Я вскрикнула: так крепко сжал он мою руку.
Брови его сдвинулись, и я испугалась его лица.
- Этого я не позволю. Никогда этого не пробуй.
Он толкнул меня, я упала в кресло, смущенная, испуганная и дрожащими руками закрыла лицо.
- Уходи теперь, - услышала я над собой спокойный, равнодушный голос, - сегодня я не хочу тебя видеть.
И я перешла в "простые сновидения".
Утром я всем показала пять круглых багровых синяков от схватившей меня руки.
Все это объясняли очень просто: я сама во сне сжала себе руку.
Этому я готова была верить. Один раз на даче я насадила себе синяков о деревянную кровать и не проснулась.
Прислуга наша последнее время стала побаиваться меня, как, вообще, простые люди боятся испорченных, какою она меня считала, но, видя мои синяки, она мне сказала:
- Вы, барышня, спать ложитесь без молитвы, эдак не годится: домовой это щиплется… один раз мою тетку прямо избил.
- Как же это было, Аннушка, расскажите мне.
- Тетка моя, барышня, очинно мужа своего покойного любила; как он умер, в речку кидалась… и все это выла, выла… смучились мы с нею. Батюшка ей это: "Смирись, Агафья, молись". А она ему: "Не хочу молиться: коли Бог меня моей жизни решил, - не хочу!" И такое еще сказала, что даже все обомлели от ее слов. Убивалась она это, убивалась - вся высохла даже. Мы ее в больницу возили, в земскую, да разве доктора что понимают… а была у нас в двадцати верстах знахарка… Тетку свозили к ней, и диву все дались: как рукой сняло. Верите, барышня, совсем как рукой сняло. Веселая стала такая, работает, песни поет, шутит. Только с нами в избе ночевать не стала - все на сеновал уходила. Под осень холодно уж стало, я ей и говорю, значит: "Тетушка Агафья, холодно на сеновале-то", а она мне таково весело: "С милым другом и в проруби тепло". Это, барышня, - таинственно подвинулась ко мне Аннушка, - к ней нечистый будто ее Афанасий-покойник ходил.
- Ну и что же потом было?
- Отчитывали в монастыре, у старца отчитывали: наш-то батюшка отказался - суеверие, говорит.
- Отчитали?
- Отчитали. Как она в себя пришла, так уже ужаснулась! На богомолье ходила и скоромное перестала есть.
- А как же вашу тетку избили-то?
- А это, барышня, было, когда мы замечать стали… Раз и говорит мне брат Никита: "Спрячемся на сеновал, посмотрим…"
- Аннушка, - вошла мама в комнату, - вместо того чтобы болтать глупости, идите лучше в лавку.
Вечером Костя, придя навестить нас, со смехом спросил:
- Ну что, исполнила мой совет?
Я молча показала ему синяки.
Он осмотрел мою руку и, слегка побледнев, пробормотал:
- Странно… след правой руки на правой руке и руки больше твоей… это не ты сама…
- Правда, Костя?
- Да не волнуйся, Елена. При нервных болезнях и не то бывает. Существует такой вид болезни, что появляются раны и из них течет кровь. Эта болезнь носит даже особое название "стигматизм" и в середине века была довольно распространена, да и теперь, хотя очень редко, наблюдается в женских монастырях на Западе.
- Какая же это болезнь?
- Раны, как у распятого Христа. Следы тернового венца на голове, раны от гвоздей на ладонях и на ступнях и от копья под ребром. Появлялась эта болезнь у экзальтированных монахинь, как говорят теперь, на почве истерии. У тебя, как у человека нерелигиозного, она, верно, проявилась в иной форме.
- Я теперь просто-напросто выброшусь из окна, должен же будет сон прекратиться тогда?
Нет-нет, Елена, ты этого не делай. У людей в таких болезнях находили переломы и поранения, которые они наносили себе во сне. Один священник посоветовал женщине, которую, по ее словам, какой-то дух уносил к себе в башню, сброситься с этой башни. Неизвестно, последовала ли она его совету, но ее нашли наутро мертвою. Лучше, если ты хочешь проверить, возьми у него кольцо, только смотри, Елена, не показывай его никому… Тьфу! Какая глупость! Конечно, никакого кольца не будет, и ты успокоишься. Ну, прощай, сестренка, не ссорься со своим духом во избежание синяков.
Три ночи он не целовал меня!..
Он был ласков, приветлив, рассказывал мне много интересного, но… ни одного поцелуя, ни ласки, ни страстного слова…
А сам был прекрасен, так волшебно-прекрасен!
На четвертый день я лежала у его ног и с безумными слезами молила о прощении, и… он простил меня… "Это сон! Это сон! - говорила я. - Но пусть он снится, этот волшебный, чудный сон!"
- Ты стоишь на своем?
- Не будем поднимать этого вопроса. Дай мне кольцо… Я хочу верить, но не могу… я сама хочу верить.
- Возьми, - вдруг протянул он мне кольцо, - но я прошу тебя поверить сразу, не проверять, не показывать другим. Ты сама видишь, как ты пугаешь своих домашних, как ты волнуешься.
- Я не покажу, - тихо сказала я, одевая кольцо на свой палец.
Наутро поднялось целое следствие.
Розу я могла купить и потом позабыть об этом, но кольцо?
Купить я его не могла. Его возили к ювелиру, который сказал, что ему не случалось видеть такого изумруда, и после долгого осмотра он оценил его в несколько тысяч.
Значит, я "бессознательно украла" это кольцо где-нибудь?
Меня повезли к доктору.
Доктор меня пробовал усыпить, надеясь, не скажу ли я что-нибудь под гипнозом.
Но как он ни бился, я не заснула.
Взволнованная, измученная, я начала нервно хохотать ему в лицо и издеваться над его ничтожными знаниями.
- Ухватили хвостики великой науки, - кричала я, - назвали чары гипнозом и думают, что они могут бороться с волей человека, а может быть, духа, стоящего на вершине этого знания!
Я опомнилась. Зачем я это говорю; ведь все они сочтут меня за сумасшедшую.
Но было поздно: мама упала в обморок, окружающие смотрели в сторону, и я поняла, что все решили, что я сошла с ума.
Домой я вернулась мрачная.
Опять я ему не поверила, не послушалась. Я мысленно просила прощения. Я верила, я верила.
Ложась спать, я потребовала, чтобы мне отдали кольцо, я хотела возвратить его, я знала, что Шура заперла его в зеркальный шкаф.
Мне почему-то отказали. Я настаивала, хотела его достать сама - Шура схватила меня за руки.
Тогда я разбила зеркальный шкаф и бросилась на Шуру…
Доктор посоветовал не раздражать меня и отдать мне кольцо.
Я возвратила кольцо. Я просила прощения. Он смеялся и говорил, что я и так хорошо наказана.
В эту ночь мы в первый раз вышли из дома.
О, как прекрасно было море в эту тихую лунную ночь. Цвели апельсины и миндаль. Как легко, как хорошо мне было…
Я смущалась, что на мне нет одежды, и "он" дал мне какой-то тонкий белый блестящий плащ.
- Ведь тебя не видят, - смеялся он.
И правда, редкие прохожие проходили, словно не видя меня, только какая-то старуха с подавленным криком бросилась в сторону.
- Она кое-что смыслит в науке, - сказал он, ласково взглянув на женщину.
На следующий день меня поместили в вашу лечебницу, доктор.
Я не сопротивлялась. Поздно было разуверять окружающих.
Кольцо, как вам известно, искали очень тщательно, и не нашли; сами вы осматривали меня рентгеновскими лучами, думая, что я проглотила его.
Первую ночь в вашей лечебнице я от волнения и беспокойства за маму не могла заснуть.
Я вертелась с боку на бок.
Меня злило, что я заперта на ключ и что из окошечка коридора ко мне кто-то постоянно заглядывал.
- Неужели я не усну и он не позовет меня? - думала я и начинала приходить в отчаяние, но вдруг дверь отворилась, и "он" вошел.
Я бросилась к нему, счастливая, плачущая от радости, где я и что со мною.
- Хорошее ты себе доставила развлечение! Добилась-таки, что тебя посадили в сумасшедший дом, - смеясь и целуя меня, сказал он.
- О, теперь мне все равно. Ведь и здесь я могу спать, и ты будешь меня брать к себе. А сегодня хоть я и не заснула, а ты пришел ко мне.
- Мне было очень трудно это сделать, но мне хотелось утешить тебя немного.
- Немного! Да я опять счастлива! Но… но скажи, как тебя зовут и кто ты? Теперь я верю и хочу все знать про тебя.
- О женское любопытство! Ты, конечно, знаешь миф об Амуре и Психее, легенду о Лоэнгрине, о рыцаре Реймонде и Мелюзине, русскую сказку о "Финисте-ясном соколе"? Помнишь, как те, кто желал проникнуть в тайны своих не совсем обыкновенных супругов, - теряли их. Эти истории сильно приукрашены, но факты верны. Ты любишь меня, ты теперь веришь мне - зачем тебе знать, кто я и как меня зовут? Разве ты не счастлива?
- Счастлива, но мне хочется называть тебя как-нибудь.
- Дай мне сама какое-нибудь имя.
- …Ну как называла тебя твоя мать?
Он весело засмеялся:
- Моя мать? О, это было так давно, так давно.
- Но ты - юноша, ты, пожалуй, одних лет со мною.
- Я - ученый. У науки есть средства сохранять вечную юность.
- Но тогда бы все ученые были молоды!
- Настоящие - да. Они могут сохранить свое тело в том возрасте, в котором они узнали высшее знание, но обыкновенно высшего знания достигают уже в старческом возрасте; один Сен-Жермен сравнительно еще не старый человек.
- Граф Сен-Жермен… Калиостро… Я о них что-то читала.