***
Они и не думали, что задержаться надолго в этой, пусть и большой, но деревне, называемой странным именем – Гуляйполе. На следующий день Махно допросил Семёна и тот рассказал, что ехал в Одессу работать механиком, а встретив в пути божьих людей – помогал им.
Даша, услышав, как Семён назвал их "божьими людьми", хмыкнула, что не прошло мимо внимание батьки. К тому же, масла в костёр подлил Щусь, который, выслушав Семёна, вытащил из кармана бумажку и подал Махно:
- Контра он, - сказал моряк и добавил: - Я же предлагал тебе пристрелить его сразу.
"Подателю сего документа не чинить препятствий и способствовать ему в дороге. Симон Петлюра", - громко прочитал Махно и уставился на Семёна.
Даша, хотя её никто не просил, вышла вперёд и рассказала, как Семён нарисовал справку с печатью, чтобы обмануть немцев, как попали в переплёт с Петлюрой, и как она упросила Петлюру отпустить Семёна.
- Как же ты его упросила? - спросил Махно и Даша покраснела. Махно понимающе хмыкнул, а Даша выпалила:
- Он оказался порядочным человеком и выпустил Семёна просто так.
Махно ей не поверил и повернулся к Семёну, тыкая пальцем в бумажку:
- Ты сам нарисовал?
- Нет, - сказал Семён, - мне её дал Петлюра.
- Батька, дай я его пристрелю, - сказал Щусь, вытаскивая из-за пояса кольт.
- Остынь, и точка, - сказал Махно и забрал Семёна с собой в тачанку. Щусь, взмахнув кнутом, хлестанул лошадей, и тачанка понеслась вдоль улицы. Вера, оставшись во дворе, ревела, а Даша, как могла, успокаивала.
- Не плачь, - успокоила её Нина, - я Нестора знаю, если сразу не убил, больше трогать не будет.
С горя они долго дули чай и разговаривали. Нина, получив в подарок подружек, как умела их ублажала, чтобы не думали сразу уезжать. Она оказалась и не Ниной вовсе, а Соней из богатой еврейской семьи в Киеве и ехала в гости к родственникам, когда её заприметил Махно и увёз в Гуляйполе. Здесь же её крестили на Нину, а затем неделю всем селом гуляли свадьбу.
Судя по её разговорам, Махно ей люб и отвечал взаимностью, что немного успокаивало сестёр, так как батька оказался не так уж и страшен, несмотря на то, что грозен и беспощаден со своими врагами. День склонялся к вечеру, когда вдалеке раздалась пулемётная очередь и Вера, думая только о Семёне, подумала, что его расстреляли.
Но оказалось, что думало она так напрасно: Нестор Махно и Семён находились не где-нибудь, а в механических мастерских. Когда его привезли в холодные мастерские, Семён думал, что его будут пытать, но Махно предложил ему отремонтировать пулемет на тачанке, так как тот не единожды заедал и портил патроны.
Услышав это, Семён разжег горн для согрева, а сам, сняв пулемёт "Максим", разобрал его и принялся внимательно рассматривать все детали. Как оказалось в спусковом механизме одну деталь не докалили, и она стёрлась, так что пришлось использовать горн по назначению: вначале выковать такую же деталь, обработать напильником, отпустить, а потом снова закалить.
Махно, прищурившись, с интересом наблюдал за работой и, даже, не утерпев, работал подмастерьем, раздувая меха, пока Семён, вытерев готовую деталь ладонью, не поставил её на место и собрал пулемёт.
- Испытывать будем? - спросил Махно, улыбаясь.
- В работе уверен, - сообщил Семён, но Щусь, презрительно щерясь, легко поднял пулемёт и потащил во двор.
- Я сам, и точка, - сказал Махно, отодвигая матроса и ложась прямо на снег. Нажав на гашетку, он выпустил длинную очередь, так напугавшую Веру, и радостно сказал Семёну: - Пока живи!
***
Прибыв в офис Совета Наций, Мурик застал в кабинете Гильберта Ламбре, который радостно его встретил:
- Что, мсье Михаил, дело можно закрывать?
- Ты случайно не сказал об этом Броннеру? - спросил Мурик и по лицу Ламбре понял, что его помощник поделился своим мнением с начальником бюро. Положив перстень Натали Орли в стол, Мурик отправился к начальнику. Без стука зайдя в кабинет, Мурик увидел, что Броннер стоит у окна и смотрит на волны плескающегося океана, который начинался в сотне метров от здания.
- Ты думаешь, что ничего не закончилось? - не оборачиваясь, спросил Бронер.
- Да, - ответил Мурик, совсем не удивляясь прозорливости начальника. С Броннером они начинали двадцать лет назад, только сопливый мальчик вырос до начальника, а Мурик всего лишь до старшего коронера.
- Чем тебе помочь? - спросил Броннер, поворачиваясь и снимая тёмные очки: его глаза лет десять назад пострадали от вспышки магния и теперь он вынужден носить тёмные очки.
- Ничем, - ответил Мурик.
- Держи меня в курсе, - сказал Броннер.
- Лучше меня это делает Ламбре, - ухмыльнулся Мурик, а Броннер улыбнулся и сказал:
- Когда-то мы были такими, как он.
Мурик вернулся в кабинет, собираясь забрать перстень, и спустится на три этажа вниз, в лабораторию, чтобы отдать перстень на экспертизу и узнать, чем привлекает похитителей этот кусочек железа.
Мурик открыл стол, но перстня в нем не оказалось. Коронер вытащил ящик и высыпал содержимое на стол, перебирая ненужные ключи, отвёртки, скопившиеся бумаги, но перстня не нашёл. Вытащив все ящики, он осмотрел внутренности стола, но и там его не обнаружил.
Вызвав по капу Гильберта Ламбре, Мурик неспокойно ожидал помощника, предполагая, что тот, по дурости, забрал перстень, чтобы похвастаться перед работниками других бюро. Когда Ламбре вошёл в кабинет, Мурик недовольно пробурчал:
- Хватит бахвалиться перед другими. Давай сюда перстень.
- Какой перстень? - не понял Ламбре.
- Который ты взял у меня в столе, - объяснил Мурик помощнику.
- Я не брал вашего перстня, - улыбнулся Ламбре, а Мурик подумал, что лучше бы он заплакал. Мурик вызвал Броннера. Когда тот зашёл и окинул взглядом своих подчинённых, то только спросил:
- Что случилось?
- Пропал перстень. Когда я уходил, в кабинете оставался Ламбре, - сказал Мурик, глядя на своего помощника.
- К сотрудникам, похищающим улики, можно применить пытки, - сказал Броннер, сняв очки и сверкая глазами на Ламбре, - Мурик, готовьте клещи и расплавленный свинец.
- Слушаюсь, господин начальник, - сказал Мурик, вытаскивая из стола плоскогубцы и хищно щёлкая ими перед носом Ламбре.
- Пытки запрещены конвенцией, - отступая в угол, шептал побледневший Ламбре.
- А улики тырить не запрещено? - сказал по-русски Мурик и Ламбре, выпучив глаза, спросил:
- Что вы сказали?
- Он сказал, что вырежет у тебя все внутренности, - баловался Броннер и добавил: - Такая у русских традиция.
- Я ничего не брал! - воскликнул Ламбре и, схватив декоративную вазу, воскликнул: - Я буду защищаться.
- Мы тебе верим, Гильберт, - сказал Броннер, присаживаясь за разбомбленный стол Мурика, и спросил у Ламбре: - Кто здесь был?
- Я, - сказал Ламбре и в замешательстве добавил: - ... и Шанталь ... заходила.
- Пригласи Шанталь сюда, - попросил Броннер и Ламбре, вызвав подругу по капу, попросил её немедленно приехать к нему на работу.
- Она здесь будет ... через полчаса, - доложил Ламбре, переводя взгляд с одного начальника на другого. Последующие полчаса не прошли для Ламбре незаметно, так как изгалявшиеся над ним начальники зырили на него кровожадно, потешаясь его наивностью.
"Я ведь тоже таким был", - взглядом напомнил Броннер старшему коронеру. "Все мы через это проходили", - ответил ему Мурик.
Когда появилась Шанталь, даже палачи обрадовались.
- Что случилось? - спросила она, сразу направляясь к Ламбре.
- Шанталь, ты не брала в столе мсье Михаила перстень? - спросил Ламбре, а Шанталь на него подозрительно уставилась.
- Гильберт, я у тебя на работе впервые и едва нашла ваш кабинет, - сообщила удивлённая Шанталь и добавила: - А что случилось?
- Ты ведь меня поцеловала, а потом я пошёл готовить тебе кофе ... - краснея, сказал Ламбре, показывая на чашку, стоящую на его столе: - ... вот.
Чашка с недопитым кофе, действительно, стояла на столе у Гильберта Ламбре. Тот хотел её взять, но его остановил окрик Броннера:
- Не трогать!
Удивлённые сотрудники уставились на него, а он, взяв чашку за края через платочек, поднял её и сообщил:
- Там могут быть отпечатки преступника.
- Ты с кем тут без меня целовался? - наседая на Ламбре, зашипела Шанталь.
- С тобой ... - удивлённо сказал Ламбре, понимая, что сказал что-то не то. Шанталь со всего маху влепила ему оплеуху, и бедный Ламбре вторично отступил в угол кабинета.
- Скажите, Ламбре, - спросил Броннер, - а вы не заметили в "той" Шанталь, что-либо необычное.
Ламбре, оглядываясь на Шанталь, сказал:
- У неё какие-то другие глаза.