Подданные медленно, но верно привыкали к "зелену вину". "Человече, что на меня зрише? Не выпить ли хотише? Выпей брагу сию и узришь истину", - приглашала надпись на одной из сохранившихся братин. Во всех учебниках по истории раздел о XVII веке сообщает об успехах российского просвещения и "обмирщении культуры". Но эти процессы протекали отнюдь не безболезненно. После Смуты церковные и светские власти осуждали контакты с иностранцами, запрещали книги "немецкой печати"; церковный собор 1620 года даже постановил заново крестить всех принимавших православие иностранцев на русской службе и испытывать в вере побывавших за рубежом московитов. Но в то же время власти вынуждены были брать на службу иноземных офицеров и украинских ученых монахов.
Увеличилось количество грамотных людей (в Москве читать и писать умели 24 процента жителей); появились новые учебные заведения. В 1687 году открылась Славяно-греко-латинская академия, возглавлявшаяся греками братьями Лихудами, - высшая школа, где преподавались риторика, философия, история, грамматика, логика, греческий и латинский языки.
В литературе появились новые жанры и герои. Авторы повестей о Смуте, осмысливая ее причины, впервые увидели в царях живых людей со своим характером, темпераментом, положительными и отрицательными чертами. В церковной и в светской архитектуре утверждается "московское (нарышкинское) барокко" с обилием декоративных элементов - "узорочьем". Произошел поворот от символического, одухотворенного мира древней иконописи к реалистическим изображениям. "Пишут Спасов образ, Еммануила, лице одутловато, уста червонная, власы кудрявые, руки и мышцы толстые, персты надутые, тако же и у ног бедры толстыя, и весь яко немчин брюхат и толст учинен", - сокрушался об искажении прежних образцов протопоп Аввакум. Интерес к человеческой личности нашел воплощение в "парсунах" - изображениях реальных лиц с использованием иконописной манеры, но с индивидуальными портретными чертами.
Кризис средневекового мировоззрения проявился не только в "каменном узорочье" храмов и росте образованности; он имел и оборотную сторону - культурный "надлом", сдвиг в массовом сознании, вызванный колебанием незыблемых прежде основ (исконного уклада жизни, царской власти, церковного благочестия). Оборотной стороной патриархального устройства общества были произвол и крепостничество; осознание ценности человеческой личности сочеталось с ее повседневным унижением; вера в превосходство своего, отеческого и православного сталкивалась с реальным экономическим, военным, культурным превосходством "латын" и "люторов" и первыми попытками реформ, разрушавших прежний быт.
Голод и гражданская война в начале столетия, раскол и преследования за "старую веру" во второй его половине способствовали страшным проявлениям жестокости по отношению к соотечественникам. Разорения Смуты и "похолопление" общества плодили выбитых из привычной жизненной колеи "ярыжек", "казаков", "гулящих людей", для которых кабак становился желанным пристанищем. Новации и вызванные ими конфликты производили определенный "сдвиг в нравственном пространстве" московского человека. Его результатом для одних было принятие начавшихся перемен, для других - уход в оппозицию, в раскол, в бегство, в том числе и в кабак, для третьих - бунт в поисках "вольной воли".
Бюрократизация утверждала "неправый" суд и всевластие чиновника. "Я де и з боярином князем Василием Федоровичем Одоевским управлялся, а с вами де не диво", - куражился над жалобщиками подьячий, а его коллеги за 50-100 рублей обещали "провернуть" любое незаконное решение. Дело дошло до того, что в 1677 году сразу сорока проворовавшимся дьякам было объявлено "страшное" царское наказание - "быть в приказах бескорыстно", то есть взяточники были оставлены на своих постах с указанием жить на одну зарплату.
Домостроевский идеал прикрывал варварские отношения в семье: "Муж ее Евсей… бил ее, сняв рубаху, смертным боем до крови, и по ранам натирал солью". От этого времени до нас дошли первые "женские" оценки своей "второй половины": "налимий взгляд", "ни ума, ни памяти, свиное узорочье", "ежовая кожа, свиновая рожа". Но тогдашние челобитные и письма упоминают и о "пьяных женках" ("а приехала она пьяна", "а лежала за огородами женка пьяна") и "выблядках", которых крестьянки и горожанки могли "приблудить" или, как выражался Аввакум, "привалять" вне законной семьи.
Ученый немец Адам Олеарий часто встречал в Московии упившихся до беспамятства женщин и уже считал это "обыденным". Но и в отечественном рукописном сборнике церковных проповедей "Статир" появляется, кажется, первый в подобного рода сочинениях портрет женщины-пьяницы: "…какова есть мерзостна жена сгоревшим в ней вином дыхающая, возсмердевшими и согнившими мясами рыгающая, истлевшими брашны множеством отягчена, востати не могущая… Вся пренебрегает, ни о чадах плачущих внимает".
В кабаках XVII века процветало не только пьянство, поскольку "в корчемницех пьяницы без блудниц никако же бывают". В Холмогорах рядом с кабаками была уже целая улица публичных домов, хорошо известная иностранцам. "Аще в сонмищи или в шинках с блудницами был и беззаконствовал - таковый 7 лет да не причастится", - пугали исповедные сборники, в то время как на московских улицах гуляк прельщали барышни нетяжелого поведения с опознавательным знаком - бирюзовым колечком во рту. Исповедники выспрашивали у прихожанок, "колико убили в собе детей", и наказывали по шкале: "аще зарод еще" - 5 лет епитимьи, "аще образ есть" - 7 лет, "аще живое" - 15 лет поста и покаяний.
Голландец Николай Витсен, побывавший в Москве в 1665 году, записал в своем дневнике: "Здесь сейчас масленая неделя… В пятницу и субботу мы видели много пьяных мужчин и женщин, попов и монахов разных чинов. Многие лежали в санях, выпадали из них, другие - пели и плясали. Теперь здесь очень опасно; нам сказали, что в течение двух недель у 70 человек перерезали горло".
Изумление европейцев русским пьянством давно стало хрестоматийным. Но и документы XVII века рассказывают о множестве судебных дел о пожарах, побоях, ссорах, кражах на почве пьянства, которое постепенно становилось все более распространенным явлением. Кто просил у власти возместить "бесчестье" (оскорбление) со стороны пьяницы-соседа, иной хотел отправить пьяницу-зятя в монастырь для исправления, а третий требовал возвратить сбежавшую и "загулявшую с пьяницами" жену. Вот типичный - не только для того времени - пример: в октябре 1676 года московский "воротник" (караульщик) Семен Боровков вынужден был жаловаться своему начальству в Пушкарский приказ на сына Максима: "Тот де сын его, приходя домой пьян, его Сеньку бранит и безчестит всегда и мать свою родную бранит же матерны и его Сеньку называет сводником".
Нередко пьяные загулы кончались уголовщиной. Так, крестьянин Терсяцкой слободы Тобольского уезда Семка Исаков убил соседа Ларку Исакова в драке "пьянским делом без умыслу". Другой крестьянин, Семка Гусев, показал: после "помочей" у него дома состоялась пивная пирушка, на которой вместе с хозяином гуляли 13 человек; а наутро во дворе "объявится" труп крестьянина Семенова. Причины и свидетели смерти остались неизвестны; суд освободил Гусева, признав, что данная смерть случилась "ненарочным делом". Такое же решение было вынесено по делу крестьянина Петра Закрятина, обвиняемого в убийстве соседа Осипа Кокорина. Закрятин давал лошадям сено и "пьянским делом пошатнулся" на забор; выпавшее из него бревно зашибло Кокорина, "неведомо для чего" подошедшего к забору с другой стороны. Можно привести множество дел о пьяных драках, в которых кто-то из участников оказывался "зарезан ножем".
Законодательство, в иных случаях весьма строгое, считало пьянство не отягощающим, а, наоборот, смягчающим вину обстоятельством; поэтому убийц из Терсяцкой слободы били кнутом и отдали "на поруки с записью". Даже убийство собственной жены в пьяном виде за пропавшие два аршина сукна или "невежливые слова" не влекло за собой смертной казни, поскольку имелась причина, хотя и "не великая". За столетие развития "государева кабацкого дела" пьянство проникло в народный быт и начало деформировать массовое сознание, в котором "мертвая чаша", лихой загул, "зелено вино" стали спутниками русского человека и в светлые, и в отчаянные минуты его жизни.
"Царев кабак" в народном восприятии выглядит уже чем-то исконным и отныне прочно входит в фольклор и литературу. Герои-богатыри Киевской Руси (цикл былин складывается как раз в это время) просят теперь у князя Владимира в качестве награды:
Мне не надо городов с пригородками,
Сел твоих с приселками,
Мне дай-ка ты лишь волюшку:
На царевых на кабаках
Давали бы мне вино безденежно:
Где могу пить кружкою, где полкружкою,
Где полуведром, а где целым ведром.
Туда же непременно отправляются и другие герои народных песен - молодец, отбивший у разбойников казну, или любимый народный герой Стенька Разин:
Ходил, гулял Степанушка во царев кабак,
Он думал крепку думушку с голудьбою…