– Нет! За то, что изменил ты мне, хотел моей головой откупиться, я бы, может, и простил грех твой…
А за лютую твою измену клятве нашей на верность – за то прощения у бога проси, я тут не мочен…
И обернулся к ревущей толпе:
– Что с изменой делать нам, братцы? Как скажете?
И заревела, охнула черкасская площадь тысячами голосов:
– Сме-эр-рти-и-и!!! Сме-р-ти пре-да-а-ать!
– Сколь кровушки из-за них, супостатов, пролито! Нету им прощения!
– Старым обычаем с ними!
– В мешок – да в воду!
Насчет мешка, это Илюха с Соколовым кричали. И первыми же бросились к Луньке, когда ближние казаки накинули на него пеньковый мешок. Торопились скорее завязать гузырь над Луньиной головой…
И был после великий круг посреди Черкасска. Прокричали казаки своим войсковым атаманом Кондратия Булавина, и бунчужный есаул Тимоха Соколов самолично вручил ему по общему приговору тяжелую булаву.
Кричали Кондратию «славу», и стоял он посреди площади, сняв шапку, на все стороны кланялся за великую честь и доверие. И были с ним рядом дружки-побратимы: по правую сторону Илья Зерщиков, по левую – Тимоха Соколов. Кланялись народу.
А вечером в атаманских хоромах пировали. И снова сидели вокруг атамана Булавина верные его старшины и братья: по правую руку Зерщиков с Соколовым, по левую – Драный, Хохлач, Игнат Некрасов и Мишка Сазонов. А вестовой Васька Шмель за спиной у атамана стоял, ни на минуту глаз не спускал с дружков и собутыльников, чтобы греха какого не вышло…
Пир не пир – веселая беседушка.
Кондратий тут военный совет держал. Думали-решали, как дальше быть.
И опять каждый свое кричал. Беспалов на Волгу тянул, Никита Голый на Козлов и Воронеж, Семка Драный в Слободскую Украину звал, а Васька Шмель, чуть малая передышка, склонялся к Булавину через плечо и жадно спрашивал:
– А до Мурома дойдем, батька, ай нет?
Булавин смеялся, хохотал, высоко задирая курчавую бороду. Пойди, рассуди их, гуляк окаянных! Умнее всех Игнат Некрасов сказал:
– Большой силой, атаман, на Волгу надо выходить, с Яиком и башкирцами поручкаться, а малой силой – на Кубань, к староверам. Хосян-пашу в Ачуеве запереть, чтобы и не вылазил! Кубань – надежная земля вольным казакам и всему войску!
– На Кубани-то салтан турский хозяйнует, о чем говоришь? – покачал головой Зерщиков из-за Кондратова плеча.
– Салтан – не царь, посунется! – засмеялся Некрасов.
Булавин обрадовался: его слова! Как в воду глядел Игнашка! Тоже неплохо мозгует казак, не то что осторожный Илюха… Илюха – лиса хитрая, его бы в случае чего на посольские дела приставить, а вояки настоящие все по левую сторону сидят…
Встал Кондратий, на левую сторону склонился, расцеловал Игната:
– Будь моей правой рукой – на Волге! А ты Семен – на Слободскую Украину ступай, там беглых много, собирать их надо. А Хохлач и Беспалов, так и быть, на Козлов пойдут, народ спасать от бояр и прибыльщиков!
Расцеловал атаманов, каждого по очереди.
И грянули казаки песню старинную, дружную, загудела просторная горница от слитных голосов:
Не на море, не на море, во широком поле,
Не сизы орлы собирались, два брата встречались!
Они белыми руками-то друг друга обнимали
Да под дубом-то высоки-им свой кош занимали!
Ох да, они саблей о саблю огонь высекали,
А с калеными-то стрелами огонь разводили!..
Хорошо пели побратимы, хорошо было на душе Кондрата.
Вот ведь как оно дело-то заиграло, с той малой попытки укоротить длинные руки боярам-карателям! Запылало, водой не залить! Приходят добрые вести со всей России… Забурлило Поволжье, там зашевелились свои лапотные атаманы. Жгут боярские хоромы, скот и зерно делят, прячутся до времени в дремучих лесах… А по ночам встают кровавые зарева под Нижним Новгородом, у Воронежа и Брянска, бродит вешней пеной ближний Терек, шумят по-своему башкирцы, вотяки и чуваши… Погоди, Василий, скоро, видать, и до Мурома дойдем!
Добре.