…Пропавшие коты, украденные сотики и кошельки, ущемлённые грыжи, вильнувшие налево мужья, жёны-брошенки – вот на что в последнее время вынуждена была тратить свой уникальный дар знаменитая Ясновидящая Ангелина.
Лина скомкала пакет из-под чипсов, облизала сладкие липкие пальцы. Этих пакетов и кульков из-под семечек вокруг на полу было набросано – ногу поставить некуда. За Лининой спиной у стены вздымался холм одеял и наваленной одежды, из которого торчала всклокоченная борода. Это лежал муж Трофим, и будить его было бесполезно: он, как кот, спал двадцать часов в сутки.
В рекламную паузу самой пришлось совершать ряд многочисленных действий: нажимать кнопку "выкл." на пульте, опускать затёкшие ноги, выковыривать из-под дивана тапки, кряхтя (мешал живот), собирать липкие шуршащие пакеты.
В кухне тоже ногу некуда было поставить – от остолбеневших от яркого электрического света, шевелящих усами тараканов. Крышка на мусорном ведре съехала набекрень, не вмещая под собой многократно уплотнённый, втоптанный мусор. Из-под крышки выбивался сладкий запах гниения.
Лина постояла раздумывая. Серия заканчивается вполне предсказуемо. Через семь минут фильм на другом канале. Успеет! Сунула голые ноги в мужнины ботинки, накинула плащ. По закону подлости, на мусоропроводе болталась картонка: "По техническим причинам мусоропровод не работает. Просим жильцов пользоваться контейнерами супермаркета".
Лина чертыхнулась и довольно даже шустро для своих габаритов задвигалась по лестнице вниз, шлёпая ботинками, усыпая путь серебристыми комками, кроша семечковой шелухой и жёлтенькой чипсовой крупкой.
На улице холодно и темно – полвторого ночи. Лина за телевизором выпадала из реальности, теряла счёт часам, забывала о времени суток за окном. Ну да не возвращаться же.
Рысью – по асфальтовым выбоинам, за спящий чёрный дом, за мокрые мотающиеся деревья – к контейнерам, окружённым горами картонных коробок. Бесстыдник ветер тут же облапил Лину, пытаясь заглянуть под плащ, задрал его до живота. Она энергично тюкала ведром по краю контейнера: не отлеплялись чайные пакетики, и ещё со дна тянулась какая-то слизь.
Зашуршали, приближаясь, проваливаясь в асфальтовые выбоины, автомобильные шины. Фары выключены, невидимое авто сливалось с чернотой земли, неба, деревьев. Лине как-то не захотелось в полвторого ночи встречаться с водителем и пассажирами автомобиля-невидимки. Ведром прикрыла голые ноги, резко белевшие в темноте и отступила за контейнеры. Хлопнули дверцы, потом багажник. Невидимые фигуры завозились, вытаскивали что-то тяжкое и неудобное, мешали друг другу, тихо ругались.
Лина ругалась громко, но в душе: голые ноги окоченели, вся закоченела. С тоской смотрела на окно своей квартиры, слабо, уютно освещённое голубым светом. Там работает телевизор, там диван с пледом, там – вместо спинки дивана – удобный и тёплый Трофим. И ещё на втором этаже светилось окно, слышались звуки застолья.
Скоро дверь распахнулась. Из весёлой квартиры – на лестницу, из подъезда – во двор выплеснулось не растраченное за столом веселье: песни, хохот. Кто-то из компании дробил ногами по асфальту, женский голос взвизгивал: "И – эх, и – эх!" Кто-то пытался запускать шипящие фейерверки.
Чёрные люди явно не хотели засвечиваться, зашевелились быстрее, тихо матерясь. В спешке что-то побросали с твёрдым чугунным стуком прямо на площадку у контейнеров, попрыгали в машину. Уехали.
Лина, наконец, мимо хватавших её мужских рук из весёлой компании, побежала домой, не чуя ног. Дома торопливо напустила горячую ванну, блаженно плюхнулась. Пропал фильм. Но если не затянет с купанием, по ночному каналу посмотрит кулинарно-эротическое шоу.
Глаза, делая нечеловеческие усилия, хлопая, разлепились не с первого раза.
Два часа дня. Шторы задёрнуты. Бормочет и пёстро мельтешит не выключающийся телевизор. От спящего Трофима пахнет ливерной колбасой, в бороде застряли крошки – значит, вставал. Значит, в холодильнике пусто и Лине придётся совершать ряд многочисленных действий: встать, одеться, спуститься в супермаркет. Там купить что-нибудь на ужин, кое-как сварить и успеть съесть до этого троглодита…
Когда, помахивая авоськой, шла мимо контейнеров, вспомнила маленькое, заспанное во сне ночное происшествие. Мусор ещё не увозили. Любопытство пересилило, зашла на огороженную площадку. В крайнем переполненном контейнере накиданы неровно, бугристо набитые, завязанные узлами чёрные пластиковые мешки, некоторые валяются на земле.
Лина отогнала бродячую собаку, успевшую прогрызть в мешке дыру. Из дыры высовывалось что-то. Собака трусливо-угрожающе визгнула на Лину, покушающуюся на её добычу, и, боясь удара, отскочила.
Лина низко нагнулась и перед самым носом увидела толстый человеческий палец: серый, согнутый – будто манил к себе, – с нечистым неровным ногтем. На третьей фаланге вытатуирован перстень…
И снова, не чуя ног, бежала домой. Повернула ключ, зачем-то набросила цепочку. Плюхнулась на диван, отдышалась. Машинально надорвала кулёк, кинула в рот пахучее обжаренное гранёное семя. Смотрела в экран. видела согнутый палец с грязно-голубым перстнем. За окном мусоровоз, скрежеща, опрокидывал контейнеры, вываливал содержимое в загаженное железное содрогающееся нутро.
Трофим спал, чмокал во сне губами.
"Объявлен в розыск местный криминальный авторитет по кличке Бугор. Предположительно, похищен. Особые приметы: на указательном пальце татуировка в виде перстня… Контактные телефоны милиции, родственников… Анонимность… Вознаграждение".
Предстояла игра с огнём. Нужно всё продумать. Не пороть горячку. Ясно одно: судьба, давно повернувшаяся задницей, вновь развернулась, сунула шанс под самый нос: "На, Гелька. Не прохлопай ушами".
Лина позвонила по телефону – не 02, конечно, – родственникам. Бросилась приводить в порядок комнату – дело вырисовывалось стоящее. Нетранспортабельного Трофима замаскировала полосатым, под тигра, пледом. Со стола сдула клубы пыли.
В комоде завалялись крошащиеся восковые свечи. Хрустальный шар протёрла локтем. Так. Два зеркала, чёрная рамка, чашка с засохшей кофейной гущей… Так, что ещё? Россыпью бросила гадальные карты. Да, задёрнуть шторы.
Себя приводить в порядок почти не оставалось времени. Второпях мазнула по векам мерцающими тенями – до висков. Отросшие седые волосы замотала чалмой. Встряхнула мятый халат с драконами – во все стороны брызнула трепещущая прозрачная моль. Ноги всунула в сто лет на надёванные золотые турецкие туфли с загнутыми носами. Всё, кажется.
В последний момент спохватилась, вытрясла из пустой пудреницы спутавшуюся кучку серебряных колец, серёг, цепок, выбрала подковку с камушком-глазком. Оттянула кожу на лбу: не заросло! Осторожненько вдела "третий глаз", поправила. Вот теперь всё.
В дверь уже звонили. Вошли двое – по виду, мать и сын. Мать была в чёрном платье, не отнимала ото рта, тискала платочек. Недоумённо озиралась на отставшие, в сальных пятнах, обои в квартире Ясновидящей, на продавленный, усыпленный шелухой диван. Сын мрачно смотрел в пол.
– Принесли, что просила?
Женщина вынула фотографию: ту, что показывали по телевизору. Действительно, Бугор – по-другому не скажешь.
Лина придавила снимок чёрной рамкой, сильно стиснула ладонями виски. Вонзилась в фотку давно забытым взором: сквозь изображение, сквозь стол, – прожигающим пол и нижние этажи, и подвал, и землю, надёжно хоронящую тайны человеческие.
– Споротые воротничок – манжеты принесли?
Мать всхлипнула, с ужасом протянула требуемое. Лина поместила всё это в бархатный мешочек, туго затянула шнуром. После нескольких пассов над мешочком – резко раздёрнула шнур.
– Что это?! – в один голос вскричали мать и сын.
Воротник и манжеты из мешочка исчезли – вместо них Лина держала лоскут пластикового мусорного пакета.
– Ничем порадовать не могу, – сказала Лина. – Его нет в живых. Вижу ворон… Много ворон, тучи их кружит… (Мать затряслась, зажимая платком рот). Вокруг горы мусора. Вижу загородную свалку. Бульдозер по ней ползает, равняет… Мешки чёрные пластиковые. Сына вашего вижу. Вот здесь вижу. И здесь. В девяти местах сразу вижу. В девяти мешках.
Когда получала от заплаканной женщины деньги, с достоинством сказала: "Мои соболезнования". Она слышала эту фразу в мексиканских фильмах.
О жизненных изменениях к лучшему Трофиму возвестили давно забытые запахи с кухни. Полки холодильника ломились от красивых ярких продуктов. Серую ливерную колбасу заменил румяный золотистый мясной орех, бледную треску – истекающие маслом нежные пластины красной рыбы. Вместо воняющего печёной картошкой дешёвого, мутного растворимого кофе из жестянки – вскипающий шапкой душистый крепкий мокко.
Ангелина забыла о сериалах. Стерегла новости, криминальные сводки, передачу "Ушли и не вернулись". И – вот оно, насторожилась, подобралась: сообщили об исчезновении молодой женщины. Шла через лесополосу на смену – и больше её не видели нигде: ни на работе, ни дома.
Потом старичок утопал с корзинкой по грибы – тоже пропал. Заговорили о серийном маньяке.
Как ни странно, про Ангелину не вспоминали, и она по телевизору злорадно наблюдала за знаменитыми экстрасенсами, тычущимся беспомощно, как слепые кутята. Тут же слонялся следователь: плешивый, пиджак мятый, в пуху – вот она, наша доблестная полиция. Как он переаттестацию-то прошёл?!
Но пришёл конец незаслуженному забвению. На пороге Ангелининой квартиры топтались отчаявшиеся родственники:
– За твоей милостью, Ясновидящая. Наш-то старичок как в воду канул…
– Почему "как"? – сказала Ангелина. – В воде и ищите.
Потом эти её слова трепетно передавали из уста в уста.