Москва от копеечной свечки сгорела
Увы! Это не просто фигуральное выражение, обозначающее, что от ничтожной причины может произойти большое несчастье.
Вплоть до XVIII века Москва была в основном деревянным городом, и пожары в ней бушевали почти постоянно. Кратко, но выразительно отмечали летописцы очередное бедствие: "И посад, и Кремль, и Загородье, и Заречье погоре", "Только три двора осталось", "И Оружничая полата вся погоре с воиньским оружием, и Постельная полата с казною выгоре вся; и в погребах на царском дворе, под полатами, выгоре вся древяная в них". Часто горели лавки на площади перед Кремлем.
Иногда становилась известна причина пожара.
В летописи под 1365 годом описан был большой летний пожар. Стояла засуха, к тому же поднялся ветер, за два часа город выгорел дотла. "Такого же пожара, - пишет летописец, - перед того не бывало, то ли словеть великий пожар, еже от Всех Святых". Этот памятный в истории Москвы под названием Всехсвятского пожар начался от опрокинутой горящей лампадки.
Причиной пожара 28 июля 1493 года послужила свеча в церкви Николы на Песках.
29 мая 1737 года Москва горела опять. Говорили, что первым занялся дом Милославского за Боровицким мостом на Знаменке от свечки, которую поставила перед иконой в своем чулане бабка-служанка.
Так что утверждение, что Москва от копеечной свечки сгорела, было первоначально простой констатацией факта.
"К несчастию, тогда был ветер сильный, - вспоминает очевидец этого пожара майор М. В. Данилов, - а время… сухое, то от сей денежной (то есть стоимостью в полушку. - В.М.) свечки распространился вскорости гибельный и страшный пожар, от коего ни четвертой… доли Москвы целой не осталось. В Кремле дворцы, соборы, коллегии, ряды, Устретенка, Мясницкая, Покровка, Басманная Старая и Новая слободы - все в пепел обращены… в сем же свирепом пожаре народа немало, а имения и товаров несчетное множество погорело".
Сгорело тогда, по официальным сведениям, 2527 обывательских дворов, 486 лавок (кроме Китай-города, выгоревшего целиком), погибло в огне 94 человека. "Из коллегий, канцелярий, контор и приказов, - рапортовал московский главнокомандующий в Петербург, - показано убытку на 414 825 рублей; по заявлениям частных лиц, убытку понесено ими на 1 267 384 рубля, но многие сказок не подали".
Во время этого пожара в Кремле был неисправимо поврежден подготовленный к подъему огромный двухсоттонный колокол, известный под названием Царь-колокол. Осматривавший его в 1797 году, когда было решено поднять его на колокольню, архитектор М. Ф. Казаков дал такое заключение о его повреждениях: "А как на него множество в ту яму горевшего лесу падало и огонь размножился, то, по незнанию бывших при том для утушения оного заливано было водою, которая на колокол попадала, отчего сделалось на нем 10 больших трещин и край вышибло". Ныне Царь-колокол как московская достопримечательность и памятник высокого литейного мастерства стоит в Кремле на постаменте, вызывая неизменное любопытство и восхищение посетителей.
В летописных записях о пожарах, кроме сообщения о самом пожаре, иногда содержатся и другие, ценные для истории Москвы, сообщения. Так, в записи о пожаре 1493 года впервые упомянуто название Арбат, из этой записи мы узнали, что место под таким названием существовало в Москве уже 500 лет назад.
В 1928 году В. В. Маяковский написал по заказу Наркомата внутренних дел "пожарные лозунги", и среди них был такой, в котором поэт пытался следовать удивительной емкости и художественной выразительности старой пословицы.
Маленький окурок -
этот вот -
Может
сжечь огромный завод.
В 1960-е годы Управление пожарной охраны Моссовета издавало много массовой просветительской литературы по своему профилю, которая распространялась бесплатно и в которой использовалась традиция противопожарной пропаганды. Вот одна из таких открыток-листовок, изданная в 1964 году тиражом 500 тысяч экземпляров, которую москвичи обнаруживали в своих почтовых ящиках:
Поговорки устарелой
Не забыли москвичи:
В старину Москва сгорела
От копеечной свечи.
Так написал в одном стихотворении С. Маршак.
Поговорку эту москвичи помнят, но пожары от неосторожного обращения с открытым огнем в быту все же возникают. И утешаться тем, что теперь Москва целиком не выгорит, нельзя.
Знал, конечно, что халатность с открытым огнем может привести к несчастью, и житель нашего города гражданин Ляпкин, проживающий в корпусе 7, д. № 5 по Открытому шоссе. Знал, но все же в январе этого года, придя домой с работы, лег отдохнуть с горящей папиросой. Хорошо, что все кончилось благополучно: загорание дивана было вовремя обнаружено жильцами и потушено водой из ведер.
Гражданин Ляпкин оправдывался: "Если бы я не уснул…" Но именно эти самые "если бы" да "как-нибудь обойдется" и приводят к тому, что маленький окурок служит причиной большого пожара, в огне которого уничтожается народное достояние, личное имущество граждан, а иногда и жизнь людей подвергается опасности.
Таких случаев можно избежать, если вы, товарищи москвичи, не будете бросать непогашенные папиросы и спички, курить в постели, пользоваться для освещения кладовых, чуланов и сараев свечами, керосиновыми лампами и другими видами открытого огня.
От вас самих зависит: произойдет или нет пожар.
Помните об этом!
Волокита
Слово "волокита" не московское изобретение. Но в Москве оно обрело тот смысл, с которым существует в современном русском языке.
На Руси в лесных и болотистых местностях и вообще при бездорожье наши далекие предки колесному экипажу предпочитали более крепкую, хотя и менее удобную волокушу: повозку на полозьях, на которой ездили и зимой и летом. Недоверие к колесу сохранялось долго, вспомним разговор двух мужиков в "Мертвых душах" Гоголя. "Вишь ты, - сказал один другому, - вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?" - "Доедет", - отвечал другой. "А в Казань-то, я думаю, не доедет?" - "В Казань не доедет".
Волочилась волокуша медленно, и называли езду на волокуше волокитой. Когда все-таки победило колесо, волокитой стали называть всякое медленное и затруднительное передвижение - в коляске, в санях или пешком, да и сейчас осталось выражение: "Еле волочусь…"
Но в отличие от обычной, всем известной волокиты в XV–XVI веках объявилась другая - московская - волокита.
С централизацией Московского государства все большее значение и влияние на жизнь русского общества приобретают московские канцелярии - приказы. Они ведали финансовыми делами государства, судебными, войском, им подчинялись местные власти.
В XV веке, в царствование Ивана III, московские приказы уже забрали в свои руки решение большинства тяжебных дел. Теперь истцу и ответчику мало того что приходилось невесть из какой дали волочиться за решением дела в Москву, в самой Москве дело тянулось бесконечно долго, в московских приказах скапливалось несметное количество нерешенных дел, и из-за того, что служащие приказов - дьяки и подьячие - прежде рассматривали дела тех, от которых получили взятку, те же, которые не имели средств ее дать, вынуждены были ждать неопределенно долгое время.
В XVII веке в одном царском указе читали: "…Дела вершить ему околничему и воеводе… безо всякия волокиты". Осталось слово "волокита" снова само по себе, без определения "московская". Но оно больше в определении и не нуждалось, потому что то явление, которое усвоило его переносный смысл, оказалось куда более распространенным, долговременным и обычным, чем езда на старинной волокуше.
Семь пятниц на неделе
Это выражение переносит нас из древней приказной Москвы, Москвы дьяков и подьячих, в Москву департаментов, секретарей, столоначальников, то есть в XIX век.
С. В. Максимов в книге "Крылатые слова", вышедшей впервые в 1890 году, уже дал то толкование поговорке про семь пятниц на неделе, которое бытует и сейчас. "Роковое мистическое число семь, примененное к одному из дней недели, - пишет С. В. Максимов, - обращается в справедливый упрек тем общественным деятелям, на которых ни в каком случае нельзя полагаться и им доверять. Это люди, давая обещания твердые и надежные, по-видимому, не исполняют их… виляют и обманывают, отлагая со дня на день на все семь дней недели".
Правда, затем он, отклоняясь от прямого истолкования происхождения этого выражения, переходит к рассказу о том, что на Руси с языческих времен пятница считалась праздничным днем.
Один из рецензентов поправил Максимова: "…Потому семь пятниц на неделе, что некогда в Москве на Красной площади вдоль Кремлевской стены стояло пятнадцать церквей и между ними большинство Пятницких", то есть во имя Параскевы Пятницы. Максимов возражал: "…Как могло уместиться столько зданий, хотя бы и малого размера, на таком сравнительно небольшом пространстве?"
Полемика увела от сути дела, и поскольку Максимов, в общем, ясного и определенного толкования выражения не дал, то версия про церкви на Красной площади получила широкое распространение.