Она развернула блестящую фольгу, открыла коробочку и ахнула. На бархатной подушечке сверкали серьги с темно-синими сапфирами.
- Мне они напомнили ваши глаза - такие же синие, блестящие, очаровательные. Было бы преступлением оставить их какой-то другой женщине.
- Какие красивые, правда, очень красивые… - пробормотала Хилари, когда к ней вернулся дар речи. Подняв на него свои сапфировые глаза, она сказала: - Но вам не следовало покупать их мне. Я…
- Не следовало, - перебил он, - но вы же рады, что я их купил.
Она не могла не улыбнуться:
- Да, рада. Это очень мило с вашей стороны. Не знаю, как вас благодарить…
- Зато я знаю. - Брет поднял ее со стула, его руки скользнули по ее спине. - Вот это вполне подойдет.
Их губы встретились, и после секундного колебания она ответила на его поцелуй, сказав себе, что в самом деле просто выказывает благодарность за заботу. Но поцелуй затянулся, и о благодарности было забыто. Когда Брет оторвался от нее, Хилари, словно в тумане, хотела было высвободиться из теплого кольца его рук.
- Но ведь сережек две!
Его губы снова предъявили свои права, на этот раз более решительно, и губы Хилари раскрылись им навстречу. Ее тело таяло, руки сомкнулись на его шее, пальцы блуждали в его волосах. Она самозабвенно отдавалась ощущениям близости. Все мысли ушли, реальностью были только их губы и его такое сильное тело по сравнению с ее, податливо-мягким.
Когда губы их наконец разъединились, он заглянул ей в лицо темными от страсти глазами:
- Какая жалость, что ушка только два. - Голос его был глухим и охрипшим.
Хилари прислонилась лбом к его груди и попыталась успокоить дыхание.
- Пожалуйста, Брет, - прошептала она, и ее ладони с его шеи соскользнули на плечи. - В такие моменты я совсем не способна соображать.
- Правда? - Его губы коснулись ее волос. - Очень интересно… - Он слегка приподнял ей подбородок и вгляделся в лицо. - Это очень опасное признание, Хилари. Меня так и тянет воспользоваться своим преимуществом. - Он помолчал, не отрывая взгляда от ее нежного беззащитного лица. - Но не сейчас.
Он выпустил ее, и она едва удержалась от того, чтобы не потянуться к нему. Брет подошел к столу, осушил до дна бокал с виски, взял пальто. Уже в дверях он обернулся и с улыбкой сказал:
- Веселого Рождества, Хилари.
- Веселого Рождества, Брет, - прошептала Хилари закрывшейся за ним двери.
В бодрящем холодном воздухе неуловимо пахло свежестью и чистотой - таким знакомым запахом родных мест, небо было голубым, сияющим, безоблачным. Хилари переступила порог старого фермерского дома и отдалась детским воспоминаниям.
- Том, о чем ты только думаешь? Опять не закрыл дверь! - выбежала из кухни Сара Бакстер, вытирая руки о белый сборчатый передник. - Хилари! - замерла она как вкопанная, увидев в комнате высокую стройную девушку. - А у меня из головы вылетело, в котором часу ты приезжаешь!
Хилари, подбежав к матери, горячо обняла ее:
- Мам, до чего хорошо оказаться дома!
Если мама и почувствовала надрыв в словах дочери, она ничем не выказала этого, только обняла ее покрепче. Потом отступила на шаг и оглядела дочку опытным взглядом:
- Не мешало бы тебе поправиться на несколько фунтов.
- Кого это к нам ветер занес из самого Нью-Йорка? - Из кухонной двери появился Том Бакстер и прижал дочь к себе.
Хилари глубоко втянула в себя запах свежего сена и лошадей, который давно стал неотъемлемой составляющей отца.
- Дай-ка на тебя поглядеть. - Так же как перед тем его супруга, отец отстранил дочь, чтобы получше разглядеть ее. - Ну и загляденье. - Он улыбнулся жене. - Вот какую красавицу мы вырастили, да, Сара?
Не теряя времени, Хилари принялась помогать матери на кухне. На старой плите шипели сковороды, наполняя воздух соблазнительными запахами. Хилари слушала, как мама рассказывает о братьях и их семейных делах, загоняя поглубже внутрь переполнявшее ее томление. То и дело она дотрагивалась пальцами до синих сапфиров, сверкавших в ее ушах, и перед ней вставал образ Брета. И отворачивалась, чтобы мама не заметила набегавших на глаза слез.
В рождественское утро Хилари проснулась только с солнцем и лениво потянулась в своей старой, еще детской кровати. Накануне она поздно легла и долго не могла заснуть. Всю ночь ворочалась и смотрела в темный потолок. Брет не выходил у нее из головы, как ни старалась она изгнать его оттуда. Его образ разрушал все преграды, как камень стекло. Она отчаянно, мучительно хотела оказаться рядом с ним.
Сейчас при утреннем свете Хилари снова устремила взгляд на потолок. "Ничего не поделаешь, - безнадежно осознала она. - Я люблю его. Люблю и… ненавижу за то, что он не отвечает мне такой же любовью. Да, его влечет ко мне, он и не делает из этого секрета, но желание - это не любовь. Как же это случилось? Куда пропала моя защита? Он такой высокомерный, - принялась перебирать Хилари его недостатки в надежде найти спасительную лазейку из своей тюрьмы. - Вспыльчивый, властный, чересчур самоуверенный. Почему же все это не имеет значения? Почему я не могу перестать о нем думать даже на пять минут? Сегодня же Рождество, - напомнила она себе и покрепче зажмурилась, борясь с навязчивым вторжением. - Не дам Брету Бардофу испортить мне этот день".
Она откинула одеяло, встала, надела шерстяной халат и вышла из спальни.
В доме утренняя тишина уже уступила место праздничной суете. Все собрались у наряженной елки, и в течение часа слышались радостные восклицания, шуршание упаковочной бумаги, звуки поцелуев. Позже Хилари выскользнула из дому в старой рабочей куртке отца. Под ботинками поскрипывал тонкий ледок. В воздухе чувствовался вкус зимы, тишина покрывала все вокруг своим мягким пологом. Отец был в амбаре, и Хилари машинально принялась привычными движениями помогать ему отмерять зерно, словно делала это только вчера.
- Все-таки фермерша еще жива в тебе, - шутливо сказал отец, и при этих словах Хилари остановилась и серьезно посмотрела на него:
- Кажется, да.
- Хилари, детка, - произнес он мягко, заметив выражение ее глаз, - что случилось?
- Сама не знаю. - Она тяжело вздохнула. - Иногда Нью-Йорк кажется мне таким тесным. Возникает чувство, что ты заперта.
- Мы думали, ты там счастлива.
- Я счастлива… была… и есть, - поправилась она и улыбнулась. - Это очень оживленное, беспокойное место, где каких только людей не встретишь. - Она словно наяву увидела перед собой пронзительные серые глаза и лицо с решительными чертами… - Но иногда мне так не хватает тишины, спокойствия, искренности. Такая вот я глупая. - Она покачала головой и зачерпнула новую порцию зерна. - В последнее время я что-то часто скучала по дому. Я как раз закончила один очень интересный проект, но он отнял слишком много сил. - Не проект, а человек, подумала она.
- Хилари, если ты несчастна, если тебя что-то гнетет, я хотел бы тебе помочь.
На мгновение ей захотелось прижаться к отцовскому плечу и выплакать все свои сомнения и разочарования. Но к чему обременять отца своими заботами? Что он сможет поделать с тем, что дочка полюбила человека, который видит в ней лишь временное развлечение, изделие массового спроса, способное повысить популярность журнала? Разве возможно объяснить, что несчастна она оттого, что ее любимый без особого труда завладел ее сердцем и разбил его, даже не подозревая об этом? Все эти мысли промелькнули в ее уме, и Хилари покачала головой и снова улыбнулась:
- Все это пустяки. Наверное, я просто переутомилась. Пойду-ка покормлю цыплят.
Вскоре пришли гости, в доме зазвучали веселые голоса, детский смех. Привычные дела и любовь родных помогли заполнить мучительную внутреннюю пустоту.
Когда праздник отшумел и в комнатах осталось лишь эхо, Хилари долго сидела в гостиной одна, медля перед тем, как подняться в спальню. Она свернулась в клубочек в кресле и смотрела на мерцающие огоньки елки, невольно гадая, как провел этот день Брет. Тихо отпраздновал его вдвоем с Чарленой? Или шумно и весело в загородном клубе? Но теперь он наверняка сидит у камина, а Чарлена, переодевшись в красивый новый пеньюар, уютно устроилась у него на коленях?
Ее пронзила боль, острая, как отточенная стрела. Терзаясь от ревности и отчаяния, Хилари пыталась отогнать мучительное видение. Но оно не желало исчезать.
Праздники пролетели быстро. Это были славные дни, и Хилари с благодарностью погрузилась в умиротворяющий домашний уклад. Канзасские ветры унесли с собой добрую толику ее печали. Она подолгу гуляла по пологим холмам, любовалась на засеянные озимыми поля, кружилась, раскинув руки. Городским жителям не понять этого, размышляла она. В элегантных квартирах с видом на асфальт и бетон не испытать восторга от единения с природой. Она удивленно всматривалась в горизонт… Земля неукротима, вечна. Раньше на этих равнинах жили индейцы, переселенцы, фермеры. Приходили и уходили, жили и умирали, а земля оставалась. Уйдет и она, Хилари, придет новое поколение, а пшеница все так же будет колыхаться под ярким летним солнцем. Щедрая и изобильная земля дает все, что нужно для жизни, год от года родит акры зерна. А в ответ просит только честно трудиться.
"И я люблю ее, - думала Хилари, - люблю трогать ее руками и ощущать под босыми ногами летом. Люблю ее сытный чистый запах. Наверное, в глубине души я по-прежнему остаюсь деревенской девчонкой, несмотря на всю мою благоприобретенную утонченность…"
Она повернула в сторону дома.
"Как же быть дальше, что делать? У меня карьера, у меня свое место в Нью-Йорке. Мне двадцать четыре. Хорошо ли будет сдаться, вернуться сюда насовсем? Нет!"