Потом голос Риккардо стал стихать, перешел в шелест летнего леса, и Глория, измученная событиями бесконечного дня, скользнула в море сна. Буря, бушевавшая вокруг, не могла коснуться Глории, пока Риккардо держал ее в своих объятиях, и сердце Глории объяло спокойствие.
Глава 9
- Чертовы писаки! - сердито воскликнул Сильвано Санджорджо, швырнув на стол газеты.
Он прочел все, что касалось его дебюта в Ла Скала.
- Пожалуйста, успокойся! - участливо произнес Галеаццо Сортени, компаньон Санджорджо. Галеаццо вошел в кабинет Санджи как раз в тот момент, когда тот в раздражении отшвырнул газеты. - Критика твои костюмы расхвалила; зрители аплодировали; бойкот провалился, а твои коллеги подавились собственным ядом. Чего еще желать?
- Хочу, чтобы эти писаки прекратили свои грязные намеки на гомосексуализм модельеров. Что им нужно? Чего они хотят? Любят в Италии ярлыки навешивать! Пастухи и мелкие мошенники - обязательно сардинцы, мафиози - сицилийцы, каммористы [Камморист - член каморры, неаполитанской преступной организации, аналогичной сицилийской мафии. (Прим. пер.)] - неаполитанцы, шлюхи - родом из Болоньи, а модельеры - обязательно "голубые"! Меня от этих газетчиков тошнит. О чем бы они ни писали, неизбежно упомянут о наших сексуальных привязанностях.
Последние слова Сильвано произнес нарочито фатовским тоном, подражая тем, кто выставлял свой гомосексуализм напоказ, что совершенно не соответствовало характеру самого Санджорджо.
- Ну, здесь не нам диктовать моду, - сострил Галеаццо, чтобы разрядить обстановку. - Главное - результат, а ты свое реноме подтвердил.
Сильвано нервно рассмеялся.
- Пожалуй, ты прав, не стоит обращать внимания на пару третьеразрядных репортеров, - согласился он.
- Так-то лучше, - заметил Галеаццо.
Он налил себе и Санджи по изрядной порции виски и протянул ему широкий хрустальный бокал.
Сильвано откинулся на спинку мягкого кресла, обитую черной тканью, закрыл глаза, пытаясь справиться с головной болью, сдавившей надглазья.
- Давай, Галеаццо, - сказал Сильвано, - я тебя слушаю.
Сортени сел напротив, в крутящееся кресло, распространяя запах одеколона и табака.
- Нам нужно добиться всеобщего одобрения, - начал Сортени.
- Мы его получили, - произнес Сильвано, показывая на кучу газет на столе.
- Этого недостаточно, - возразил Галеаццо, глубоко затянувшись сигаретой. - В Ла Скала ты не уронил свою репутацию, но творения Санджи должны продаваться.
- "Богема" станет для итальянской моды тем же, чем гонки в Монце для Феррари. Когда побеждает Феррари, все итальянские автомобили продаются лучше.
- Я бы не стал спешить с выводами, - заметил Сортени. - А потом, меня вовсе не приводит в восторг то, что нашим успехом воспользуются Армани, Ферре или Крициа, распродавая собственные коллекции. Продавать должны мы.
- Согласен, - улыбнулся Санджорджо. - Мне следует больше доверять тебе.
Они работали вместе начиная с далеких шестидесятых. С помощью Галеаццо марку "Санджи" узнали во всех концах мира. Первые годы их дружбы были бурными, они нередко заставляли друг друга страдать, но со временем отношения Сильвано и Галеаццо переросли в тесный, неразрывный союз.
Без Сортени Санджорджо наверняка остался бы оформителем витрин в больших универмагах, вечно неудовлетворенным, вечно обиженным. А не поверь Галеаццо в гений Сильвано, так и провел бы жизнь впустую, завсегдатаем светских салонов. Объединив свои таланты - дар художника и чутье менеджера, - они создали идеальную творческую пару.
- Нам аплодируют - это прекрасно, - продолжал Сортени, - но главное, чтобы американцы и японцы покупали наши модели. Они же купили меньше, чем я рассчитывал. В газетах пишут далеко не все…
- В прошлом году ты твердил то же самое, - напомнил Санджорджо, - но никакой катастрофы не произошло.
- Сейчас ситуация куда хуже, - ответил Сортени и нахмурился, вспомнив, как упал уровень продаж.
Санджи смотрел другу в глаза, но, казалось, не видел его. О неудаче коллекции Санджорджо, конечно, прознает тут же весь мир моды, к вящей радости конкурентов, которым надоело пребывать в тени великого модельера. Они только и ждут, чтобы Сильвано споткнулся, а противники уж подтолкнут его в спину. Если он утратит лидерство, то сразу же окажется среди тех, кто отсиживается на скамейке запасных или бесконечно выжидает в кулисах.
Но эта неудача не так уж серьезна, как думает Сортени. У Сильвано уже было два таких года, но это случилось только потому, что он не взялся за дело как следует; мысли его были тогда заняты другим. Вот и сейчас: Галеаццо говорил, а перед мысленным взором Санджи стоял образ обожаемого юноши, что на несколько минут появился в Ла Скала. Иногда, оставшись один, Сильвано, сам того не замечая, твердил имя: Рауль, Рауль, Рауль, словно произносил магическое заклинание.
Пообещав Риккардо Летициа не видеться больше с его сыном, Сильвано заперся у себя в мастерской, не отвечал на звонки, уединился и яростно работал. Но теперь он видел, что результат оказался плачевным.
Санджи молча смотрел на друга, наблюдая, как голубоватый дым сигареты расплывается в свете лампы, освещавшей белый стол. Золотая табличка, лежавшая на столе, служила Сильвано пресс-папье. На ней была выгравирована старинная китайская пословица: "Самое темное место - прямо под светильником".
Утонченная элегантность черно-белых тонов царила в убежище великого модельера, помогая ему творить. Но в одежде Санджорджо предпочитал иные тона: синие костюмы и голубые рубашки.
- Ты меня слушаешь? - спросил Сортени, прервав длинный монолог.
- Нет, - с обезоруживающей искренностью признался Сильвано. - Но, по-моему, я понял. Нужно предусмотреть новые вложения в рекламу.
- Другого выхода нет, - произнес Галеаццо, подливая себе виски.
- Сколько? - прямо спросил Санджорджо.
- Два миллиарда, - уточнил Сортени и, выдержав паузу, добавил: - Может, три.
- Ну, это еще не конец света, - с облегчением сказал Сильвано, перекидывая ногу на ногу.
Годовой оборот в этом году достигал трехсот миллиардов, так что расходы в три миллиарда не выглядели непосильным бременем, хотя одно дело - годовой оборот, а другое - чистый доход за год.
Санджорджо сразу спросил о главном:
- Мы можем себе позволить такое?
Что касается финансовых дел, Сильвано полностью доверял Галеаццо; он не любил говорить о деньгах, ибо они его не интересовали. Именно подобное отношение к деньгам и помогло ему вырваться в лидеры на рынке готового платья. Когда клиенты впервые стали предлагать за творения Санджи миллионы, модельер нашел гениальный ответ. "Мне хватит и половины", - заявил он изумленным покупателям. Но тут же добавил: "Взамен попрошу вашей рекламы. Пусть все знают, что эти платья сделаны Санджи".
Сильвано первым понял, что сделать знаменитой марку фирмы гораздо важней, чем продать коллекцию. И пусть завистники твердили, что у Санджорджо - культ собственной персоны и он болезненно обожает быть на первых ролях. Санджи тем временем смог взять реванш в мире моды, откуда его попытались выбросить.
Теперь нужно лишь усовершенствовать наброски, над которыми он работал уже несколько недель, но, к несчастью, фантазия отказывалась служить ему.
- Такой расход вполне допустим, - ответил ему Галеаццо, - три миллиарда мы истратить можем.
- Мы должны быть в состоянии истратить вдвое больше, - заметил Сильвано, поставив хрустальный бокал на стол.
Сортени кивнул. Шесть миллиардов на рекламу - вполне разумное вложение, чтобы укрепить дела фирмы.
- Пожалуй, ты прав, - задумчиво заметил Галеаццо. - Хоть продажа шла не лучшим образом, "Санджи" по-прежнему - первая марка в Италии и пятая в мире. Но осторожней, еще одна неудача, и мы пойдем ко дну.
Сортени говорил прямо, точно анализируя ситуацию и чувствуя реальную перспективу. Сильвано снова откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, нахмурил лоб и произнес вполголоса:
- Знаю!
- Тогда - беремся за дело, - заключил Галеаццо. - Другие проблемы есть? - решительно спросил он тоном командира перед решающей атакой.
- Никаких! - солгал Сильвано.
На самом деле проблемы у него были, и целых три: Рауль, Лилиан и творческий кризис.
За десять лет работы Сортени и Санджорджо создали торговую империю, открыв магазины в Милане, Болонье, Риме, Венеции, Флоренции, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Гонконге, Сиднее. Оборот фирмы достигал значительных сумм, хотя, конечно, они не могли сравняться с Ивом Сен-Лораном, зарабатывавшим сто миллионов долларов в год. За ним следовали Диор, Шанель и Валентино.
Особняк на улице Боргоспессо, генеральный штаб фирмы, где они жили и работали, был арендован на тридцать лет за пятьсот миллионов лир в год. Вилла на Лаго Маджоре, квартира в Канне, яхта в Санта-Маргерита - эти игрушки, принадлежавшие им обоим, могли в одно мгновение обратиться в ничто, как в сказке про Золушку с первым ударом полночи.
Сильвано знал - в его судьбе был волшебный миг, когда он встретил сказочного принца. Но ведь мог наступить и тот роковой час, когда мир меняется и царская карета превращается в тыкву. Он поднялся очень высоко и смотрел на прошлое сверху вниз. Теперь он вполне освоился на верхних этажах, греясь в лучах всеобщего одобрения. За ним ухаживали, ему льстили как искренние почитатели, так и тайные недруги. Сильвано вовсе не хотелось сдавать позиции и лицезреть, как его позолоченная карета превратится в тыкву.
Многие пытались помешать его восхождению. Он жил среди коварства и интриг, но сумел создать для себя безопасную нишу, научился обороняться и нападать, защищая собственный талант.