- А то, что амнезия - штука проходящая, временная, это вам и врачи толковали, ведь толковали, да?
- Ну, толковали. Так они ж про сроки ничего не говорили. Говорили: будет какая зацепка - вспомнишь. А где она, зацепка? Работа - дом, дом - работа…
- Молодец, - похвалил Ангел, - хорошо придуриваешься. Только не переигрывай…
И опять как в воду глядел.
- Точно, - сказал твидовый, уже смеясь, - плюс баня-шманя, какие претензии. Так ведь на то мы и жалованье от державы получаем, чтоб такие, как вы, Иван Петрович, что положено, вспоминали. Есть зацепка.
- Какая? - вперед подался, толкнул столик, чашка с кофе опрокинулась, и негустая жидкость уродливо потекла по лаковой дорогой полировке. - Ой, простите…
- Не переигрывай, - повторил Ангел.
- Я и не играю, - огрызнулся Ильин. - Ты что, не видишь: у них что-то есть на меня, Тит прав…
- Есть или нет, время покажет, - философски отозвался Ангел. - Этот тип тебе ничего не скажет - не его прерогатива. Жди продолжения.
Продолжение ждать не заставило, не из таких.
Твидовый развел руками:
- Извините, Иван Петрович, но про зацепочку вам лучше меня доктора поведают. Это их дело…
И тут в зал для сквоша неожиданно, как и положено в детективе, бесшумно вошли два хмурых качка в белых санитарных халатах, молча встали по обе стороны диванчика.
- Придется проследовать, - виновато сказал твидовый. - Господа вас к машине проводят и довезут куда надо. До свидания, Иван Петрович.
- Иди, - только и посоветовал Ангел. Ильин поднялся, стоял - будто в растерянности. А и в самом деле в растерянности был, в полнейшей.
- Как же так… - проговорил. - А дежурство? А котельная?
- За котельную не волнуйтесь, Иван Петрович. Туда уж и подмену вызвали. Да и вы, надеюсь, ненадолго…
Один из качков цепко ухватил Ильина за локоть, подтолкнул совсем не к выходу, а прочь от него - к дверке в другом конце зала, а та вывела случайных попутчиков в темноватый коридор - уже без хрусталя и березы, в заднюю часть квартиры, к черной, для прислуги, лестнице. По ней и спустились, никого не встретив, пятый этаж - невысоко, а у черного же подъезда во дворе около пластмассовых баков с мусором ждала обыкновенная "амбулансия", обыкновенная "скорая помощь", белый с красной полосой "мерседес" с двумя "мигалками" на крыше.
- Не молчи, - приказал Ангел. - Совсем опупел?.. Спроси, куда повезут.
- Куда поедем? - спросил Ильин, влезая в теплое нутро "амбулансии". - Никак в больницу?
Храбрился, потому что Ангел велел, хотя тряслось в нем от страха все плохо приделанное: сердце, желудок, поджилки всякие…
- В нее, - ответил один из качков, хлопая задней дверью и запирая ее на ключ. - Сиди тихо, убогий, живым останешься.
И пошел в кабинку, которая отгорожена была от санитарного салона белым непрозрачным стеклом, и белыми непрозрачными стеклами весь салон отделен был от живого мира. Тюрьма. А в тюрьме, как водится, койка, в данном случае - носилки.
- Ложись, - сказал Ангел, - теперь когда еще полежать придется.
Версия
Немцы убрали свою армию из Москвы, Петербурга, Пскова, Новгорода et cetera - как раз в пятьдесят втором, когда в Берлине вместо не в бозе почившего фюрера демократически возникли бундестаг и канцлер. Аденауэр, как ни смешно, его фамилия была, Конрад Аденауэр, большой любимец немецкого народа и немецкой промышленной элиты. Именно Аденауэр пробил в бундестаге судьбоносное (так!) решение о предоставлении самостоятельности (независимости?..) России, Украине, Белоруссии, республикам Прибалтики и Средней Азии - в составе так называемого Германского содружества в противовес, конечно, Британскому. Противовес получился увесистый, хотя для Германии и недешевый. Поначалу, пока независимые республики содружества не встали на ноги, капиталовложения во много раз превышали прибыль. Пришлось республикам срочно принять ряд тоже судьбоносных законов: об иностранных инвестициях, о собственности иностранных владельцев на территориях указанных республик, о совместных предприятиях и акционерных обществах, ну и, конечно, о земле, о мире, о частной собственности - все, что Ленин наобещал, да так и не выполнил в суете борьбы с собственным народом. Законы эти принимались наспех выбранными парламентами республик, Аденауэр гнал картину, потому что его торопили со всех сторон, а непривычные к страшной силе демократии русские, украинские, белорусские парламентарии, еще не очухавшиеся от совковых "одобрямс" и "осуждамс", еще не оправившиеся от оккупантских "хальт", "швейген" и "унтерорднунг", безропотно проголосовали за новые законы, в чем, как впоследствии выяснилось, раскаиваться не пришлось. Прибалтам было проще. Прибалты еще не успели отвыкнуть от нормальной буржуазной (так она называлась в довоенном эСэСэСэРе) демократии. Но вот немцам в Балтии было сложнее. Парламенты Латвии, Литвы и Эстонии "спущенные" им законы сильно мяли, пихали и топтали - и из национальных амбиций, конечно (как так: нам чего-то навязывают!..), из чувства противоречия, но и из толкового желания приспособить их под себя, под реальные условия. Хорошо - условия не сильно отличались от среднеевропейских, а законы, хотя и отдавали легким имперским душком, все ж закамуфлированы были германскими умельцами от юриспруденции под мировые стандарты. А, собственно, при чем тут камуфляж? Мировые стандарты везде одинаковы: и в Штатах, и в Германии, и в Гонконге, и в Новой Гвинее, и в России с Литвой, на то они и стандарты. Только где-то они впору, а где-то клиентов приходится до этих стандартов за уши тянуть, а процесс сей небезболезненный…
Подтянули, втиснули, напялили и - понеслось. Хорошо понеслось, споро.
В Средней Азии, правда, германцам сложно пришлось, вот там условия жизни на среднеевропейские никак не тянули, хотя Сталин не делал разницы между Туркменией, например, и, скажем, Эстонией. Они у него в Едином Советском могучем Союзе на равных существовали и не петюкали. Так то - Сталин! Его учение притягательно своей колумбово-яичной простотой по сей день, иначе с чего б зулусским детишкам радостно орать: "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!" Правда, нынче резвая профильно-медальная четверка МЭЛС (аббревиатура: Маркс - Энгельс - Ленин - Сталин) дополнилась на знойном социалистическом африканском юге пятым профилем, но об этом, господа, в свой черед…
Итак, о Средней Азии.
Вот откуда почти никто не драпанул в ЮАР, так это из среднеазиатских советских (в прошлом) республик. Все здесь, как оказалось, просто изнывали под игом Советов, да и присоединились к Союзу насильно - в страхе перед красными штыками, шашками и пулеметами, число коих значительно превышало число аналогичных в руках у истинных защитников мусульманской демократии (у басмачей, к примеру). И жили потом в страхе. А когда пришло избавление, то все, включая верных сынов большевистской партии, немедленно осознали, раскаялись, воспряли и присягнули. Но, официально и радостно присягнув в верности Большому Германскому Брату, никто не подумал отречься от ислама. Мусульманские теплые ветры дули с близкого юга и сильно мешали спокойному бытию оккупационной армии как в Туркмении и Узбекистане, так и в Киргизии, Таджикистане и Казахстане. Более того, в республиках этих сразу возникло сопротивление оккупантам. Летучие отряды, вооруженные немецким, к слову, оружием, приходили из-за кордона, наносили легкие, но неприятные укусы одуревшим от жары вермахтовцам, изменить, естественно, ничего не могли, но кровь и настроение портили. И международная общественность, подогретая ближневосточной мусульманской нефтью, не смолкала. Поэтому, получив в пятьдесят втором официальную независимость, вышеозначенные республики приняли ее как должное, как своими руками завоеванное и немедленно впустили к себе капитал с Ближнего и Среднего Востока. Не принимая никаких лишних законов, впустили. Правда, чуть позже они не оттолкнули и спохватившихся немцев, чуть пришибленных аденауэровской демократизацией национал-социалистического строя, и даже вошли в Германское содружество, но не по отдельности, а Туркестанским блоком. Так что немцам в Туркестане пришлось и приходится мириться с соседством арабского капитала плюс к нему - ненавистных американского и английского, чей удельный вес на Востоке весьма высок. Возьмите хотя бы "Шелл ойл" (если сумеете взять. Шутка)…
Да, кстати. Автор давно хотел попросить у читателя прощения за публицистически-казенный стиль "Версий", столь нелюбимый самим автором. Но каким, скажите на милость, он, стиль, может быть в кратком - ну, очень кратком! - курсе послевоенной истории?.. Не роман небось, не лирическая новелла… Вспомните хотя бы учебники по истории для достаточно средней школы. Автор голову на отсечение дает, что его "Версии" - просто поэмы экстаза по сравнению с помянутыми шедеврами научной мысли…