На нашем первом (и, скорей всего, последнем) уроке фехтования, состоявшемся на большой перемене в пустом классе, Лесли каталась по полу от смеха. Естественно, она не могла видеть ни Джеймса, ни его сугубо профессиональные – на мой взгляд – движения, и не могла слышать его команд ("Парируйте, мисс Гвендолин, парируйте! Терция! Прима! Терция! Квинта!"). Она видела только меня, отчаянно размахивающую указкой миссис Каунтер против невидимой шпаги, которую можно было рассечь как воздух. Бесполезно. И смешно.
Когда Лесли отсмеялась, она сказала, что пусть Джеймс лучше преподаст мне что-нибудь другое, и Джеймс, в виде исключения, с ней согласился. Фехтование и сражения любого рода – это мужское дело, сказал он, а самое опасное, что можно доверить рукам девушки, – это игла для вышивания.
– Мир, без сомнения, был бы лучше, если бы и мужчины придерживались этого правила, – заметила Лесли. – Но пока они этого не делают, женщины должны быть наготове. – И Джеймс почти упал в обморок, когда Лесли вытащила из своей школьной сумки двадцатисантиметровый нож. – Это поможет тебе защититься, если в прошлом на тебя нападёт какой-нибудь мерзавец.
– Он выглядит как…
– Японский кухонный нож. Режет овощи и сырое мясо как масло.
У меня по спине поползли мурашки.
– На всякий пожарный случай, – добавила Лесли. – Чтобы ты немножко увереннее себя чувствовала. Это самое лучшее оружие, которое можно было получить по-быстрому и без лицензии.
Нож, заботливо упакованный в футляр для очков, ранее принадлежавший Леслиной маме, а ныне преобразованный в ножны, перекочевал тем временем в мою сумку, вместе с рулоном ленты, которая, если верить Лесли, мне тоже пригодится.
Водитель повернул, и Хемериус, который ни за что не держался, проехался по гладкой кожаной обивке и врезался в Шарлотту. Но он тут же ловко выпрямился.
– Твёрдая, как церковная колонна, – прокомментировал он, отряхивая крылья, и искоса поглядел на неё. – Нам что, навязали её на весь день?
– Да – к сожалению.
– К сожалению что? – спросила Шарлотта.
– К сожалению, я опять осталась без обеда, – сказала я.
– Сама виновата, – ответила Шарлотта. – Но если честно, тебе не повредит сбросить пару килограммов. Ты же должна влезть в платья, которые сшила для меня мадам Россини. – На секунду она поджала губы, и я ощутила лёгкий приступ сочувствия к ней. Наверное, она действительно радовалась возможности носить пошитые мадам Россини костюмы, а потом появилась я и всё ей поломала. Конечно, не нарочно, но всё же.
– Платье, которое я надевала для визита к графу Сен Жермену, висит у меня дома в шкафу, – сказала я. – Если хочешь, я его тебе отдам. Ты сможешь надеть его на очередную костюмированную вечеринку к Синтии, и все просто упадут при виде тебя!
– Платье тебе на принадлежит, – отрезала Шарлотта. – Это собственность Стражей, ты не можешь ею распоряжаться. И в твоём шкафу ему делать нечего. – Она снова отвернулась к окну.
– Вредина и бяка! – сказал Хемериус.
Шарлотта не искала лёгких путей в завоевании симпатии других людей, она никогда этим не страдала. Тем не менее ледяная атмосфера в салоне на меня давила. Я попыталась ещё раз.
– Шарлотта?..
– Мы почти на месте, – перебила она меня. – Мне ужасно интересно, увидим ли мы кого-нибудь из Ближнего Круга. – Мрачное выражение её лица внезапно просветлело. – Я имею ввиду, кроме тех, кого мы уже знаем. Это необыкновенно волнующе. В ближайшие дни в Темпле будет не протолкнуться от живых легенд. Известные политики, нобелевские лауреаты и видные учёные соберутся в этих священных стенах, но мир ничего об этом не узнает. Здесь будет Коппе Йотланд, ох, и Джонатан Ривс-Хэвиленд – я с удовольствием пожму ему руку… – Её голос звучал – учитывая её характер – действительно воодушевлённо.
Я же не имела ни малейшего понятия, о ком она говорит. Я вопросительно поглядела на Хемериуса, но он только пожал плечами.
– Про этих фигляров я никогда не слышал, сорри, – сказал он.
– Всё знать невозможно, – ответила я с понимающей улыбкой.
Шарлотта вздохнула.
– Да, но иногда не повредит заглянуть в серьёзную газету или почитать периодику, чтобы быть в курсе мировой политики. Естественно, для этого требуется включить мозги… у кого, конечно, есть.
Как уже было сказано, Шарлотта не искала лёгких путей.
Лимузин остановился, и мистер Марли открыл дверцу. Причём со стороны Шарлотты.
– Мистер Джордано ожидает вас в Старой Трапезной. – У меня возникло ощущение, что он только усилием воли подавил слово "Сэр". – Я должен вас туда проводить.
– Я знаю дорогу, – ответила Шарлотта и повернулась ко мне. – Идём!
– В тебе есть что-то такое, отчего люди сразу же начинают тобой командовать, – заметил Хемериус. – Мне пойти с тобой?
– Да, пожалуйста, – ответила я (мы уже шли по узким проулкам Темпла). – Я лучше себя чувствую, когда ты рядом.
– Ты купишь мне собаку?
– Нет!
– Но ты меня любишь, верно? Я думаю, мне стоит почаще испаряться!
– Или помогать, – ответила я, подумав о словах Лесли. Хемериус может оказаться твоим тузом в рукаве. Она права. У кого когда-нибудь был друг, умеющий проходить сквозь стены?
– Что ты там мешкаешь? – спросила Шарлотта. Они с мистером Марли шли в двух метрах впереди нас, и только сейчас я заметила, как они похожи.
– Слушаюсь, фрекен Бок, – ответила я.
Meet the time as it seeks us.
(Ну что ж, судьбу мы смело встретим).
(The Tragedy of Cymbeline, Уильям Шекспир)
5
Если коротко: занятие с Шарлоттой и мистером Джордано оказалось намного более тягостным, чем я могла себе представить. Прежде всего потому, что меня пытались учить всему одновременно: пока я (облачённая в вишнёво-полосатую кринолиновую юбку, редкостно гармонировавшую с моей блузкой цвета картофельного пюре) осваивала движения менуэта, мне приходилось тут же вникать в вопрос о том, чем отличаются политические взгляды вигов от соответствующих взглядов тори, как надо держать веер и в чём разница между "Вашим Высочеством", "Вашей Светлостью" и "Вашим Сиятельством". По прошествии одного часа и семнадцати различных способов махания веером у меня началась пульсирующая головная боль, и я перестала различать, где лево и где право. Моя попытка разрядить обстановку шуткой – "Не можем ли мы сделать небольшую паузу, я уже совершенно развысочилась" – была принята отнюдь не благосклонно.
– Это не смешно, – прогнусавил Джордано. – Глупое существо.
Старая Трапезная оказалась просторным помещением на первом этаже, с высокими окнами, выходящими во внутренний дворик. Мебели тут почти не было, не считая рояля и нескольких стульев у стены. Поэтому Хемериус, как обычно, устроился на люстре и аккуратно сложил крылья за спиной.
Мистер Джордано представился следующим образом:
– Джордано, просто Джордано, будьте любезны. Доктор исторических наук, прославленный кутюрье, мастер рейки, креативный дизайнер украшений, известный хореограф, адепт третьей степени, специалист по XVIII и XIX столетиям.
– Ни фига себе! – заметил Хемериус. – Тут, похоже, кого-то в детстве уронили головой!
К сожалению, я не могла с ним не согласиться. Мистер Джордано – пардон, просто Джордано – фатально походил на какого-нибудь ненормального продавца из "Телемагазина", разговаривающего так, как будто у него на носу сидит прищепка, а в ногу вцепился карликовый пинчер. Я всё ждала, когда он растянет в улыбке свои (силиконовые?) губы и скажет: "А теперь, дорогие зрители, мы переходим к нашей модели "Бригитта", это комнатный фонтан абсолютного экстра-класса, маленький оазис счастья, всего за двадцать семь фунтов, почти даром, не пропустите, у меня самого два таких дома…".
Но вместо этого он – без улыбки – сказал:
– Моя дорогая Шарлотта – привет-привет-приветики! – и чмокнул воздух слева и справа от её ушей. – Я слышал, что произошло, и нахожу это – не-ве-ро-ят-ным! Пропали годы тренировок и такие таланты! Какая жалость, какой взывающий к небу скандал и какая несправедливость!.. И это вот она, да? Твой второй состав. – И он принялся разглядывать меня с головы до ног, выпячивая при этом толстые губы. Я ничего не могла с собой поделать, я зачарованно таращилась в ответ. У него была необыкновенно вычурная причёска, зацементированная тоннами лака и геля. Узкие полоски чёрных волос рассекали нижнюю часть лица, как реки карту. Брови были выщипаны и подведены тёмным карандашом, а на носу, если я не ошибалась, лежал слой пудры.
– И вот это должно послезавтра органично вписаться в суарею 1782 года? – вопросил он. Под "этим" имелась ввиду, очевидно, я. Под суареей – что-то другое. Вопрос только, что.
– Ого, по-моему, губошлёп тебя оскорбил, – сказал Хемериус. – Если ты ищешь ругательное слово, которое сможешь бросить ему в лоб, – я как суфлёр к твоим услугам!
"Губошлёп" было уже неплохо!
– Суарея – это такой скучнющий вечерний приём, – продолжал Хемериус. – На тот случай, если ты не знаешь. После ужина все усаживаются рядком, играют друг другу на фортепьянах и стараются не уснуть.
– Ах, спасибо! – сказала я.
– Я всё ещё не могу поверить, что они действительно собираются рискнуть, – заметила Шарлотта, складывая пальто на спинку стула. – Пустить Гвендолин к людям – значит нарушить все правила секретности. Стоит на неё только взглянуть, как сразу понимаешь, что с ней что-то не так.
– Да, и я о том же! – вскричал губошлёп. – Но граф известен своими эксцентричными настроениями… Вон там её легенда. Ну просто волосы дыбом – прочти, пожалуйста.