Даже быстро перекрестился, вспомнив, как учила этому его мать. Казалось, что он готовился принять и благословение священника.
— Во имя отца, сына и святого духа… — перекрестился и духовник, увидев медальон патриарха. — Кто еси раб божий?
— Христианин семь, из-за Днепра сущий, отче. Бежал из турецкой неволи…
— Воин, как очевидно?
— Да, отче. Но человек… без оружия не воин! Только беглец. Меня преследуют янычары…
Духовник оглянулся, не скрывая тревоги. Потом окинул взглядом Богдана, его кучерявую бородку, потрепанную, мокрую янычарскую одежду.
— Вам, брат, надо немедленно переодеться! Как вас зовут?
— Зиновий-Богдан…
— Брат Зиновий будет прислуживать батюшке во время богослужения, если… — И, не закончив, резко схватил Богдана за руку и повел за собой.
А со двора, со стороны леса, доносились голоса преследователей. Богдан только успел мельком взглянуть на открытые наружные двери. Назруллы там уже не было. Не оказалось и сына его спасителя.
«Успели ли они спрятаться?» — подумал Богдан, услышав тяжелый вздох рыбака Парчевича.
8
Когда моряки и янычары окружили монастырь, там уже началось богослужение. Такой же худощавый, как и монах, который переодел Богдана, священник стоял перед аналоем, читал ектенью. Трое певчих подтягивали: «Слава-а тебе, Христе, боже наш… Слава!»
Справа от священника стоял в смиренной позе прислужника Богдан. В правой руке кадильница, в левой — уникальное, кованное серебром антиохийское Евангелие…
Необходимо ли было священнику это драгоценное Евангелие именно на данном этапе богослужения, известно только священнослужителям. Даже немногочисленные, монахи, занятые молитвой, не обратили внимания на эту деталь. Дым из кадильницы поднимался прямо в лицо Богдану, разъедал глаза, вызывал слезы. Но он стойко терпел, внимательно следя за каждым движением священника. Черная длинная ряса снова воскресила в его памяти забытые дни пребывания в иезуитской коллегии. Но рассуждать об этом было некогда.
В церковь вошел, осматриваясь вокруг, воин-турок, — видимо, старший. В одной руке у него шапка-малахай, в другой сабля. Хотя он и старался держаться здесь как хозяин, но полумрак, горящие свечи, голос священника и пение хора сдерживали его.
К нему быстро подошел отец Аввакум, дьякон храма Святой троицы. Это он встречал и переодевал Богдана, чтобы спрятать его. Они встретились посередине прохода на протянувшейся через весь храм ковровой дорожке.
Турок остановился, прислушиваясь к шепоту отца Аввакума. Торжественность богослужения окончательно парализовала его воинственный ныл. Правоверный мусульманин хорошо понимал значение богослужения во всякой религии и помимо воли вынужден был и тут проявить свое уважение к ней.
В ответ на шепот диакона и сам заговорил вполголоса.
— На ваш берег высадились беглецы, изменники из армии великого султана, — торопливо заговорил он.
— Беглецы, правоверные турки? Грех какой, святой аллах… — удивленно произнес отец Аввакум, направляясь к выходу, чтобы продолжить разговор с турком, который, казалось, и не собирался задерживаться тут. Ему надо было только лично убедиться. Вполне возможно, что святые отцы или дервиши-монахи этого храма видели предателей еще до начала богослужения.
— Очевидно, уйдут в Варну! В лесу правоверные беглецы долго не усидят, голод заставит выйти оттуда. А дорога на Варну начинается вон за тем дубовым лесом. Обычно правоверные беглецы стараются не попадаться на глаза людям. Где вы видели, чтобы бежавший турок бродил среди христиан…
Проводив воина за кованую дверь, отец Аввакум плотно прикрыл ее, чтобы не мешать богослужению. Только спустившись по ступенькам во двор, отец Аввакум удивленно развел руками.