По пути домой Дмитрий не проронил ни слова. Он молчал и после того, как мы зашли в квартиру. Долгое время он провел, сидя на подоконнике. Сгорбившись, он смотрел на улицу и беспрерывно курил. Тяжесть утреннего разговора оказалась мне не по плечу. Я расплакалась, и слезы закапали в морковный суп, который я приготовила на ужин. Нарезая хлеб, я поранила палец, кровь попала на хлебный мякиш. Я подумала, что, если Дмитрий попробует на вкус мою скорбь, он поверит, что я ни в чем не виновата.
Весь вечер Дмитрий просидел в кресле, уставив свой неподвижный взгляд на огонь в камине. Он отвернулся, когда я робко приблизилась к нему, надеясь получить прощение за то, в чем не было моей вины.
Только когда я собралась ложиться в кровать, Дмитрий наконец заговорил.
- Получается, Сергей все-таки не доверял мне, - задумчиво произнес он. - После всех разговоров о том, что я ему как сын, Сергей все равно считал меня волком в овечьей шкуре, недостойным его доверия.
Я почувствовала, как у меня напряглась спина, а мысли стали разбегаться в разные стороны. Оттого что Дмитрий все-таки заговорил, я одновременно почувствовала и облегчение, и страх.
- Не воспринимай это так, - робко отозвалась я. - Сергей любил тебя. Просто, как сказал Алексей, он не отдавал себе отчета в том, что делает.
Дмитрий потер руками осунувшееся лицо. Мне было больно видеть горечь в глазах мужа и ужасно захотелось обнять его, снова предаться с ним любви. Я бы все отдала за то, чтобы увидеть в глазах любимого не боль, а желание. У нас была всего одна ночь настоящей любви и счастья. После - только тлен и разложение. Горечь пропитала все вокруг нас так же, как разлагающееся тело Сергея наполнило его дом трупным запахом.
- К тому же все, что принадлежит мне, принадлежит и тебе, - добавила я. - Клуб ты не потерял.
- Тогда почему бы тебе не проявить благородство и первым делом отдать клуб мужу?
Снова повисла тяжелая тишина. Дмитрий с угрюмым видом отвернулся к окну, а я отошла к двери, ведущей в кухню. Мне хотелось кричать от несправедливости. Сергей с такой любовью готовил для нас эту квартиру, а потом одним росчерком пера превратил ее в поле брани.
- Я никогда не понимала их отношений с Амелией, - сказала я. - Иногда создавалось впечатление, что они ненавидят друг друга. Может, его пугало, что она имеет на тебя пагубное влияние?
Дмитрий обернулся и посмотрел на меня с такой злостью, что я содрогнулась. Руки его сжались в кулаки.
- Самое страшное не то, как Сергей поступил со мной, а то, что он сделал с Амелией! - воскликнул он. - Это она создала клуб, пока он прокуривал себе мозги опиумом и вспоминал свое замечательное прошлое. Без нее он бы стал одним из тех русских, которые заживо гниют на помойках. Проще всего во всем обвинить ее, потому что она родилась на улице, потому что у нее нет аристократического воспитания. Но что значит это воспитание? Скажи, кто более честен?
- Дмитрий! - крикнула я. - Что ты хочешь этим сказать? С) ком ты?
Дмитрий соскользнул с подоконника и направился к двери. Я пошла за ним. Он достал из шкафа плащ и принялся одеваться.
- Дмитрий, не уходи! - взмолилась я, понимая, что на самом деле хотела сказать другое: "Не иди к ней".
Он застегнул пуговицы и завязал пояс, не обращая внимания на мои слова.
- Все еще можно переделать, - поспешно произнесла я. - Мы разделим клуб "Москва - Шанхай" между вами. Я официально передам его тебе, а ты сам решишь, какую часть отдавать Амелии. И вы будете, как и раньше, вместе управлять им, не завися ни от кого.
Дмитрий посмотрел на меня. Его взгляд смягчился, отчего к моем сердце блеснул лучик надежды.
- Это разумное решение, - снисходительно сказал он. - К тому же нужно позволить ей остаться в доме, хотя теперь он принадлежит тебе.
- Конечно, я и не собираюсь поступать иначе.
Дмитрий протянул руки, и я бросилась к нему, уткнувшись лицом в складки плаща. Я почувствовала, как он прижимается губами к моим волосам, и с наслаждением вдохнула знакомый запах. Все у нас будет хорошо, твердила я себе. То, что было, забудется, и он снова будет любить меня.
Но от Дмитрия по-прежнему исходил холод. От этого ощущения невозможно было избавиться, нас как будто разделяла стена.
На следующей неделе я отправилась за покупками на улицу Нанкин. После нескольких ненастных дней погода словно решила дать шанхайцам небольшую передышку, и улицы были заполнены людьми, вышедшими порадоваться робким лучам полуденного солнца. Коммерсанты и служащие банков покидали свои кабинеты, чтобы пообедать, женщины с пакетами, полными продуктов, весело приветствовали друг друга, и всюду, куда ни посмотри, сновали уличные торговцы. Запах щедро приправленного специями мяса и жареных орехов сделал свое дело: мне захотелось есть. Я подошла к витрине одного из итальянских ресторанчиков и стала читать меню, размышляя над тем, что бы выбрать: "zuppa di cozze" или "spaghetti marinara", как вдруг раздался такой истошный крик, что у меня от страха едва не остановилось сердце. Люди кинулись в разные стороны, у всех на лицах застыл ужас. Толпа чудом не увлекла меня за собой, потому что с обеих сторон улицу перегородили армейские грузовики и я была прижата к витрине. Какой-то плотный мужчина навалился на меня, чуть не переломав мне ребра, но я все же выскользнула, влившись в беспорядочную толпу горожан. Все толкались, пытаясь отойти подальше от того места, где появились солдаты.
Меня вынесло на самый край людского потока, и я оказалась лицом к лицу с группой солдат в форме Национально-освободительной армии. Солдаты наставили винтовки на кучку молодых китайцев, стоявших на коленях у обочины дороги. Их руки были сложены за головами. Судя по выражению лиц, студенты скорее были сбиты с толку, чем напуганы. Одна из девушек бросила взгляд на толпу, и я заметила, что ее свалившиеся с носа очки застряли на воротнике куртки. На одном из стекол была трещина, как будто их сбили с лица. Чуть поодаль два офицера громко о чем-то спорили. Вдруг один из них подошел к первому в шеренге парню, встал у него за спиной, вытащил из кобуры пистолет и выстрелил ему в голову. Голова дернулась, и из раны фонтаном брызнула кровь. Тело повалилось на землю, вокруг стала растекаться лужа крови. Меня парализовало от ужаса, но люди в толпе негодующе закричали.
Офицер двинулся вдоль шеренги, поочередно убивая студентов. Его движения были так же спокойны, как у садовника, срезающего увядшие цветы. Молодые люди падали один за другим с искаженными от боли лицами. Когда капитан добрался до близорукой девушки, я, не отдавая себе отчета, бросилась вперед, как будто могла защитить ее. Офицер посмотрел в мою сторону полными ненависти глазами. Какая-то англичанка схватила меня за руку и, затащив снова в толпу, прижала мою голову к своему плечу.
- Не смотри! - сказала она.
Грянул пистолетный выстрел, и я вывернулась из ее рук. Девушка не умерла сразу, как другие. Выстрел прошел вскользь, снеся полголовы. Возле уха несчастной свисал окровавленный лоскут кожи. Она повалилась на мостовую. Подошли солдаты и принялись пинать ее ногами и прикладами винтовок. Она прошептала: "Мама, мама", - и замерла. Я смотрела на ее неестественно лежавшее тело, открытую рану на голове и думала о том, что где-то сейчас мать дожидается свою дочь, не зная, что та уже никогда не вернется.
Полицейский-сикх пробрался сквозь толпу. Показывая на тела, лежащие на дороге, он крикнул солдатам:
- Вы не имеете права здесь находиться! Это не ваша территория!
Солдаты, не обращая на него внимания, стали запрыгивать в грузовики. Офицер, который расстреливал студентов, повернулся к толпе и сказал:
- Сочувствующие коммунистам умрут вместе с коммунистами. Предупреждаю: то, что я сделал с ними, они сделают с вами, если вы пустите их в Шанхай.
Не разбирая дороги, я бросилась по улице Нанкин. В ушах звучали предсмертные голоса студентов, перед глазами мелькали искаженные от ужаса лица горожан. Я врезалась в прохожих и тележки с товарами, отчего руки и бедра покрывались синяками, но я ничего не замечала. В ту минуту я думала о китайце по имени Тан, вспоминала его кривую улыбку, искалеченные руки, жажду мести. На ясных лицах тех молодых людей не было уродливой печати ненависти.
Я опомнилась, когда увидела, что оказалась у клуба "Москва- Шанхай". Я бросилась вверх по лестнице. Дмитрий и Амелия были в офисе; они сверяли записи в бухгалтерских книгах со своим новым адвокатом, американцем по фамилии Бриджес. Все трое курили и были сосредоточены на работе. Хотя у нас с Дмитрием снова были хорошие отношения, да и Амелия заметно смягчилась, когда поняла, что я не собираюсь выставлять ее из дому, только отчаяние позволило мне прервать их работу.
- Что случилось? - спросил Дмитрий, поднимаясь из-за стола. В его глазах было явное беспокойство, и я подумала, что, наверное, мой вид ужасен.
Он усадил меня в кресло, убрал со лба сбившиеся волосы. Тронутая чуткостью мужа, я выпалила все, что видела, время от времени делая паузу, чтобы проглотить душившие меня слезы. Все внимательно слушали меня и, когда я закончила, долго молчали. Амелия барабанила длинными красными ногтями по столешнице, а Дмитрий подошел к окну и распахнул его, впустив в комнату свежий воздух.
- Недоброе время, - задумчиво произнес Бриджес, почесывая бакенбарды.
- Я помню, как Сергей сказал: "Мы пережили войну, переживем и это". Я согласен с ним, - помедлив, вымолвил Дмитрий.
- Единственные мудрые слова, - зло обронила Амелия, доставая из пачки новую сигарету и закуривая.
- А как же слухи? - спросил Бриджес. - Мы их слышим все чаще и чаще. То хлеба не хватает, то риса.