Теперь, сидя за уроком с братом, Аня старается отогнать от себя все эти воспоминания.
Но ее, как молотом, бьет мысль: завтра срок - неделя прошла.
Завтра все должно решиться - уж скорей бы! Разве можно жить под таким дамокловым мечом? Отца все время нет дома, а она, Аня, все время тут, на глазах у всей семьи. Она должна притворяться веселой и спокойной, не показывать своего ужасного душевного состояния, не забывать о повседневных мелочах: заказывать обед, заниматься с Лизой и Котиком, аккомпанировать пению сестер, успокаивать и развлекать мать.
Счастье, что приговоренные к смертной казни могут сидеть в своей камере и предаваться своему отчаянию, а вот если бы им надо было занимать гостей, разливать чай, диктовать: "Глядишь и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина". Точка. Котик, подчеркни глаголы и просклоняй мне "ширина"…
Смерть! О, каким пустяком казалась ей смерть теперь. Ах, жить труднее - в сто раз труднее смерти.
Как бы было хорошо глотнуть теперь большой прием морфия или, поднявшись по черной лестнице до чердака, соскочить в пролет… но это невозможно… мать, сестры, Котик…
- Котик, возьми задачник, которую задачу мы делали в последний раз? 2802? Хорошо - ну, в чем там дело? Купец купил 40,2 аршина сукна…
Да, если бы "их всех" не было, тогда и самоубийство бы не пришло в голову. Она бы одна все перенесла.
Ох, как скверно, когда есть привязанности! Как счастливы люди, которые не имеют ни родных, ни близких!
От скольких подвигов и геройских поступков отказываются люди во имя любви к своей семье!
Скольких героев и святых лишился мир!
А может быть, - преступников и злодеев?
Разве мало людей не делаются преступниками только в силу привязанности к матери или ребенку?
Одиночество! Какое это счастье! Какая свобода располагать собой на добро и зло по своему усмотрению! Уйти в свою комнату, закрыть дверь на ключ и ключ положить в карман.
А вы там, все остальные, живите как хотите - как знаете!..
- Аня - общий делитель выходит ужасно большой!
- Ты, Котик, ошибся где-нибудь. Проверь еще раз…
Как хорошо уйти от всех. Никого не любить. Отец говорит: "Нельзя осуждать мужчин, что они иногда кутят в холостой компании. Надо же иногда уйти человеку от хлопот, от забот и тревог, даже от привязанностей". Она всегда возмущалась и возражала ему.
А теперь?
О, с каким бы она удовольствием ушла куда-нибудь!
Некуда только уйти… Подруг у нее нет, да как-то не было их и раньше в гимназии.
В чем состоит дружба барышень? Поверять секреты своих влюбленностей, флиртов, увлечений. А она как-то этим никогда не интересовалась… Никогда не обожала учителей даже "за компанию".
А у сестер ее на этой почве взаимных секретов с девушками их возраста образовалась впоследствии серьезная дружба. У сестер много подруг.
Да если бы у нее и были подруги, не может же она делить с ними "это" горе…
Как много у нее "любимых" и никого близкого! Странно, ей всего ближе теперь отец, отец, к которому она уже давно потеряла уважение. Он ближе ей потому, что горе их общее и с ним не надо притворяться и стесняться. Да, отец ей всех ближе теперь, ближе матери, хотя она мать любит больше.
О мама! Бедная мама. Чистый, добрый ребенок! Ты так далека от грязи жизни, ты не знаешь лжи и обмана - ты не можешь перенести его. А что если ты узнаешь худшее - преступление, позор?
- Теперь перемножь, Котик… зачем ты делишь?..
Что будет, когда все это обрушится?
Не одна мама, а сестры?
Лида такая нервная, вечно экзальтированная, болезненно самолюбивая, которая чуть не отравилась один раз, провалившись на экзамене…
И зачем, зачем я их так сильно люблю?
Если бы их не было?
Ну процесс, ну запачканное имя, ну отца бы сослали в Сибирь… она бы поехала с ним. И в Сибири люди живут… невинные… живут и страдают - не нам чета. Допустим, даже если бы отец застрелился… он прожил жизнь, ведь мог умереть и от болезни… Господи, что это я… до чего додумалась!
- Котик, я спутала! Ты прав, тут деление, голубчик… числитель на знаменатель…
- Аня, его условия я не могу принять - и все кончено для всех нас!
- Но…
- Не говори и не удерживай меня… завтра конец всему…
- Я хочу знать, в чем дело…
- Прощай! Прощай! - лепечет Роман Филиппович. - Завтра я не буду существовать, и в этом мерзавце, может быть, проснется жалость к моей несчастной, обездоленной семье…
- Замолчи ты наконец! И скажи, в чем дело.
- Я, я, который только раз изменил долгу честного человека… как я жестоко расплачиваюсь, а другие, сытые, зажиревшие в пороках… нет, нет, все кончено! Прощай, дитя!
- Да замолчи, отец. Тебе-то хорошо - один выстрел, и все кончено, а мама? А мы все? Тогда перестреляй всех нас раньше, это будет лучше! А то - умереть, а вы разбирайтесь, как знаете. Мама, может быть, перенесет позор, но твоя смерть ее убьет. Говори, в чем его условия?
- Нет, довольно… довольно… не мучай… дай мне умереть… ни я, ни ты не согласимся на условия этого негодяя - лучше смерть!
- Да будешь ты говорить?
- Он… он… требует тебя! Понимаешь - тебя!
Аня стоит неподвижно и смотрит на отца. Молчание.
- Аня, - робко поднимает голову Роман Филиппович.
- Что, папа?
- Ты видишь, выхода нет.
Она молчит. Отец взглядывает на нее робко, исподлобья, выдвигает ящик, роется в нем дрожащими руками и достает револьвер.
- Обними меня, Аня, в последний раз!
- Надеюсь, отец, что ты не собираешься стреляться дома: это убьет маму. Поди куда-нибудь… делай что хочешь. Я больше не в силах, - и Аня падает на стул.
- Аня… - окликает он ее опять.
Она поднимает голову.
- Я - приговоренный человек, но что будет со всеми вами. Какой ужас!..
Аня вдруг выпрямляется и, как-то вытянув шею, вглядывается в отца.
- Я, Аня, - говорит он, смотря в сторону, - человек решенный, жизнь моя кончилась, ценой этой жизни я искупаю мое роковое увлечение… Аня, тебя я любил всегда больше других детей… тебе я поручаю твоих сестер и братьев… твою мать… твоя мать не вынесет… я это знаю! О Варя, Варя, прости, прости… Я - подлец! О, какой я подлец… О если бы я мог жить "и искупить вину мою"! Но все кончено, кончено!
- Папа… - вдруг говорит Аня, - ты погоди стреляться до завтрашнего вечера - застрелиться всегда успеешь. Я пойду еще раз к этому… к Григорьеву и попрошу.
- Да, да, Аня! Может быть, его тронут твои слезы… может быть…
Аня еще пристальней смотрит на отца.
- Дорогая моя деточка, может быть, и вправду все уладится? Клянусь тебе, что после такого тяжкого урока вся моя жизнь - для мамы и для вас. Это ужасный, ужасный урок… клянусь тебе… Куда ты?
- Я страшно измучилась и устала. Спокойной ночи.
Уже три часа ночи, а Аня, не раздеваясь, все ходит, ходит по своей комнате.
Как хорошо, что у нее есть отдельная комната, и с ковром, который заглушает ее шаги.
Она за эти несколько часов пережила жизнь, состарилась и отупела. Что ж, если нет другого выхода. Ведь отец, не желая сознаться самому себе, желает этого.
Вот теперь она видит, насколько велика ее любовь к семье, и она еще больше уверена, какая легкая и пустая вещь самоубийство. Жизнью пожертвовать было бы легче - гораздо легче.
Да неужели, вправду, это так ужасно? Может быть, это один из людских предрассудков? Ее сестры рассказывали о некоторых из своих подруг… Выходят же девушки замуж иногда за совершенно незнакомых им людей, без любви.
Отчего же она так дрожит от ужаса и отвращения?
Другие продают себя за гроши, а ей заплатят двадцать тысяч! Она сжимает руки и злобно усмехается. Прав отец - "все можно купить на свете" если не деньгами, так любовью.
Вот если взять самого святого, самого гуманного человека и сказать ему:
- Убей - и не будет больше убийств; укради - не будет воровства; возьми маленького, слабого ребенка, причиняй ему самые ужасные страдания, - и целый народ будет благоденствовать.
Каково будет этому святому? Но он должен согласиться.
А если он не согласится пожертвовать таким образом своими чувствами, значит он не любит человечества, не хочет пожертвовать собой для него.
Цель оправдывает средства!
Аня нервно смеется и ходит, ходит, ходит, радуясь, что никто не слышит ее шагов.
Григорьев вскакивает при виде Ани, и они стоят молча друг перед другом.
Его лицо горит и руки дрожат, когда он берет муфту из ее рук.
- Я пришла за бумагами, - гордо говорит Аня, - и прошу вас еще раз отдать мне их так… даром.
- Нет! - упрямо произносит он сквозь зубы.
- Я бы должна была упасть на колени, плакать, молить, но я не могу - я слишком замучилась, - говорит она.
- И хорошо делаете. Оставим мелодрамы вашему папаше. Дайте я сниму вашу шляпу.
Она вздрагивает от гадливого чувства.
Не хватит, не хватит силы… она сейчас уйдет… но что тогда будет?
Как бы удержаться - не схватить вот этой бронзовой чернильницы и не пустить в наклонившееся к ней лицо.
Только бы удержаться, не погубить "их всех"! Если бы можно было сейчас захлороформировать себя - и потом проснуться уже дома!
А он наклоняется все ближе и ближе… Что это - кажется, объясняется в любви?
Улыбка, похожая на гримасу, ползет по ее губам.
Что он говорит?
…Только и думал, что о ней. Жил мыслью, что она придет… страсть… безумие… если бы она не пришла, застрелился бы…
И этот - стреляться!
Его губы касаются ее щеки.