Становились влажными от росы одежда и поводья. Изнуренные стремительным бегом кони пошли шагом.
Богдан первым соскочил с коня, с трудом передвигая онемевшие от езды ноги. Остановились и остальные лошади. Точно мешки, съехали с коней Назрулла и младший Парчевич, которому прежде не приходилось так долго ездить верхом. Только старший Парчевич, которому второй раз за эти сутки довелось скакать верхом, держался на ногах, как настоящий кавалерист.
Горы сменялись холмами, покрытыми густым лесом, шелестевшим листвой от дуновения утреннего ветерка. Дорога извивалась вдоль горной речушки, которая тоже устремлялась, как и беглецы, на запад.
— Коней завести в чащу! Хотя бы дня два-три не напали на наш след, проклятые. Нам надо замести следы… — как бы советуясь, сказал старший Парчевич, поворачивая за Богданом в лес. Голодные животные тянулись к траве. А их подгоняли все дальше и дальше, в глубь леса, где сама природа создала для них укрытие.
27
Не дорог, а безлюдных мест искали беглецы. Слева обошли большой болгарский город Софию, где находилась резиденция турецкого беглер-бека. Держа путь на север, двигались подальше от наезженных дорог, а то и вброд переправляясь через реки и горные потоки. Когда встречались с людьми, разговаривали с ними по-турецки. Питались тем, что давала им богатая природа Болгарии: ягодами, фруктами. Только миновав Ниш на сербской земле, стали признаваться местным жителям в том, что они беглецы. Это было небезопасно, — хотя сербы и питали глубокую ненависть к турецким поработителям. Своим упорным сопротивлением они принудили турок уважать себя. Даже сербским языком пользовались турецкие правители для международных сношений.
Свободолюбивые и добросердечные сербы с распростертыми объятиями принимали беглецов из турецкой неволи, видя в них людей, совершающих подвиг!
Беглецы подходили к Дунаю, совсем обессиленные многонедельными странствованиями по лесному бездорожью и недоеданием. А тут еще стали рыскать, охотясь за богатым ясырем, турецкие отряды, помогавшие своим придунайским данникам воевать с австрийским цесарем.
Скорее бы переправиться на противоположный берег Дуная!
Сербы рассказывали им о жестокой войне, которую ведут между собой христиане.
— Турки помогают православному люду Правобережья, да и католикам воевать против таких же католиков. А по ту сторону Дуная и католики раскололись на два лагеря. Брат на брата пошел. Протестанты, паписты… Турки только греют на этом руки. Сотни, тысячи детей и девушек берут они в плен и у противников и у союзников… — рассказывали придунайские сербы.
Однажды ночью сербы привели беглецов к берегу Дуная. К извечной границе, разделявшей враждующие страны, границе наций и веры. Они же подговорили одного рыбака, чтобы тот на челне, надежно спрятанном в прибрежных камышах, перевез их на противоположный берег реки. Дунай! За ним взлелеянная в мечтах беглецов воля!..
— Отдельные отряды наиболее отчаянных турок иногда прорываются за ясыром и за Дунай. Случается, что и на польских казаков наталкиваются на той стороне… — говорил пожилой рыбак. — Где-то за Суботицей и на нашем берегу Дуная уже хозяйничают австрийские цесарские полки. Но против них — тьма-тьмущая турок. Беглецам сподручнее переправляться через Дунай тут. Ходят слухи, что полки польских казаков проходят поблизости. Как огня боятся их турки!
— Казаки, с Днепра? — с волнением спросил Богдан, услышав эту весть.
— Видимо, запорожцы, коль казаки. Да разных слухов тут столько, что люди уже перестали верить им. Про казаков тех болтают, что они воюют и за венгерского Бетлена, и за австрийского цесаря. Дерутся ли они между собой, сам черт их не поймет.