Но она была слишком хитра и искушена в искусстве интриги, поэтому вслух ничего не сказала. Выгоднее оставаться в рамках любовной пикировки: на этом поле она не знала себе равных.
- Итак, вы провели утро за примеркой панталон и редингота, - и она с искусством настоящей лицедейки выдавила из себя несколько слезинок, скатившихся по щекам. - Разве не так?
Ревность прекрасной певицы, казалось, еще больше возбудила генерала: он усадил ее к себе на колени и принялся покрывать ее шею поцелуями.
- Уверяю вас, ваши тревоги безосновательны.
- А вы докажите! - потребовала она.
- Ну раз уж вы так любите сплетни, моя дорогая, я подарю вам самую свежую.
Джузеппина осушила слезы вышитым платочком. Женское любопытство возобладало над ревностью.
- Принцесса Висконти обратила свои чары на генерала Бертье, когда поняла, что на главнокомандующего они не действуют.
- Я рада это слышать, - с этими словами Джузеппина обняла его, - но приведите мне хоть одно доказательство!
- Ее светлость и Бертье провели вместе феерическую ночь, а нынешним утром он не преминул поделиться со мной пикантными подробностями.
- Ах вот оно что! - воскликнула Джузеппина Грассини. - Вот почему вчера вечером я не застала ни принцессу, ни вашего начальника штаба на балу в доме Танци!
- К тому времени они уже успели где-то уединиться, - кивнул Бонапарт. - Старик Бертье разошелся, как молодой петушок!
- И в самом деле, - подхватила она, - в сорок два года пускаться в любовные приключения!
- Среди моих офицеров он самый старший, - с гордостью сообщил Наполеон, - но я бьюсь об заклад, он еще даст сто очков вперед любому!
- А эта потаскуха! - воскликнула певица, уже позабыв о Бертье: ей важно было уничтожить возможную соперницу. - Уж конечно, она связалась с ним не по любви.
- Любовь! - нахмурился Бонапарт, поднимаясь с оттоманки и принимаясь беспокойно мерить шагами комнату. - Я тоже был жертвой этого гибельного чувства. Любовь ничего не приносит, кроме горя. Любовь - это всего лишь слово, оно ничего не значит.
- А как же я? - обиделась певица.
- А что - вы? - сурово спросил Наполеон.
- Вы не любите меня?
- Поверьте, желание куда важнее так называемой любви.
- О, мой генерал! - счастливо вздохнула она.
- Мне не до балов, мой друг, - признался Наполеон. - В последние дни я чувствую себя просто ужасно. Директория засыпает меня глупейшими приказами, которые я не в состоянии выполнять.
Даже не пытаясь проникнуть в глубину его мыслей, Джузеппина кожей ощущала желание своего страстного, нежного и непредсказуемого любовника поговорить, поделиться, может быть, даже исповедаться. Ей льстило, что он находится здесь, в ее будуаре, пока его армия готовилась к походу на Верону.
- По мнению Директории, - продолжал Наполеон, - я должен сдерживать австрийцев силами половины армии, а силами второй половины завоевывать Италию.
Джузеппина лишь кивнула в ответ. Ей хотелось сказать ему: "Вы могли бы завоевать весь мир одной лишь силой своего взгляда!", потому что от этого двадцатишестилетнего юноши действительно исходило ощущение неистовой силы. Но она промолчала.
- Какой смысл захватывать Милан, не захватив Мантую? - горячился он. - Это настоящая крепость на болотах под прикрытием трехсот пушек. И чтобы ее взять, придется форсировать Адидже.
Он с досадой взмахнул рукой, потом подошел к окну, характерным жестом заложив руки за спину.
Женщина продолжала молчать. Привыкшая больше к легкомысленной болтовне, чем к разговорам о военных действиях, она тем не менее прекрасно понимала, что затруднения французской армии состоят в отсутствии денег и как следствие этого - всего остального. Говаривали даже, что у офицеров одна пара сапог на двоих. Французы казались ей милыми и дружелюбными, но нужда превратила их в записных воров. И все-таки жители Ломбардии относились к новым завоевателям довольно терпимо. Те не вмешивались в их дела, чем выгодно отличались от австрийцев.
Властный, могущественный, надменный Бонапарт был наделен способностью внушать доверие как своим солдатам, так и представителям миланской знати. Женщины сходили из-за него с ума, мужчины пресмыкались перед ним. Джузеппина Грассини гордилась тем, что стала его первой внебрачной пассией в Милане. Всем было известно, что Наполеон страдает в разлуке со своей женой, французской аристократкой, чудом избежавшей гильотины.
Джузеппина Грассини, звезда Великого Театра, была не из благородных. Она была подлинной дочерью своего народа, музыка и любовь составляли смысл ее жизни. И к тому же она была тщеславна. Стать желанной для генерала, стоявшего во главе итальянской армии, самого могущественного на данный момент человека в Милане, - могла ли она мечтать о лучшей доле?
- Вот такая вы мне нравитесь, - польстил ей Наполеон, обнимая и целуя ее. - Вот ваша истинная роль: вы дарите мне утешение.
- Присядьте, друг мой, - пригласила Джузеппина, протягивая ему фарфоровую шкатулку с анисовыми конфетками, которыми он любил лакомиться. - Мне нравится ваше имя, Наполеон. Оно прекрасно звучит. Мне нравится произносить его: оно огромно, как и ваша слава.
Генерал прикрыл свои серо-голубые глаза; на красиво очерченных губах, делавших его похожим на мать, промелькнула легкая улыбка.
- Странная это штука - жизнь, - проронил он с горечью.
- Вы мне не верите? - нахмурилась певица, переходившая от смеха к слезам с легкостью настоящей лицедейки.
- Я верю вам, моя прекрасная фея, - заверил ее Наполеон, - но вы бы мне не поверили, если бы я сказал вам, что мое итальянское имя было предметом хулы и насмешек.
Она зашипела, как разъяренная кошка:
- Никто не посмел бы насмехаться над именем триумфатора в битве при Лоди!
- Триумфатор при Лоди был всего лишь жалким чужаком для гордых французов, маленьким корсиканцем, получившим начатки образования у монахов в Бриенне.
Вспомнив своих чванливых сверстников, потешавшихся в колледже над его скромным происхождением, Наполеон вдруг рассердился по-настоящему. "Сейчас они трепетали бы передо мной", - подумал он в гневе.
- Вы это говорите, чтобы посмеяться надо мной, - заметила Джузеппина.
Он и впрямь казался ей великаном, этот невысокий, хрупкий и нервный офицер с оливковой кожей и волосами цвета воронова крыла. И не только ей одной.
- Вы прелестны, моя богиня.
- Вам я готова простить любую дерзость. Завтра дают бал в честь французов, - сообщила Джузеппина, искусно меняя тему разговора. - Вы будете?
- Нет, - сухо ответил Бонапарт. - Терпеть не могу балы, праздники, приемы! Накормят гадостью, а наутро голова будет трещать от разговоров.
Взгляд его серых глаз был так суров, что она даже оробела.
- Порой вы меня просто пугаете, - призналась Джузеппина, зябко передернув плечами.
- Простите, я не хотел, - он ободряюще взял ее за руку. - Успокойтесь, эти нервные припадки вам не к лицу. Его вдруг охватило неудержимое желание выговориться перед этой женщиной, внимавшей ему с таким материнским участием. Большие глаза Джузеппины, ее нежное лицо, ласковая и чуть насмешливая улыбка и впрямь напоминали ему мать, кормившую его грудью у бивачных костров, на лесных полянах, на горных перевалах его любимого и проклятого острова, пока его отец, молодой и неукротимый офицер, сражался с ненавистными врагами - французами.
Она приблизилась к Бонапарту, интуитивно ощущая, что минута откровенных разговоров миновала, и принялась перебирать волосы у него на затылке. Он закрыл глаза, покорно отдаваясь умелой ласке ее рук.
8
Саулина замерла в мучительном ожидании. Теперь из парчовой гостиной не доносилось больше ни звука. Может, они ушли? Может быть, они просто забыли о ней? Саулина осторожно повернула кованую бронзовую ручку и толкнула дверь, которая послушно и бесшумно приоткрылась. Девочка заглянула в гостиную - и наконец она увидела его. Он был в рубашке, его черные волосы растрепались. Синий камзол с красными отворотами валялся на полу. Белые лосины, как вторая кожа, обрисовывали его длинные нервные ноги в блестящих черных сапогах.
Он лежал, растянувшись на "оттоманке", как синьора Джузеппина называла изящную, низкую, причудливо изогнутую лежанку, обитую золотой парчой. Его голова - на коленях у Джузеппины. Они целовались и, как показалось Саулине, даже не дышали. Невидимая, она наблюдала за сценой, не понимая ее смысла, но все равно ощущая невыразимую боль.
- Идем в постель, - охрипшим голосом прошептала певица.
- А почему бы не заняться любовью прямо здесь? - возразил он, скользнув рукой ей за корсаж.
Так это и есть любовь? Вот так неприлично и поспешно раздеваться, возиться с юбками, торопливо и грубо набрасываться друг на друга, сопеть, обмениваться хриплыми прерывистыми вздохами и дурацкими, ничего не значащими словами? Непристойные прикосновения, бесстыдное наложение тел друг на друга, напомнившее ей случку животных и краткие, такие же скотские совокупления отца и матери, происходившие, когда они думали, что дети спят. И это любовь?! Почему же ей так плохо? Почему это грубое и грязное зрелище вызывает у нее такую мучительную боль?
Вдруг кто-то сзади схватил ее за волосы.
- Гнусная интриганка! - набросилась на нее Джаннетта, волоча Саулину за собой, но ухитрившись при этом бесшумно закрыть дверь.
- Оставь меня в покое. Не трогай, а то закричу, - пригрозила Саулина.
Джаннетта разжала руки. Если девчонка и впрямь закричит, синьора Грассини и ее гость могут услышать.
- Вот до чего ты докатилась, грязная мартышка! Подглядываешь за моей хозяйкой.