский писатель Витольд Гомбрович в своих "Дневниках" пишет, что пребывает в состоянии абсолютного отчаяния из-за того, что в Аргентине лишен "даже литературной кофейни". Кто знает, возможно, упадок книгоиздания в какой-то мере связан с предательством богемы, ее переходом из мира реальной кофейни в виртуальную социальную сеть. В этом смысле у футбола перед литературой бесценное преимущество - его невозможно перевести в виртуальное измерение и лишить непосредственных человеческих контактов. К счастью.
Львовы частные
Мне нравится, когда журналисты, интервьюируя своих впервые приехавших в город собеседников, спрашивают: "Что вы сделаете прежде всего в этом городе?" Нравится читать ответы: пойду на танцы, поднимусь на ратушу, выпью шампанского на Высоком замке. Еще больше мне нравятся туристы, которые приезжают во Львов часто и давно. Вообще-то для них надо бы придумать другое слово: какие же они туристы, если все здесь знают и видели, но продолжают приезжать. Это люди, с которыми приятно прогуливаться, потому что такие прогулки - увлекательная игра, обмен тем, что удалось заметить не поверхностному, а внимательному и острому взгляду.
То есть с туризмом тут нет ничего общего. Двое моих варшавских знакомых, отец и сын, - именно такие путешественники, они изучают транспортную сеть. То есть изучают ее дома, а приезжают проверить, действительно ли все так, как они читали, и сфотографироваться. Их снимки - сплошные метафоры: трамваи на самой короткой трамвайной линии Европы в Крыму, самые старые в Европе троллейбусы из Тернополя, уникальная троллейбусная развязка в Ровно. Они лучше любого специалиста могут проложить маршрут в любом направлении. Ко всему прочему, на этих фотографиях попадаются удачно подловленные камерой девушки на высоченных каблуках, которые героически преодолевают гору насыпанного поперек дороги гравия, или же философски настроенные бомжи, с удобством возлежащие в брендовых спальниках из секонд-хенда вблизи круглосуточного алко-маркета, потягивая пиво, срок годности которого закончился еще до того, как его успели продать. Попадаются и романтически пустынные утренние серпантины улочек, которые редко видишь такими безлюдными. Или, наоборот, непривычная и оттого больше похожая на флеш-моб огромная толпа возле витрины книжного. Прогулки с варшавянами приятны и лишены элемента одержимости, свойственного обычным туристам. Ведь главное для них всегда одно и то же: доехать вместе до некой точки на карте, установить там штатив, "поймать" кадр, сделать снимок, снова сесть в машину и отправиться назад, заполняя время дружелюбным молчанием или разговором о чем угодно. Например, о футболе. Эти мои знакомые болеют за разные варшавские команды, уже не помню, какие именно, но, точно, оба благосклонно относятся к львовским "Карпатам".
Последний пенальти
Марек Беньчик
Варшава
© Перевод. Ирина Адельгейм
(Марек - Мерседес де ла Торре Монмань)
Мерседес, ты случайно не знаешь, интересовался ли Роберто Боланьо футболом? Спроси, пожалуйста, Хауме Вальробу. Он издатель - наверняка знает.
Обнимаю, Марек.
(Мерседес де ла Торре Монмань - Мареку)
Хауме не любитель футбола, я лучше спрошу Вила-Матаса, вот он - фанат (особенно "Барсы"!).
Обнимаю, Мерседес.
(Энрике Вила-Матас - Мерседес де ла Торре Монмань)
Обожал. Широко известен следующий фрагмент интервью: "Боланьо, легкомысленный шутник, не кичится своим писательством. Он предпочитает рассказывать байки о детстве в Чили: ‘В 1961-м мы жили в Кильпуэ, в пятидесяти метрах от места дислокации сборной Бразилии. Я познакомился с Пеле, Гарринчей, Вавой. Помню, например, что Вава пробил пенальти, а я его не пропустил. Считаю это самым большим своим достижением. Не пропустить пенальти, который бьет Вава!’"
Еще Боланьо говорил, что ему нравятся те, кто загоняет мяч в собственные ворота.
Энрике.
(Мерседес де ла Торре Монмань - Мареку)
Как видишь, Роберто обожал футбол. Понятия не имею, кто такой Вава. Ты когда-нибудь слышал о Ваве?
М.
Ян "Джо" Рабенда, винный бар "Мельжинский", улица Бураковская, Варшава, январь 2011
Это было, в общем, не так уж давно. Лет семь назад, может, восемь. Короче, начало ноября, почти облетевшие деревья. У футбольных ворот сохли грязно-желтые кучи листьев. Даже сетка, казалось, увядала, опадала в преддверии зимы. Мы били в "детские" ворота, то есть ставили по паре кирпичей в двух метрах от столбиков, но пенальти - после трех угловых - лупили, как положено. По обычным футбольным воротам, с одиннадцати метров, где сохранился след извести - въелся в землю, как родимое пятно. Начинало моросить, а мы, как всегда в те годы, остались вдвоем. Середина недели, время - часа два дня, вокруг в радиусе пятисот метров - ни души. Вава давал мне фору, два-три очка, он всегда играл лучше, но уже тогда все чаще проигрывал, дыхалки не хватало, я брал скоростью, более здоровым, хе-хе, питанием. Наконец мы закончили, дождь все усиливался - в студенческие годы я написал стихотворение, начинавшееся со слов: "У неба над Варшавой простатит", - и вдруг, уже садясь в машину, я понял. Понял, что мы играли в последний раз - вот-вот выпадет снег, а потом, весной, мы уже не встретимся; понял, что над стадионом "Орел", на главный газон которого я выбежал восьмилетним, в зеленой футболке, воцарилась вечная тишина, которая поглотит все забитые нами за столько - столько! - лет голы, что сегодняшняя, совершенно обычная, встреча завершает наше многолетнее пинание мяча не только здесь, на "Орле", но и везде, на всех гроховских стадионах нашего детства, на газонах возле Стадиона Десятилетия, на спортплощадке лицея на улице Гренадеров, на поле возле улицы Вспульна Дрога, где однажды появился Дуда, забил мне с поворотом и исчез навсегда, на асфальтовом пятачке у Аптечной и на булыжной мостовой за рестораном "Заглоба", откуда всегда пахло жареной печенкой, на жесткой площадке при начальной школе на Сенницкой, где я учился и куда приходил играть тридцать лет спустя; понял, что со всех этих и подобных им мест в эту среду вечером дождь смывает следы нашего присутствия, тысячи часов, проведенных за пинанием мяча, что наступил неумолимый конец, обращающий весь Грохов в призрачный дождливый музей, и здесь, в этой точке, мне больше ничего не светит. А возможно, и вообще ничего не светит - в ближайшие тридцать лет. Вскоре, впрочем, я перебрался на другой берег Вислы, в центр, и никогда больше не звонил Ваве, как и он мне, и мяч тоже больше никогда не гонял.