- Научишься, - сказал он Саулине.
- Нет, в седле я не поеду.
Книги, изящество манер, этикет, правила поведения - все было забыто. Наконец-то она оказалась в своей стихии.
- Послушай, девочка, - потерял терпение Бернардино, - ты эти свои штучки брось. Я детей с давних пор учу, и не таких, как ты, обламывал. У меня для этого верное средство есть.
- Могу ли я узнать, что это за средство? - с вызовом спросила девочка.
- А вот всыплю тебе хорошенько по филейным частям, тогда узнаешь, - пригрозил Бернардино.
Рибальдо с улыбкой наблюдал за перепалкой, никак в нее не вмешиваясь, хотя в глубине души держал сторону Саулины. Эта ершистая девчонка ни за что не уступит и никакого наказания не испугается.
Бернардино попытался воззвать к ее разуму.
- Ездить без седла опасно.
- Только не для меня.
- Послушай, девочка, - возмутился Бернардино, - ведь это вздор!
- Нет, уж ты мне поверь: раз я говорю, что не могу ездить в седле, значит, так оно и есть, - отрезала Саулина, сверкая черными глазами.
- Ну ладно, синьорина, - воскликнул слуга, со свистом рассекая воздух хлыстом. - Без седла так без седла. Только держись от меня подальше. У нас с тобой разговор окончен.
Он расстегнул подпругу и снял седло с белой кобылы.
- Помогите мне, пожалуйста, синьор, - обратилась девочка к Рибальдо.
Молодой человек подставил ей сплетенные руки, и Саулина ловким прыжком вскочила на спину послушной, отлично выдрессированной лошади. Она победила.
"Эта девочка далеко пойдет, - подумал Рибальдо. - Красоте в сочетании со смелостью и решимостью никакие препятствия не страшны".
Они уже выехали из леса и двинулись по проселку, который, огибая селение Лорето, вел к большой дороге на Милан. В небе загорались первые звезды, слышалось пение сверчков.
- Остановитесь! - внезапно приказал Рибальдо.
Бернардино и Саулина покорно остановились.
- В чем дело? - спросил старый слуга.
- Молчи.
Со стороны убежища донесся приглушенный свист.
- Это Джобатта.
- Что будем делать? - спросил Бернардино.
- Вернемся назад, - решил Рибальдо, поворачивая коня.
На дороге возник силуэт всадника. Это и в самом деле был Джобатта.
- А я уж думал, что не найду вас, синьор, - сказал мальчик, спрыгивая с лошади.
- Что случилось? - встревожился Рибальдо.
- Не знаю, говорить ли мне при них, - сказал Джобатта, указывая на Саулину и Бернардино.
- Говори, - приказал Рибальдо.
- Маркиза Дамиана умерла.
39
Перед самым въездом в Кассано Рибальдо передал поводья своего коня Бернардино.
- Жди меня здесь, - приказал он, - в этих зарослях.
Это были его первые слова, сказанные с тех пор, как они вновь покинули лесное убежище, поручив Саулину заботам Юстиции. Они пустились в путь до восхода солнца. Гульельмо Галлароли хотел проехать незамеченным и смешаться с толпой бедняков, которые должны были прийти на оплакивание Дамианы. Поэтому он выглядел как крестьянин. На голове у него красовалась плетеная шляпа с торчащими из полей свободными концами соломы, скрывавшая большую часть лица.
Его боль была тяжела и холодна как камень, она не могла разрешиться слезами. Бесконечное одиночество давило ему на сердце. Дамиана единственная олицетворяла для него узы крови, в которых отказывали закон и обычай. Но по людскому закону - умерла дочь графа Антонио Мончениго, супруга маркиза Феба Альбериги д'Адда, а не сестра Гульельмо Галлароли.
Джобатта, мальчишка с конюшни Альбериги, верный слуга Дамианы, рассказал ему, что из-за жары похороны назначены на второй час после заутрени, а затем передал записку от маркиза Феба Альбериги.
"Синьор, - говорилось в этом кратком послании, - я был потрясен, узнав от своей жены на ее смертном одре о кровных узах, соединяющих вас с ней. Ее последние слова были о вас, и я уважаю ее волю. Я знаю, кто вы такой, но не стану ничего предпринимать против вас. Ваша история мне неизвестна, и выяснять ее я не хочу. Однако из уважения к памяти моей жены и только по этой причине я считаю своим долгом известить вас о ее кончине. Буду вам благодарен, если и вы проявите по этому случаю свою обычную сдержанность".
Это был недвусмысленный намек на то, что он не должен показываться в Кассано и участвовать в похоронах, чтобы не быть узнанным. Рибальдо прекрасно понимал, какие соображения движут Фебом, но его поступок свидетельствовал о глубокой привязанности к Дамиане.
Рибальдо смешался с толпой, заполнившей лужайку перед парадным двором виллы: здесь были и господа, специально приехавшие из Милана, и случайные путники, и местные крестьяне и ремесленники, оставившие свою работу.
Кареты и всадники въезжали в распахнутые ворота, задрапированные тяжелым шелком, белым с золотом (цвета маркизов Альбериги), с изображением орла, эмблемы славного дома. Все ставни были прикрыты в знак траура, а штандарт Альбериги д'Адда на крыше приспущен до середины древка. В светлом воздухе летнего утра разносилось эхо колоколов, возвещавших о смерти.
Лакей в белом бархатном камзоле с золотой вышивкой и в пудреном парике стоял у ворот и раздавал всем желающим бумажные иконки, изображающие Мадонну с младенцем. В руках у него была шкатулка с целой стопкой таких образков, на обороте которых каллиграфами за ночь напряженной работы была выведена надпись, продиктованная маркизом Фебом и согласованная с его братом-священником.
- "Да вознесется к трону Господню наша молитва, - гласила надпись, - во имя благословенной души Дамианы Каролы Альберты, урожденной графини Мончениго, в замужестве Альбериги д'Адда, бесценной жемчужины в лоне любящего и благородного семейства, безвременно отнятой у своих близких в возрасте восемнадцати лет".
Рибальдо с горечью прочитал эти велеречивые слова.
Один из слуг рассказывал всем, кто хотел слушать, подробности смерти молодой маркизы, подслушанные в замочную скважину. Для него это была редкая возможность привлечь к себе внимание. Рибальдо подошел послушать.
- Она скончалась, не приходя в сознание, - объяснял слуга.
- А как же ребенок? - спросил кто-то.
- О ребенке ничего не известно, - ответил слуга.
- Говорят, он умер в материнской утробе, - добавил кто-то еще.
- Никто ничего не знает, - заверил слуга.
- А может, у ребенка была заячья губа? - вмешалась одна из кумушек.
- В Варпио в прошлом году, - принялась рассказывать какая-то старуха, - одна крестьянка родила девочку, так вот у той была заячья губа. Повитуха, как ее увидела, так сразу бросила под кровать.
- А я слыхал, что ребенок шел неправильно. Показалась ручка, а не головка, - поведал слуга свой самый главный секрет.
- А может, это был рыбий хвост? - пробормотала старуха, суеверно крестясь.
- Правды никто не узнает, - сказал кто-то из крестьян.
- Это верно, - согласилась кумушка, - у господ всегда свои секреты.
- Даже повитуха всей правды не рассказывает, - добавил слуга.
Рибальдо слушал эти пересуды, неизменно возникающие при любом рождении и при любой смерти, потому что в жизни большинства людей рождение и смерть являются единственными значительными событиями. Вокруг обрывков правды сплетались фантазии, всегда вдохновленные любовью к таинственному, чудовищному и исключительному. Так люди пытались оживить и приукрасить с помощью воображения тоскливое однообразие своей собственной застойной жизни, не менявшейся веками.
- Подумать только, ее родители, граф и графиня Мончениго, живут себе в Венеции и знать ничего не знают, - продолжал слуга. - Маркиз Феб послал вестового только нынче утром.
- А почему? - спросил один из слушателей, одетый получше остальных.
- Да ведь пошли он нарочного вчера, ничего бы не изменилось. До Венеции и обратно путь неблизкий. А при такой жаре ждать приезда родственников на похороны невозможно. Они приедут уже к поминкам, если поспеют.
Итак, подумал Рибальдо, отец Дамианы, его собственный отец, тот самый, что отрекся от него, еще даже не знает о несчастье. Интересно, что он будет делать, когда узнает. Возможно, даже задницу не поднимет, чтобы приехать в Кассано. Зачем? Это все равно уже ничего не изменит.
Антонио Мончениго, отец Рибальдо и Дамианы всю свою жизнь любил только себя самого, да еще одну женщину: свою рано умершую жену Элизабетту Реццонико. Он никогда не испытывал отцовских чувств к своей законной дочери Дамиане и быстро сбыл ее с рук, выдав замуж за маркиза Альбериги д'Адда, но по отношению к ней он вел себя хотя бы официально вежливо. А вот Гульельмо, своего незаконнорожденного первенца, граф Мончениго отверг с беспощадной жестокостью, вышвырнув его на улицу вместе с матерью.
У Рибальдо больше не осталось времени на размышления и сожаления, потому что в конце залитой солнцем аллеи показалась процессия. Дамиана лежала на носилках, покрытых белым, простеганным золотой нитью шелком. Носилки тихо плыли на плечах графа Литты, графа Парравичини, маркиза Солбьяти и кавалера Аркинто. Позади шел маркиз Феб об руку с матерью, маркизой Ипполитой, за ним следовали другие родственники, друзья семьи и слуги.
Впереди процессии в полном молчании, медленным, величавым шагом, приличествующим скорбному событию, плыл, утопая в своем церковном облачении, монсиньор Пьетро в сопровождении церковных служек и целой стайки маленьких девочек в белом.