Куликовская битва стала переломным событием борьбы русского народа против татаро-монгольского ига, она показала путь к освобождению и победе. И хотя формально татары еще считали Русь подвластной им и обязанной платить дань, хотя время от времени они совершали грабительские набеги на русские земли, но русские люди уже преодолели свой страх перед татарами и все чаще и чаще оказывали им сопротивление, что в конце концов привело к полному непризнанию Россией какой-либо своей зависимости от Орды. Это случилось в 1480 году в царствование Ивана III, и считается датой окончательного освобождения от татаро-монгольского ига.
Сквозь семь веков дошли до нас пословицы, сформулировавшие народное понимание и народную оценку Куликовской битвы. Очень верный и проницательный взгляд.
Вот эти пословицы эпохи Куликовской битвы:
"Что Батый был приобрел, тое все Мамай потерял".
"Отошла пора татарам на Русь ходить".
"И Мамай правды не съел".
В последней пословице С. В. Максимов находит общий смысл со знаменитыми словами Александра Невского, сказанными им своей дружине перед битвой на Неве. Александр Невский сказал: "Не в силе Бог, а в правде", а русский народ говорит: "И Мамай правды не съел".
Поговорки "словно Мамай воевал", "словно Мамай прошел", "словно после Мамаева побоища" также пришли в современную речь из времен татаро-монгольского ига. Их современное значение - крайняя степень разорения, разрушения, опустошения, оно общепонятно и не вызывает никакого другого толкования, поговорки употребляются в живой повседневной речи и известны по классической литературе.
П. П. Ершов в "Коньке-горбунке" пишет:
Утро с полднем повстречалось,
А в селе уж не осталось
Ни одной души живой,
Словно шел Мамай войной.
У А. Н. Островского в комедии "Правда - хорошо, а счастье лучше" Мавра Тарасовна жалуется: "Оглядись хорошенько, что у нас в саду-то! Где же яблоки-то? Точно Мамай с своей силой прошел - много ль их осталось?"
Во фразеологических словарях, начиная с XIX века (что подтверждают и выше приведенные тексты, где слово "Мамай" написано с прописной буквы) и до самых современных, утверждается, что здесь речь идет об известном историческом лице - хане Мамае. Имя "Мамай" знают все, причем знают как имя полководца, которого разбил Дмитрий Донской. Но инерция мышления заставляет в поговорки "Пусто, словно Мамай воевал", "Где Мамай пройдет, там трава не растет", которые говорят о грозном победителе и разрушителе, а не о побитом неудачнике, подставлять известное имя, не думая, так сказать, о контексте.
Дело в том, что слово "мамай" в этих выражениях - имя не собственное, а нарицательное: мамаями на Руси в XIII–XV веках называли татар. Произошло оно от названия татарского фольклорного персонажа "мамая" - чудовища, которым пугают детей, и поговорки, в которых оно употреблено, возникли на несколько веков раньше, чем родился исторический хан Мамай.
Москва не раз становилась жертвой татарского разорения. В 1237 году орды Батыя, разбив русское войско под Коломной, "взяша, - как сообщает летопись, - Москву… люди избиша от старьца и до сущего младенца, а град и церкви святые огневи предаши, и монастыри все и села пожгоша, и, много именья вземше, отъидоша".
С тех пор татары неоднократно совершали набеги на Москву, и каждый раз летопись отмечает: "избиша", "пожгоша", "разориша".
Два года спустя после Куликовской битвы пришел к Москве, как сказано в летописи, "со всею силою" хан Золотой Орды Тохтамыш. Не взявши города штурмом, он прибег к обману, обещав не разорять Москву, не убивать жителей, а только, получив следуемую ему дань, уйти восвояси, даруя москвичам "мир и любовь свою". Москвичи поверили его обещаниям, открыли ворота и вышли навстречу с дарами. Среди встречавших хана были и воевода (князя Дмитрия в то время не было в Москве), и священники, и "большие люди", и простой народ. Все они были наказаны за свое легковерие: татары, изрубив встречавших, ворвались в город, и "бысть внутрь града сеча велика".
"Тако вскоре злии взяша град Москву… - сообщает летописная "Повесть о московском взятии от царя Тохтамыша", - и град огнем запалиша, а товар и богатство все разграбиша, а людие мечу предаша… Бяше бо дотоле видети град Москва велик чюден, и много людий в нем и всякого узорочия, и в том часе изменися, егда взят бысть и пожжен; не видети иного ничего же, разве дым и земля, и трупия мертвых многых лежаща, церкви святые запалени быша и падошася, а каменныя стояща выгоревшая внутри и огоревшая вне, и несть видети в них пения, ни звонения в колоколы, никого же людей ходяща к церкви, и не бе слышати в церкви поющего гласа, ни славословия; но все бяше видети пусто, ни единого же бы видети ходяща по пожару людей…"
Об этом и других разорениях Москвы и других городов и сел и говорят сохранившиеся с тех пор в русском языке выражения "словно мамай прошел", "словно мамай воевал", хотя в каждом случае у каждого "мамая" было свое имя: то Батый, то Тохтамыш, то еще какое-нибудь. Слово "мамай" в том значении, в котором оно употреблялось во времена татаро-монгольского ига, в русском литературном языке не сохранилось, память о нем осталась лишь в некоторых областных говорах.
Областные говоры русского языка дают материал для выяснения значения этого слова. Перед революцией в Московской области было записано и опубликовано в "Словаре русских народных говоров" слово "мамай" в значении "татарин". На Волге еще в 1920-е годы татарские могильники времен Золотой Орды называли "мамайскими могилами", такого же происхождения название "Мамаев курган" в Царицыне. А на Дону до сих пор исторические песни о татаро-монгольском нашествии называют мамайскими:
Что в поле за пыль пылит,
Что за пыль пылит, столбом валит?
Злы татаровья полон делят…
или:
С князей брал по сту рублев,
С бояр по пятидесят,
С крестьян по пяти рублев.
У которого денег нет,
У того дитя возьмет;
У которого дитя нет,
У того жену возьмет;
У которого жены-то нет,
Того самого головой возьмет.
В связи с тем что слово "мамай" в значении "татарин", хорошо известное в XIII–XV веках, позже ушло из языка, и выражение "как мамай прошел" хотя и было понятно, но перестало употребляться и существовало лишь в пассивной памяти народа, ему, по всей вероятности, грозило со временем полное забвение. Но в XVIII веке оно, обретя второе дыхание, вновь вошло в активный словарь языка.
С Петра Великого началась новая блестящая эпоха победных войн России. На этом фоне поднялся интерес к военной истории страны, к воинским подвигам предков, в первом ряду которых стоял Дмитрий Донской - победитель в Куликовской битве. К его образу обратились художники и писатели. М. В. Ломоносов написал трагедию "Тамира и Селим", в которой, как он пишет в предисловии, "изображается стихотворческим вымыслом позорная погибель гордого Мамая, царя татарского, о котором из российской истории известно, что он, будучи побежден храбростию московского государя, великого князя Дмитрия Иоанновича на Дону, убежал с четырьмя князьями своими в Крым, в город Кафу, и там убит от своих". Во второй половине XVIII века несколько раз издается лубочный лист "Ополчение и поход великого князя Дмитрия Иоанновича противу злочестивого и безбожного царя татарского Мамая, его же Божиею помощью до конца победи"; выходит предназначенное для народа сочинение поручика Ивана Михайлова "Низверженный Мамай, или Подробное описание достопамятной битвы… на Куликовом поле" и другие сочинения.
В 1807 году, когда Россия жила в ожидании неминуемой войны с Наполеоном, имела всеобщий успех трагедия В. А. Озерова "Дмитрий Донской". Современный критик писал о ней: "Озеров возвратил трагедии истинное ее достоинство: питать гордость народную священными воспоминаниями и вызывать из древности подвиги великих героев, служащих образцом для потомства".
О воздействии этой трагедии на зрителя рассказал в своем дневнике С. П. Жихарев: "Вчера, по возвращении из спектакля, я так был взволнован, что не в силах был приняться за перо, да, признаться, и теперь еще опомниться не могу от тех ощущений, которые вынес с собою из театра… Я сидел в креслах и не могу отдать отчета в том, что со мною происходило. Я чувствовал стеснение в груди, меня душили спазмы, била лихорадка, бросало то в озноб, то в жар, то я плакал навзрыд, то аплодировал из всей мочи, то барабанил ногами по полу - словом, безумствовал, как безумствовала, впрочем, и вся публика, до такой степени многочисленная, что буквально некуда было уронить яблоко… Сцена слилась с зрительной залой; чувства, которые выражались актерами, переживались всеми зрителями; молитва, которою трагик Яковлев заключал пьесу, неслась из всех грудей, принималась как выражение общих стремлений".
В трагедии Озерова Мамай как действующее лицо не выходит на сцену, но его имя постоянно звучит в репликах героев пьесы.
Таким образом, в XVIII - начале XIX века воскрешенное имя хана Мамая, ставшее первым и главным символом ордынского ига, широко и во всех слоях общества распространяется по России. И тогда-то вновь оживает старая поговорка, но слово "мамай" теперь воспринимается как личное имя татарского военачальника и поэтому приобретает в написании прописную букву.