Так вот, Джонас читал проповедь. Послушав его десять минут, я почувствовала себя маленькой, почти не видимой глазу козявкой. Джонас ни словом не упомянул женщин и ни разу на меня не посмотрел. Но я все равно поняла, какая я ничтожная и легкомысленная и как далека от идеала женщины, который носит в душе Джонас, - женщины сильной, благородной и великодушной. Джонас говорил убежденным, проникновенным, добрым голосом. Вот таким и должен быть пастор. Как я могла считать его некрасивым - но он Действительно некрасив! - когда у него такой вдохновенный взгляд и такой благородный высокий лоб, которого я до этого не разглядела под белобрысыми лохмами?
Это была замечательная проповедь. Мне стало даже когда она кончилась, но она привела меня в страшное огорчение. Как я жалела, что не похожа на тебя Энн!
Джонас догнал меня по дороге домой, шутил и смеялся, как обычно. Но больше его смех меня не обманет! Я видела настоящего Джонаса. Интересно, а он когда-нибудь увидит настоящую Филиппу? Ее еще никто ни разу не видел - даже ты, Энн.
- Джонас, - сказала я, - быть проповедником - твое призвание. Ты не смог бы стать никем другим.
- Нет, не смог бы, - ответил он. - Я пытался… и долго… я вовсе не хотел быть пастором. Но потом понял, что мне предназначена эта миссия, и с Божьей помощью я ее выполню.
Он говорил тихим благоговейным голосом, и я подумала, что из него получится замечательный богослужитель, и позавидовала женщине, которая сумеет разделить его судьбу. Но это будет не легкомысленный мотылек, порхающий по воле своей фантазии. Его жена всегда должна знать, какую надеть шляпку. Возможно, у нее будет только одна шляпка - ведь у пасторов не так много денег. Но это неважно, одна у нее шляпка или даже ни одной, - зато у нее есть Джонас.
Энн Ширли, не смей говорить, намекать или даже думать, что я влюбилась в мистера Блейка. Да разве я способна влюбиться в долговязого, бедного и некрасивого студента богословия, которого к тому же зовут Джонас? Как сказал бы дядя Марк: "Это невозможно - более того, этого просто не может быть".
Доброй ночи.
Фил.
P. S. Это невозможно, но боюсь, что это правда. Мне и страшно, и горько, и радостно. Но он меня никогда не полюбит - я знаю. Как ты думаешь, Энн, если я очень постараюсь, может, из меня получится сносная жена пастора?"
Глава двадцать третья
НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ПРИНЦ
- Что-то не могу решить, оставаться мне дома или идти гулять, - сказала Энн, стоя у окна и глядя на парк. - У меня свободный день, тетя Джимси, - могу провести его здесь у камина, грызя ваши вкуснейшие сухарики, слушая мурлыканье трех кошек и созерцая двух неотразимых фарфоровых собак с зелеными носами. А могу пойти в парк, вдыхать сосновый воздух и глядеть на серые волны, которые плещутся о прибрежные скалы…
- Если бы мне было столько лет, сколько тебе, я бы выбрала парк. - Тетя Джемсина почесала спицей за ухом Джозефа.
- Но вы же говорите, что так же молоды, как и все мы, - поддразнила ее Энн.
- Да, в душе. Но ноги мои уже не так молоды, как твои. Иди подыши свежим воздухом, Энн. Ты что-то стала бледненькая.
- Ладно, пойду в парк, - приняла решение Энн. - Домашний уют меня сегодня почему-то не привлекает. Хочется чувствовать себя свободной и дикой. В парке наверняка никого нет - все на футбольном матче.
- А ты почему на него не пошла?
- Меня никто не позвал - во всяком случае, никто, кроме этого противного коротышки Дона Рэнджера. С ним я вообще никуда бы не пошла, но лишь бы не обижать беднягу, сказала, что не собираюсь на матч. Да я и не жалею. Что-то я сегодня не в настроении смотреть футбол.
- Вот и правильно, поди подыши свежим воздухом, - повторила тетя Джемсина. - Только возьми с собой зонтик - как бы дождь не начался. Что-то у меня ноги ноют.
- Тетя Джимси, ревматизм бывает только у стариков!
- Ревматизм в ногах может быть у кого хочешь Энн. Другое дело ревматизм в душе - это случается только у стариков. Слава Богу, у меня его никогда не было. Когда в душе начинается ревматизм, пора заказывать себе гроб.
Стоял ноябрь - месяц багровых закатов, улетающих птиц, заунывных песен моря, звучных наигрышей ветра в сосновых кронах. Энн бродила по аллеям и чувствовала, как ветер выдувает туман из ее души, который почему-то часто поселялся там в этом учебном году.
Жизнь в Домике Патти продолжалась как будто по-прежнему, перемежаясь учебой, домашней работой и развлечениями. По пятницам вечером большая гостиная с пылающим камином заполнялась гостями и звенела шутками и смехом. Тетя Джемсина, сидя на своем троне, благожелательно всем улыбалась. Среди посетителей довольно часто появлялся и Джонас, о котором Фил писала Энн. Он приезжал с утренним поездом и уезжал с последним. Все обитательницы Домика Патти полюбили его, хотя тетя Джемсина и качала головой, утверждая, что в ее время студенты-богословы были иными.
- Он очень милый молодой человек, - сказала она Фил, - но будущим пасторам положено вести себя с большим достоинством.
- Что ж, человеку нельзя смеяться и оставаться при этом христианином? - возмутилась Фил.
- Человеку можно. Но я говорю о проповедниках, моя милая, - укоризненно покачала головой тетя Джемсина. - И на твоем месте я не флиртовала бы с мистером Блейком.
- А я вовсе с ним не флиртую!
Никто не верил Фил, кроме Энн. Остальные полагали, что она, как всегда, забавляется, и очень ее за это укоряли.
- Мистер Блейк тебе не Алек с Алонсо, - сурово заметила Стелла. - Он все принимает всерьез. Ты можешь разбить ему сердце.
- Ты думаешь, могу? - усмехнулась Фил. - Как мне хочется в это верить!
- Филиппа Гордон, и тебе не стыдно? Как можно хотеть причинить человеку горе?
- Я вовсе не сказала, что намерена причинить ему горе. Мне хотелось бы верить, что я могу разбить ему сердце, что он способен в меня влюбиться.
- Я тебя не понимаю, Фил. Ты сама знаешь, что он тебе совершенно не нужен, и все-таки бессовестно с ним кокетничаешь.
- Он мне очень даже нужен! Я хочу, чтобы он сделал мне предложение.
- С тобой невозможно серьезно разговаривать. - Стелла безнадежно махнула рукой.
Иногда в Домик Патти заходил и Джильберт. Он был весел и с удовольствием состязался в остроумии с языкастыми гостями. Он не избегал Энн, но разговаривал с ней так же вежливо, как с любой другой девушкой, с которой его только что познакомили. Дружеская простота общения исчезла без следа. Энн это очень задевало, однако она уверяла себя, что рада видеть Джильберта в хорошем настроении. В тот апрельский вечер ей показалось, что она ранила его очень глубоко и эта рана долго не заживет. Но, кажется, Джильберт легко пережил свое разочарование. Видимо, мужчины если и умирают, то не от любви. По крайней мере, Джильберту явно не грозила близкая кончина. Он был полон планов. Нет, он не собирался сохнуть от горя, потому что его отвергла женщина. Слушая, как он весело препирается с Фил, Энн спрашивала себя: не померещилось ли ей тогда в саду отчаяние в глазах Джильберта?
В университете было достаточно претендентов на место Джильберта, но все они получали от Энн решительный отпор. "Если мне не суждено встретить настоящего принца моих грез, то лучше не надо никого!" - сказала она себе во время прогулки в парке.
Внезапно налетел ветер и хлынул предсказанный тетей Джемсиной дождь. Энн раскрыла зонтик и поспешили вниз по склону. Когда она спустилась на дорогу, ведущую к гавани, сильнейший ветер тут же вывернул ее зонтик наизнанку и стал рвать его из рук. Энн в отчаянии вцепилась в ручку, не зная, что делать. Вдруг совсем рядом раздался голос:
- Простите, не хотите ли укрыться под моим зонтом?
Энн подняла глаза. Перед ней наяву стоял герой ее грез - высокий и красивый молодой человек с черными волосами, меланхоличным взглядом, мелодичным, проникновенным голосом… Он настолько точно соответствовал ее идеалу, словно был сделан на заказ.
- Спасибо, - смущенно сказала Энн.
- Давайте переждем дождь вон в том павильончике, - предложил незнакомец. - Я думаю, он скоро кончится.
Он говорил очень обыкновенные слова, но тон! А улыбка! Сердце Энн как-то странно дрогнуло.
Они побежали к павильону. Когда над ними оказалась спасительная, дружелюбная крыша, Энн показала на предавший ее зонтик и засмеялась.
- Когда мой зонтик выворачивается наизнанку, я убеждаюсь, что порочность присуща и неодушевленным предметам.
В волосах у нее сверкали капли дождя, разметавшиеся кудряшки прилипли ко лбу и шее. Щеки горели румянцем, глаза сияли. Ее спутник смотрел на нее с восхищением, и под его взглядом она почувствовала, что краснеет. Кто он? В петлице у него была красно-белая розетка Редмондского университета. Но Энн знала в лицо почти всех студентов, за исключением первокурсников. А этот галантный молодой человек никак не мог быть первокурсником.
- Я вижу, вы тоже студентка, - сказал он, с улыбкой взглянув на такую же розетку, приколотую к груди Энн. - Тогда я считаю себя вправе вам представиться. Меня зовут Рой Гарднер. А вы - мисс Ширли, которая на днях читала на семинаре любителей поэзии свое эссе о Теннисоне, да?
- Да, но что-то не припомню, чтобы я вас видела. Скажите, пожалуйста, откуда вы?
- Я только что приехал. Проучился в Редмонде два года. Потом два года был в Европе. А сейчас вернулся, чтобы закончить университет.
- Я тоже на третьем курсе, - обрадовалась Энн.
- Вот и прекрасно, значит, мы даже на одном курсе. Теперь мне не жалко двух потерянных лет. - Он посмотрел на нее выразительным взглядом своих красивых глаз.