Она вскакивает, как под ударом хлыста.
Нет, нет, она не может без хлороформа!
Она уйдет… мама, сестры, простите, она не может… поймите… ведь есть, Господи, жертвы и не по силам…
Рука Ани машинально тянется к чернильнице… А что потом?
Вон он сжал кулак, и губы его кривятся…
- Есть у вас вино или водка? Дайте, пожалуйста, большой стакан… целую бутылку…
- Теперь я могу уйти? - спрашивает Аня Григорьева, лежащего ничком у ее ног.
Лицо Ани в красных пятнах, глаза горят и губы вздрагивают.
- Слушайте, - говорит Григорьев, поднимая голову и с мольбой смотря на Аню, - да скажите вы мне что-нибудь!. Ругайте, бейте меня что ли!
- Давайте мне векселя, и я уйду. Где моя шляпа? - говорит Аня с гримасой отвращения.
Он поднимается на колени и хватает ее за руку:
- Анна Романовна, да неужели вы не понимаете… видя вас с вашим отцом… слыша, что говорилось вокруг вас… зная вашего отца… я думал… наружность обманчива…
- Что вы такое говорите там? - нетерпеливо вырывается у Ани.
- Анна Романовна… вы не поймете, может быть… вы не поверите… когда я увидел вас в первый раз, я почувствовал какую-то дикую страсть к вам… Знакомиться… искать вашего внимания я не мог - ваш отец не пустил бы меня на порог своего дома… а я с ума сходил, думая о вас… люди сплетничали… а отец твой…
- Давайте мне векселя: уже поздно.
- Простите меня… не отталкивайте… неужели вы не видите, что я сознаю весь ужас своего поступка! Поймите, что я теперь Бог знает что дал бы, чтобы вернуть все, молить вас… просить, если возможно, простить меня. Месть сладка, я столько лет ждал ее, наконец получил возможность мстить; я отдал эту возможность за счастье обладать вами и в конце концов отомстить себе. Анна Романовна, простите меня, скажите, чем я могу загладить свой чудовищный поступок!
- Перестаньте, дайте мне векселя, мне пора домой.
- Есть у вас капля жалости? И самому ужасному преступнику прощают преступление, совершенное в порыве страсти… ну, простите же… простите…
И Григорьев рыдает, опять опустив голову у ее ног. Аня стоит неподвижно.
- Это тоже входит в программу? Если да, то я потерплю еще пять минут, - говорит она холодно.
- Оскорбляй меня, издевайся надо мной! - говорит он, рыдая. - Я сам все погубил! Я бы мог, может быть, добиться твоей любви, а теперь… мне остается только умереть…
- Умереть легко - жить трудно, - вдруг вырывается у Ани.
- Да, да, без тебя! Без твоей любви, при сознании, что ты ненавидишь меня, - легче умереть.
- Пустите меня домой, - просит Аня с тоскою.
- Послушай, - вдруг, поднимаясь с колен, говорит он, - а если бы эти векселя принадлежали другому, и этот другой был отвратительный, грязный старик, и он потребовал бы тебя, и твой отец продал бы тебя ему, как он продал мне…
- Отец! - вдруг выпрямляется Аня. - Отец мой не знает, что я здесь, - слышите? не знает… он никогда бы не согласился… это я сама, сама! Он этого не знает, не должен знать никогда, никогда!
Она вскакивает:
- Не смейте ему это говорить! Не смейте намекать! Он не знает. О Боже мой, он не знает ничего.
И Аня ходит по комнате, ломая руки.
- Я ничего не скажу ему, - тихо говорит Григорьев, смотря в сторону.
Аня прислоняется к мрамору камина пылающим лбом.
- Анна Романовна, - тихо, едва слышно произносит Григорьев, - позволите ли вы мне иногда… редко… видеть вас…
- Отпустите ли вы меня домой! - поворачивается Аня к нему резким движением. - Я вам говорю, что мне пора, что у меня больная мать, которая будет обо мне беспокоиться.
- Дайте мне возможность видеть вас. Я давно разошелся с моей женой… я разведусь с нею… может быть, потом… потом…
- Я положительно не понимаю, что вы хотите от меня! - вдруг раздражается Аня, топая ногой. - Ничего не понимаю… Я должна, может быть, плакать… я не знаю, но у меня нет слез. Я не знаю, что сделала бы другая на моем месте: может быть, убила бы себя, может быть, вас, - не знаю. У меня одна мысль - уйти и не видеть вас никогда…
- Аня, я не могу не видеть тебя, пойми - не могу. Ни одна женщина так безумно не влекла меня к себе, как ты. Я не в силах теперь отказаться от тебя… скажи - могу я иногда видеть тебя, хоть издали?..
- Никогда! - вдруг с ужасом восклицает Аня.
- Что ты делаешь со мной! Ведь ты, ты одна теперь существуешь для меня! Я за обладание тобой готов на все, на все, даже на преступление. Я понимаю, что бесполезно просить… умолять…
- Отдайте бумаги!
Он медленно подходит к столу и, достав вексель, протягивает ей.
- Это один. Папа говорил, что их десять, - где же остальные?
- Вы будете приходить за каждым из них.
Аня, шатаясь, садится в кресло и дикими глазами смотрит на Григорьева.
- Я сказал тебе, что готов на все, даже на преступление, чтобы видеть тебя, не потерять так… сразу, - говорит он, смотря в сторону.
Аня молчит. Все вихрем кружится у нее в голове. Как, что это? Шутит он что ли?
- Но ведь это подлость! - бормочет она.
- Эх, не все ли равно, - махает он рукой, - я просил, молил… все равно любви твоей мне не видать - я это понимаю… Так буду хоть целовать тебя, - ударяет он кулаком по столу. - Тебя отец насильно выдал за меня замуж - ты согласилась на эту сделку. Я тебя люблю, считаю своей женой и требую тебя к себе "по этапу".
Аня поднялась, бледная и спокойная.
- Дайте мне мою шляпу, - говорит она, аккуратно складывая и пряча вексель в сумочку.
- Что ж ты молчишь?
- Что же мне вам сказать? Я слышала, что у воров и разбойников есть "каторжная совесть", а у вас нет и ее.
Аня идет к двери, на ходу надевая шляпу.
- Ты придешь? - вырывается у него бешеный крик.
- Конечно, приду, - поворачивает она к нему голову, - только кто гарантирует мне, г-н Григорьев, что вы будете аккуратно платить?
- Вам придется поверить на слово. Вы придете завтра?
- О нет! Нет! Только не завтра!
- Когда?
- Не знаю… скажу по телефону… потом! - и Аня почти бежит к двери.
- Вот вексель, папа.
- Один! Что это?
- Я должна приходить за каждым отдельно.
- Почему? - со страхом поднимается с дивана Роман Филиппович.
- Так, его фантазия…
- А отдаст он остальные?
- Должно быть, отдаст…
Роман Филиппович со страхом смотрит в лицо дочери.
Лицо это бледно, только яркие губы ярче обыкновенного и сложились в какую-то застывшую гримасу отвращения.
- Это ужасно, Аня. Что за издевательство! Жить под дамокловым мечом! - схватывается за голову Роман Филиппович.
- Аня, - робко спрашивает он, - ты не была слишком резка с Григорьевым?
Аня вдруг делает несколько шагов к отцу и, пристально смотря на него, произносит:
- Я была очень любезна, а он необыкновенно почтителен. Моя беседа так понравилась ему, что он желает продлить удовольствие и потому не отдает сразу всех векселей…
Роман Филиппович перебирает вещи на письменном столе и, не глядя на дочь, говорит:
- Однако ты иди скорей к матери, она сердилась… ты там что-то забыла купить… А завтра он отдаст другой вексель?
- Я завтра не пойду.
- Как, Аня! - с ужасом восклицает Роман Филиппович.
- Я завтра не пойду.
- Аня, восклицает он, - подумай… как же ты не пойдешь, но тогда… что же значит этот, когда там осталось девять… да если бы даже у него остался один… что ты делаешь со всеми нами?
- Я пойду послезавтра! - почти вскрикивает она и быстро уходит, а Роман Филиппович слышит в коридоре ее взволнованный голос, в котором слышны слезы:
- Паша! Ванну! Скорей мне ванну!
Он съеживается и втягивает голову в плечи.
- Ты невозможно манкируешь своими обязанностями!
- Что такое, мамочка? - спрашивает Аня.
- Лиза сегодня жаловалась, что у нее нет ни одной чистой блузочки: ты забыла их отдать в стирку…
- Ах, мамочка, правда, я забыла.
- А сегодня Лиза принесла по немецкому двойку: ты не просмотрела перевод. Если ты уже взялась следить за ее уроками, то должна исполнять это аккуратно.
- Мама, я ничего не могу поделать с Женей. Когда я запретила ей ходить на скетинг-ринк за дурные отметки, ты сама сняла это запрещение.
- Ты прекрасно знаешь, что я против системы наказания и наград. Нужно влиять на ребенка иначе, нужно пробуждать в нем сознание своего долга.
- Да, я тебя давно уж хотела просить не пускать Лизу на скетинг.
- Почему это?
- Да потому, что она там сошлась с неподходящей для нее компанией. Какие-то гимназисты провожают ее, назначают свидания, один пишет даже любовные письма, а она на них отвечает.
- Что ты говоришь! Боже мой, как ей это могло прийти в голову?
- Не волнуйся так, мама; если бы я знала, что ты так волнуешься, я бы тебе не стала говорить!
- Позови ее сейчас ко мне!
- Мама, теперь ты взволнованна, не лучше ли просто запретить ей ходить на этот скетинг - как бы в наказание за двойку. Она понемножку позабудет эти глупости, а если ты подымешь историю, она вообразит себя жертвой и назло станет поддерживать глупый флирт… Помнишь, как бывало с Лидой…
- Нет, нет я это так не оставлю! Зови ее сюда.
Аня заткнула уши.
Как у нее стали плохи нервы теперь. Там, в другой комнате, мама волнуется, кричит, а Лиза рыдает.
Ну, слава Богу, кончили. Лиза выходит красная, заплаканная и, проходя мимо Ани, произносит злым, шипящим шепотом:
- Шпионка!