Около того времени, о котором мы теперь говорим, стал появляться в Эфесе из Александрии человек, игравший роль второго Аполлоса и который, по-видимому, на расстоянии одного поколения имел с последним много связи. Мы говорим о Керинфе, которого некоторые называли Меринфом. Неизвестно, что скрывалось за этим различием имен. Как и Аполлос, Керинф по рождению был еврей, еще до знакомства с христианством проникнутый иудео-александрийской философией. Он принял веру в Иисуса совсем иным образом, нежели добродушные израильтяне, думавшие, что царство Божие осуществилось в идиллии Назарета, или как благочестивые язычники, привлекаемые таинственным инстинктом к этому смягченному иудаизму. К тому же, его ум, по-видимому, был неустановившимся, и он охотно перескакивал из одной крайности в другую. Его взгляды то приближаются ко взглядам эвионитов, то они уклоняются к миленаризму; то витают в гностицизме и представляют сходство с мыслями Филона. Творец мира и автор еврейского закона, Бог Израиля, не вечный Бог; это был ангел, нечто вроде первичной творящей силы, подчиненной великому, всемогущему Богу. Дух этого великого Бога был долго неизвестен миру и, наконец, открыт только Иисусу. Евангелием Керинфа было Евангелие Евреев, несомненно переведенное на греческий. Наиболее характерным в этом Евангелии является рассказ о крещении Иисуса, согласно которому божественный дух, дух пророческий, в момент крещения снизошел на Иисуса и низвел его в сан, которого он не имел раньше. Керинф думал, что до своего крещения Иисус был обыкновенным человеком, хотя и наиболее праведным и мудрым из людей; но при крещении дух всемогущего Бога поселился в нем. Назначение Иисуса, сделавшегося, таким образом, Христом, заключалось в том, чтобы открыть высшего Бога людям при помощи проповедей и чудес; но он считал неверным взгляд, согласно которому Христос пострадал на кресте; до начала Страстей, Христос, нечувствительный по природе, отделился от человека Иисуса; этот последний один был распят, умер и воскрес. В других случаях Керинф отрицал и самое воскресение, он утверждал, что Иисус воскреснет вместе со всем миром в день суда.
Это та доктрина, которую мы уже встречали в зародыше во многих семьях эвионитов, пропаганда которых происходила в Азии, за Иорданом, - доктрина, которую через пятьдесят лет Маркион и гностики с большей живостью опять восприняли; она представлялась для христианской совести величайшим соблазном. Отделяя Иисуса от фантастического существа, называемого Христом, она разделяла личность Иисуса, отнимала всю индивидуальность у наилучшей части его общественной жизни, так как, согласно ей, Христос находился в Иисусе, как нечто постороннее ему и безличное. Понятно, что в особенности друзья Иисуса, которые его видели и любили ребенком, молодым человеком, мучеником, трупом, были возмущены. Их воспоминания представляли Иисуса одинаково приятным, одинаково божественным во всякое время. Они хотели, чтобы его признали и почитали всего целиком. По-видимому, Иоанн с негодованием отвергал доктрины Керинфа. Его верность и любовь с детства к Иисусу только одни могли оправдывать те проявления фанатизма, которые ему приписывают и которые, однако, не противоречили его обычному характеру. Однажды, входя в Эфесе в бани и увидя Керинфа, он воскликнул: "бежим, здание обрушится, так как Керинф, враг правды, здесь". Подобная пламенная ненависть - продукт сектантства. Его любит сильно, ненавидит сильно. Повсюду трудность согласить две роли Иисуса, совместить в существовании одного человека мудреца и Христа порождало фантазии, аналогичные той, которая вызывала такой сильный гнев у Иоанна. Доцетизм был, если можно так выразиться, ересью того времени. Многие не допускали мысли, что Христос мог быть распят и погребен.