- Это не пустяки, предупреждаю тебя, - непреклонно продолжала Эстер. - Никому не известно, как далеко может зайти король, когда ему придется защищать королеву и ее веру и скрывать свое собственное постепенное соскальзывание в католицизм. Никто не знает, как далеко он может зайти, чтобы заставить всех перейти в ту же веру. Он вбил себе в голову, что единая церковь означает единую нацию и что единую нацию он может держать в кулаке и править ею, не отчитываясь ни перед кем. И если ты будешь защищать свою веру в то же самое время, когда король будет защищать свою, то неизвестно, какие неприятности ты на себя навлечешь.
Джон ненадолго задумался, потом тряхнул головой.
- Может, ты и права, - нехотя согласился он. - Ты - очень предусмотрительная и осторожная женщина, Эстер.
- Ты поставил передо мной задачу, и я ее выполню, - сказала она без малейшей улыбки. - Ты поставил передо мной задачу вырастить твоих детей и быть тебе женой. У меня нет ни малейшего желания превратиться во вдову. Я не хочу растить сирот.
- Но я не предам свою веру, - предупредил он.
- И не надо, просто не выставляй ее напоказ.
Лошадь была готова. Джон потуже затянул накидку и надел шляпу. Он замешкался, не зная, как попрощаться с этой своей новой, такой разумной женой. К его удивлению, она протянула ему руку, как это сделал бы мужчина, и пожала его ладонь, как будто была его другом.
Джон чувствовал, что откровенность этого жеста странным образом согрела его душу. Он улыбнулся ей, подвел лошадь к специальной подставке и с нее сел в седло.
- Не представляю себе, в каком состоянии сейчас там сады, - заметил он.
- Не сомневаюсь, что тебя назначат на место отца, когда ты снова появишься при дворе, - сказала Эстер. - Их промедление объясняется только тем, что тебя там давно не было. С глаз долой, из сердца вон - у них всегда так. А как только ты вернешься, они будут настаивать, чтобы ты снова начал работать.
Он кивнул.
- Надеюсь, мои распоряжения выполнялись, пока меня не было. Если оставить сад хотя бы на один сезон, он отстанет на целый год.
Эстер шагнула вперед и потрепала лошадь по шее.
- Дети будут скучать по тебе, - сказала она. - Могу я им сказать, когда ты вернешься?
- К ноябрю, - пообещал он.
Она сделала несколько шагов назад и дала ему проехать. Он улыбнулся ей, выезжая из конюшенного двора к дороге, что вела к воротам. На первых же метрах он ощутил внезапное чувство радостной свободы - он мог уехать из дома или вернуться домой и все время знать, что и без него все будет в полном порядке. Это был последний подарок от отца, который тоже был женат на женщине, прекрасно управлявшейся со всем и в его отсутствие. Он повернулся в седле и помахал Эстер, все еще стоявшей в углу двора, там, где она могла еще видеть его.
Джон хлестнул лошадь кнутом и повернул ее в направлении к Ламбету и парому. Эстер проводила его взглядом и вернулась в дом.
Двор должен был прибыть в Отлендс в конце октября, поэтому Джон сразу по прибытии занялся посадками и подготовкой внутренних дворов, расположенных непосредственно перед королевскими апартаментами.
Регулярные сады всегда хорошо смотрелись зимой. Четкие геометрические линии низких самшитовых изгородей, слегка просвечивающих и выбеленных морозом, выглядели великолепно. Во дворе с фонтанами Джон оставил воду течь на минимальной скорости, так, чтобы холодными ночами она замерзала, образуя сосульки и целые каскады льда. Травы тоже выглядели неплохо. За строгими изгородями пушились перистые листья дудника и шалфея - мороз превратил их в белоснежное кружево. У стен королевского двора Джон пытался вырастить одно из новых растений сада Ковчега - виргинский зимостойкий жасмин. По теплым дням его аромат поднимался к раскрытым окнам наверху, а его цвет выделял куст ярким розовым пятном на фоне бело-черного сада.
Оранжерея королевы была похожа на джунгли, где тесно росли нежные растения, не переносившие английскую зиму. Некоторые из самых красивых кустарников были посажены в бадьи с ручками, в которые продевались шесты. Работники Джона на руках выносили их в сад королевы с первыми лучами солнца, а потом возвращали в оранжерею в сумерках, чтобы она даже зимой всегда могла полюбоваться из своих окон чем-нибудь красивым.
С каждой стороны двери, ведущей в апартаменты королевы, Джон посадил лимонное и апельсиновое деревья, подстриженные в форме красивого шара и стоявшие, точно ароматные стражники.
- Какие они хорошенькие, - как-то раз сказала королева, обращаясь к нему из своего окна, пока в саду под его руководством аккуратно высаживали молодые деревца.
- Прошу прощения, ваше величество, - Джон, сразу же узнав по сильному акценту голос королевы Генриетты-Марии, стянул шапку.
- Я проснулась очень рано, не могла уснуть, - сказала она. - Мой муж обеспокоен, значит, и я не могу спать.
Джон поклонился.
- Люди не понимают, как тяжело бывает нам иногда. Они видят дворцы и кареты и думают, что наша жизнь полна сплошных удовольствий. На самом деле сплошные треволнения.
Джон снова поклонился.
- Ты понимаешь, о чем я? - Она наклонилась из окна, говоря громко, чтобы он слышал ее внизу, в саду. - Когда ты делаешь для меня этот прекрасный сад, ты знаешь, что мы с королем находим в нем хотя бы временное отдохновение, если нам становится уж совсем невмоготу от борьбы за то, чтобы превратить эту страну в великое королевство.
Джон колебался. Ясно, что было бы невежливым откровенно заявить, что его заинтересованность в красоте сада была бы абсолютно такой же, будь она праздной, тщеславной католичкой - а именно такой он ее и считал, - или будь она доброй женщиной, преданной мужу и своему долгу.
Он вспомнил совет Эстер и снова поклонился.
- Я так хочу быть хорошей королевой, - сказала она.
- Все мы этого вам желаем, - осторожно ответил Джон.
- Как ты думаешь, мой народ молится за меня?
- Они просто обязаны это делать, это же есть в молитвеннике. Всем велено по воскресеньям молиться за вас дважды.
- Ну а в душе?
Джон опустил голову.
- Откуда же мне знать, ваше величество. Все, что я знаю, - кусты да деревья. Я не могу заглянуть в души людей.
- Как бы мне хотелось думать, что, разговаривая с тобой, я узнаю, о чем думают простые люди. Я окружена людьми, которые говорят мне только то, что, по их мнению, я хотела бы услышать. Но ты же не будешь мне лгать, садовник Традескант?!
Джон покачал головой.
- Я не буду лгать, - сказал он.
- Тогда скажи мне, что думают о шотландцах? Все против них? Все понимают, что они должны делать то, чего хочет король, должны подписать договор с королем и молиться по молитвеннику, который мы им даем?
Джон, стоя на колене на холодной земле, проклял тот день, когда он понравился королеве, и подивился мудрости жены, предупреждавшей, чтобы он всеми силами избегал подобных разговоров.
- Они знают, что таково желание короля, - тактично сказал он. - Нет в стране мужчины или женщины, или даже ребенка, который бы не знал, что таково желание короля.
- Значит, больше ничего и не нужно! - воскликнула она. - Король он или нет?
- Конечно, король.
- Значит, его желание - закон для всех. И если кто-то думает иначе, значит, он - изменник.
Джон снова вспомнил Эстер и ничего не сказал.
- Бог свидетель, я молюсь о мире, - наконец произнес он достаточно честно.
- Я тоже, - сказала королева. - Хочешь помолиться со мной, садовник Традескант? Я разрешаю своим любимым слугам молиться в моей часовне. Я сейчас иду к мессе.
Джон силой заставил себя не отшатнуться в ужасе от нее и от ее богопротивного католичества. Пригласить англичанина к мессе было преступлением, которое каралось смертью. Законы против католиков были очень ясными и очень жестокими. Но так же ясно было то, что король и королева пренебрегали этими законами при дворе.
- Я весь грязный, ваше величество.
Джон показал ей руки, перепачканные землей, изо всех сил стараясь говорить тихо. Хотя весь кипел от ярости при таком явном несоблюдении закона и был глубоко потрясен тем, что она могла подумать, будто он примет такое приглашение к преклонению перед идолами и дорогой в ад.
- Я не могу пойти в вашу часовню.
- Тогда в другой раз.
Она улыбнулась, преисполненная удовольствия и от вида его смирения, и от своей собственной снисходительности. Она даже не представляла себе, что он был на волосок от того, чтобы броситься вон из сада в приступе праведного гнева. Для Джона католическая часовня была равна вратам ада, а католическая королева - в шаге от вечного проклятия. Она пыталась соблазнить Джона отринуть его веру. Она пыталась соблазнить его на худший грех в мире - на идолопоклонничество, на обожествление кумиров и отрицание слова Господня. Она была женщиной, глубоко погрязшей в грехах, пытаясь и его затащить с собой в эту пропасть.
Она захлопнула окно, озябнув на холодном ветру, не попрощавшись, не разрешив ему встать с колен. Джон остался стоять коленопреклоненным, пока не уверился, что она ушла и что аудиенция окончена. Тогда он поднялся на ноги и оглянулся. Его помощники все еще стояли на коленях там, где рухнули на землю, когда распахнулось окно.
- Можете встать, - сказал Джон. - Она ушла.
Они с трудом поднялись, отряхнули колени, жалуясь, что ноги затекли.
- Бог даст, снова она не высунется, - сказал тот, что помоложе. - Ну почему она не оставит вас в покое?