Павловский был в кителе и при всех регалиях. Он заехал к Устинье без звонка, а потому застал ее в халате и домашних туфлях. Правда, она не стала бы переодеваться, даже знай о его визите заранее.
- Какой еще девицей? Не думаю, чтобы Машу могли взволновать и расстроить взаимоотношения вашего сына с какой-то там девицей. Ведь это было до того, как они поженились.
- В том-то и дело, что нет. - Павловский вздохнул. - Представьте себе, я знал об этом Я говорил этому шалопаю: рви, пока не поздно. Но нас с вами они теперь не слушают.
- А я-то думала, ваш Дима влюблен в Машу так, что не замечает никого и ничего вокруг.
Устинья потянулась к пачке "Мальборо" на журнальном столике, машинально достала сигарету, так же автоматически склонилась над огоньком зажигалки, которую ей поднес Павловский.
- Он на самом деле влюблен в нее как псих, но с этой девицей он связался еще весной, когда Маша, как ему казалось, не обращала на него внимания. Я ее знаю - обычная профурсетка, правда, довольно смазливая и с хорошим телом. К таким женщинам, мне кажется, даже как-то неловко ревновать мужей.
- Это вам так кажется. - Устинья поперхнулась дымом и громко закашлялась. - Если Маша на самом деле узнала об этой связи, она могла… все что угодно с собой сделать.
- Да бросьте вы, ей-богу. Начнем с того, что она никак не могла об этом узнать. Извините, но существуют охраняемые секреты, а люди в моем ведомстве надежные. К тому же прошу вас не забывать о том, что ваша дочь вышла замуж за моего сына не по любви, хоть они, как я считаю, замечательная пара. Со мной, моя дорогая, можно и нужно не прибегать к всяким хитростям и уловкам. - Павловский улыбнулся и, наклонившись, похлопал Устинью по руке. - Все равно то, что вы не договариваете, рано или поздно становится известно мне. Тем более что я ваш друг, а теперь даже родственник. Кажется, это называется сватом, да? Дорогая Юстина - это имя, кстати, вам очень идет, - вы мне сватья.
- Да. - Устинья рассеянно кивнула.
- Вы не волнуйтесь - с этой профурсеткой уже провели соответствующую работу. Ей, как я понял, очень не хочется лишаться московской прописки. Ну а сына я беру на себя. К тому же в неврологии его основательно подремонтируют, можете не сомневаться.
- Не могу поверить, что Дима мог…
- Ну и не верьте на здоровье. Я сказал вам это как своей сватье. Мужу ни гугу - отцы очень часто воспринимают подобное преувеличенно болезненно. Это мы с вами все можем понять.
- Я не могу этого понять, - возразила Устинья.
- Ну, вы, польки, женщины романтичные и, как считается, очень верные. Вы, если не ошибаюсь, нашли своего первого мужа после шести с лишним лет разлуки, хоть он к тому времени уже успел связать себя с другой женщиной.
- Вы ошибаетесь, - сказала Устинья. - Это был мой второй муж.
- Вот видите, и в нашем ведомстве не сплошные боги сидят. К тому же в войну пропало много документального материала. А ваш первый муж жив?
- Он покончил с собой через неделю после нашей свадьбы.
- Загадочная история. Не менее загадочная, чем история с так называемой гибелью Ковальского.
- Так называемой? - Устинья вздрогнула. - Вы не верите в то, что Анджей утонул?
- Вы, моя дорогая, тоже в это не верите, хотя, по всей вероятности, в силу иных оснований, чем те, которыми располагаю я. - Он встал. - Ладно, с вами хорошо, но дело есть дело. Я немедленно позвоню вам, как только мы ее найдем. А вы, со своей стороны, еще раз переберите в памяти всех ее знакомых и даже не очень знакомых людей.
После ухода Павловского Устинья направилась в спальню и, порывшись за стопкой с постельным бельем, достала старую сумку, в которой хранились остатки памяти о прошлом. И эта странная записка, написанная рукой Анджея… Она нашла ее между страниц лежавшей за зеркалом Библии. Уже после того, как Анджей исчез.
"Между двух огней сгорит даже сам Бог. Я простой смертный. И большой эгоист. Тебе не кажется, что романтику в этой жизни не слишком сладко живется? Разочарованность хуже смерти. Счастлив обладающий даром любить до гроба. Ты счастлива, Юстина? Это не из жалости к тебе - мне захотелось. А что потом? Я ничего не знаю".
Возможно, записка пролежала в Библии не один день и даже не одну неделю - к своему стыду Устинья почти полгода не брала в руки Библию. Не до того ей было.
Но ведь это никакой не грех - Анджей всегда оставался ее супругом перед Господом Богом.
Устинья быстро спрятала все в сумку, сунула ее на прежнее место и легла на кровать. Она не спала прошлую ночь, очевидно, не будет спать и эту. Зачем одурять себя снотворными - вдруг появится Маша, а она не сможет ощутить всю полноту радости от того, что ее коречка жива. Почему, почему, спрашивается, она так ее любит? Неужели только из-за того, что Маша - дочь Анджея?
…В ту зиму в доме дуло от всех окон, и на подоконнике в ее комнате замерзли цветы в горшках. Устинья спала в пуховом платке и шерстяных носках - ветер почти всегда дул с севера, с холмов, и, проснувшись ночью, она слышала, как он разгуливает по ее комнате, шелестит в пучках развешенных повсюду сушеных трав.
Но заболела не она, а Маша-большая, хоть все трое спали в мансарде, где было гораздо теплее. У нее вдруг резко подскочила температура и начался бред. Устинья с ходу поставила диагноз - воспаление легких. Анджей всполошился, поехал в райцентр к Николаю Петровичу. На следующий день из города привезли пенициллин.
Устинья регулярно колола Машу в почти плоскую ягодицу и невольно думала о том, что, если она вдруг умрет, Анджей, оплакав досыта ее смерть, вернется к ней, Устинье. Она не хотела смерти Маши, но запретить себе думать об этом не могла.
Потом и маленькая Машка заболела, правда, не так тяжело, как мать, но тоже постоянно требовала к себе внимания, и стоило не прибежать сию минуту на ее зов, как она выскакивала из-под одеяла и неслась босиком и в одной рубашонке вниз.
Устинья сбилась с ног - от Анджея немного было толку, разве что принесет иногда из сарайчика ведра с углем и воды из колодца.
Как-то вечером Устинья сидела возле печки в кухне и штопала Машкины чулки. Маша-большая уже пошла на поправку, у маленькой тоже была нормальная температура. Устинья слышала, как спустился сверху Анджей, неслышно ступая в связанных ею толстых овечьих носках. Подняла голову и встретилась с его взглядом.
- Юстина, ты такая красивая, - сказал он по-польски. - Сейчас ты похожа на Гретхен за прялкой. - Он подошел и присел на корточки возле ее табуретки. - Мне иногда очень хочется знать, что ты думаешь обо мне, о нашем с тобой прошлом, о… - Он замолчал. - Разве могли мы представить тогда в мансарде, что через каких-то десять лет окажемся в этом ледяном доме среди диких равнин сошедшей с ума страны? Ты очень ревнуешь меня к ней, Юстина?
- Да, - ответила она и опустила глаза к чулку.
- Но ты ее любишь. И это что-то противоестественное. Все случилось так, как она предсказала. Только она не могла предвидеть того, что в один прекрасный момент нас вдруг потянет друг к другу с невероятной силой. Сопротивляться ей бесполезно. Правда, Юстина?
- Да. - Она боялась поднять глаза, а он попытался в них заглянуть.
- О, я вижу, ты готова на все. А что скажет твой Бог, Юстина?
- Не знаю. Мне все равно, что он скажет, - прошептала она.
- Это мне очень нравится. Значит, меня ты любишь больше, чем своего Бога. Ты замечательная женщина, Юстина. Ты само воплощение Евы. Можно я тебя поцелую?
Не дожидаясь ответа, он схватил ее за руки, рывком поднял со стула. Она выронила иголку вместе с чулком и чуть не потеряла сознание, когда губы Анджея коснулись ее губ. Но его поцелуй был очень коротким, хоть и страстным. Он шепнул ей на ухо: "Пойдем к тебе", и она молча повиновалась.
- Юстина, я не люблю тебя. Потому что ты слишком сильная. Ты всегда напоминаешь мне о том, что я слаб душой и телом, - говорил он, прижимаясь к ней своим худым холодным телом. - Но без тебя я не могу, не могу. Я понял это, когда увидел тебя после долгой разлуки. Но она ничего не должна знать, потому что я люблю ее. Она сойдет с ума, если узнает. Юстина, я убью тебя, если ты ей хоть что-нибудь скажешь.
- Не скажу я ничего. - Устинья с трудом сдерживала рыдания. Близость Анджея вдруг всколыхнула в ней все пережитые горечи. И впереди никакого просвета нет, потому что она без Анджея не может.
- Юстина, а ты на самом деле поила меня приворотным зельем? - вдруг спросил Анджей и рассмеялся. - Мне рассказал об этом отец Юлиан. У него куда-то исчез редкий тибетский корень с длинным латинским названием. Он сразу подумал о тебе. - Анджей снова рассмеялся. - Но это твое зелье на меня не подействовало, можешь спать спокойно - ты нашла меня, а не я тебя. Я бы не стал тебя искать.
И тут Устинья поняла, что Анджей отыгрывается на ней за свою слабость, за то, что не устоял, изменил своей Маше и, он это знает, будет изменять еще и еще.
- Подействовало, - сказала она. - Ты никуда от меня не денешься. Я пришла к тебе потому, что ты меня позвал. Прислал мне письмо.
Анджей неопределенно хмыкнул.
- Тебе в Германии здорово досталось? - внезапно спросил он.
- Я не находила себе места из-за Яна. А жилось мне неплохо.
- Ты не страдала по мне. Или, может, у тебя были другие мужчины?
- Я не охотница до амурных утех с первым встречным. Немцы меня за это уважали, - с достоинством ответила Устинья.
- О да, ты всегда воспринимала все эти клятвы и обеты на полном серьезе. А между прочим жизнь, Юстина, настоящая игра в поддавки. Ты думаешь, я поддаюсь тебе, на самом деле все наоборот. Так-то, Юстина.
Он быстро вылез из теплой постели, крякнул от холода и в одно мгновение оделся.