Все женщины зашли в церковь, большинство же мужчин осталось на площади, и многие, конечно, разбрелись по ближним барам.
Люлю и мадемуазель Берта оказались в первом ряду по одну сторону гроба, семейство Петрель встало по другую.
Люлю, несомненно, зря покрасила волосы накануне похорон, да и портниха сделала ошибку, выбрав для платья такой фасон, что оно обтягивало фигуру еще похлеще, чем те черные брюки. Может быть, дело было в контрастности солнечного света и черного атласа? Не знаю, но еще никогда Люлю не казалась мне настолько обнаженной: казалось, под платьем на ней ничего нет.
Двери церкви остались открытыми, и уличный шум мешался со звуками органа и песнопениями. Службу отправлял аббат Донкёр, высокий и такой мускулистый и мощный, что сутана и стихарь выглядели на нем, как маскарадный костюм. Только что широкими шагами, словно футболист, он прошествовал по улице следом за мальчиком из хора, несшим крест, громогласно читая стихи Писания и с вызовом поглядывая на прохожих.
Сочетание солнца на улице и полумрака в церкви было прекрасно; под своды, где царила прохлада, тянуло теплым воздухом, приносившим городские запахи.
Мужчины, задержавшиеся на площади Тертр, подоспели к выносу святых даров.
На кладбище в похоронном автобусе поехали только близкие и аббат Донкёр со служкой. Так как на Монмартрском кладбище мест уже не было, Боба хоронили в Тиэ.
Эти похоронные машины почему-то напоминают мне шарабаны. Люлю настояла, чтобы мадемуазель Берта ехала с ней. Она, казалось, все выискивала кого-то глазами, и я уверен, что, будь автобус вместительней, пригласила бы остальных трех мастериц.
Произошла сумятица, как в самом начале на улице Ламарка. Стали образовываться группки. Некоторые явно направлялись к столикам на террасах кафе, в толпе уже крутилась цветочница и предлагала букетики. Я, моя жена, Джон Ленауэр, Рири и г-жа Мийо уходили вместе; Джон порывался угостить нас, как вдруг я заметил Аделину, которая одиноко стояла на тротуаре и поглядывала в мою сторону.
Машину я оставил на улице Коленкура. Мне нужно было сделать еще два визита. Я объявил жене и остальным:
- Я вас покидаю.
- И не хотите быстренько выпить глоточек?
Я покачал головой. Аделина направлялась к лестницам на улице Мон-Сени, и через несколько шагов я догнал ее. Если она хотела мне что-то сказать, то такую возможность я ей предоставил.
- Вы на улицу Ламарка? - поинтересовался я.
- Нет. Сегодня мы уже не работаем. Я иду к себе на улицу Шампионне.
- Вы живете с родителями?
Она удивленно, почти с недоумением взглянула на меня.
- Это было бы трудно, даже если бы я хотела. Они живут в департаменте Финистер.
Стоило ей заговорить, и она сразу стала казаться старше: для ее лица и фигуры голос у нее был какой-то "взрослый".
Пройдя в молчании несколько шагов, она вздохнула, словно констатируя факт:
- Ну вот и кончилось.
Прохожие обгоняли нас. Мы шли не спеша, и она, словно прогуливаясь с кавалером, помахивала сумочкой.
Я чуть не спросил:
- Что кончилось?
Но я понимал ее состояние. С озабоченным видом Аделина продолжала:
- Вы уверены, что он покончил с собой?
- Настолько, насколько в подобных случаях можно быть уверенным.
- Странно, - пробормотала она.
Я чувствовал, что она хочет, но не решается продолжить разговор. Чтобы помочь ей, я задал вопрос:
- Когда вы виделись с ним в последний раз?
Она ответила, со значением произнося каждое слово:
- В субботу после обеда.
Значит, вот она, ее тайна. Я уже интересовался, как Боб провел день, ставший для него последним. Мадемуазель Берта сказала, что, вероятней всего, играл в карты "У Жюстена".
И снова, чтобы поддержать разговор, я спросил:
- У вас?
Аделина кивнула и, помолчав, добавила:
- Я живу в меблированных комнатах, и если мужчина мне нравится, я не против, чтобы он ко мне зашел. Боб иногда приходил, чаще всего в субботу во второй половине дня. Хозяйка знала, но не ревновала.
- А про последнюю субботу ей известно?
- Меня она не спрашивала. А я решила сама не рассказывать из-за того, что случилось на следующий день в Тийи.
- Долго он пробыл у вас?
- Он никогда надолго не оставался.
- Он был в вас влюблен?
Аделина пожала плечами, удивленная, что я задал вопрос, которого она от меня не ожидала.
- Думаю, что не больше, чем в остальных. Он получал удовольствие, выкуривал сигарету, вот и все. Да я на него и не сержусь. Предпочитаю, чтобы все шло вот так, без сложностей.
Я чувствовал, что чего-то она мне еще не сказала, но очень хочет сказать.
- Вел он себя, как обычно?
- Более или менее. Сначала никакой разницы в его поведении я не заметила. Входя, он всегда отпускал какую-нибудь шутку и, собираясь уходить, опять начинал балагурить.
- А в эту субботу?
- Он был какой-то не такой. Мне показалось, что он более пылок, чем обычно. А поднимаясь с постели, он произнес: "Глупо!" - "Что глупо? - спросила я. - Заниматься со мной любовью?"
Он рассмеялся. "Не обращай внимания. Ты славная девочка. И, по правде сказать, заслуживаешь лучшего". - "Лучшего, чем ты?" - "Нет, просто я, как старик, разговариваю сам с собой".
Одеваясь, он насвистывал. Меня эта его привычка бесила. Потом он закурил сигарету и предложил мне. Я осталась в постели, потому что собиралась поспать, когда он уйдет. Было похоже, что перед уходом ему хотелось поговорить, но он не находил слов.
"В сущности, - начал он, - в мире полно людей, которые…" Он запнулся, и я спросила: "Которые что?" - "Ничего. Все это чересчур сложно. Не стоит об этом думать".
Он подошел к кровати и долго рассматривал меня всю с головы до ног, прежде чем поцеловать. Выражение его лица было так не похоже на обычное, что я немножко даже испугалась.
"Люлю тоже славная, - вздохнул он. - А ты еще такая молодая…" Я рассмеялась: "Из молодых, да ранняя!"
Это, кажется, его рассердило. Он понял, что я посмеиваюсь и над ним, и над собой. Обычно-то он сам первый все вышучивал, даже то, над чем другие не решаются смеяться, к чему большинство испытывает уважение. К примеру, я слышала, как, встретив на улице кюре, он, приподняв шляпу, бросил: "Привет, служака божий!"
Однако я заметила, что из-за моей шутки глаза у него помрачнели. Вы же знаете, у него были светлые, серо-голубые глаза - редкость у мужчин! - но иногда они становились на миг почти черными, точно грозовая туча.
Но скоро это у него прошло. Он поцеловал меня - не в губы, а в лоб. Сейчас я жалею, что тогда захихикала. Если бы я знала, промолчала бы, а то из-за этого поцелуя я на прощание крикнула ему: "Пока, папуля!"
Рассердился он или нет? Не знаю - я видела его со спины; он подошел к двери, распахнул ее и, не обернувшись, вышел. В коридоре остановился, раскурил потухшую сигарету.
- Мне нужно было все это кому-то рассказать. Вот и рассказала. Тогда, в понедельник, когда вы пришли на улицу Ламарка, я подумала, что вы попытаетесь меня понять. Я почти уверена, он уже все обдумал и, когда пришел ко мне, у него было все решено.
Аделина повернулась и серьезно посмотрела мне в лицо.
- Представляете, как это на меня подействовало?
Я понял это и без ее объяснений. Она была последняя, кого Боб держал в объятиях. Входя в меблирашки, он не мог не знать, что в последний раз будет обладать женщиной. Готов поручиться, что у него уже было все до мелочей продумано. В воскресенье утром его поступок не был вызван мгновенным отчаянием или внезапным импульсом.
Решив умереть, Боб ухитрился придать своей смерти благопристойный вид. Это в его духе. Видимо, он перебрал все способы самоубийства, выискивая такой, при котором его гибель выглядела бы как результат несчастного случая.
Неужели его заботило, что подумают сестра и ее семья? Не знаю. Не думаю. Скорей всего, он устроил этот спектакль с несчастным случаем ради Люлю, чтобы она не казнилась.
Боб никогда не увлекался рыбалкой и вообще был не из тех, кто легко поднимается в четыре или пять утра. Ловля на спиннинг дала ему благовидный предлог уплыть одному в лодке, когда бьеф был почти безлюден. Если бы он захлестнул веревку вокруг лодыжки один раз, а не два, уверен, никто, даже жандармский лейтенант, не заикнулся бы о самоубийстве.
Мы с Аделиной стояли на углу улиц Коленкура и Мон-Сени; прохожие обходили нас, в большинстве это были те, кто возвращался с отпевания.
- Он уже знал, - глядя в землю, произнесла Аделина, - и все-таки лег со мной. Боюсь, я не скоро снова дам мужчине обнять меня.
Нижняя губа у нее набухла, словно она вот-вот заплачет. Я взял девушку за локоть.
- Вы скоро перестанете об этом думать, - утешал я ее, хотя сам не очень в это верил.
Образ Боба, наверно, не раз еще всплывет в ее памяти и испортит не одно мгновение, которое могло бы доставить ей удовольствие.
Когда я уже собирался прощаться, Аделина решилась на последнюю откровенность, нейтрализовав, правда, иронической улыбкой некоторую сентиментальность своих слов:
- Если бы он вел себя так, каким был на самом деле, а не корчил все время клоуна, я могла бы влюбиться в него.
Эта фраза меня поразила. Я потом часто вспоминал ее, когда думал о Бобе Дандюране. В сущности, в нашем с нею отношении к Бобу было нечто общее.
Нет, я не называл его клоуном, но в то же время никогда особенно серьезно не воспринимал. Да и многие ли из тех, кто встречался с Дандюранами в Тийи или в ателье-гостиной на улице Ламарка, воспринимали его всерьез? Они скорее прислушались бы к словам и мнению Люлю, чем к нему.