Конецпольскому он писал о Чаплинском, уверяя, что Чаплинский его обкрадывает и недостоин быть не только панским дозорцею, но даже истопником или кучером. Всех троих Хмельницкий уверял, что и в уме не имеет мысли о восстании, что все это клевета, и что скоро он намерен вернуться на Украйну. Барабашу он писал совсем в ином тоне, он упрекал его в том, что тот так долго хранил у себя королевскую грамоту. "За то, что ваша милость хранили королевскую привилегию, – писал он, –между плахтами вашей жены, войско запорожское считает вас достойным начальствовать не над людьми, а над свиньями или над овцами. Я же, с помощью этой привилегии, надеюсь сделать что-либо лучшее для погибающей Украйны, выпросить ласку и милость у королевского величества, панов, сенаторов и у всей Речи Посполитой".
Кошевой разглашал между запорожцами, что будет послано посольство в Варшаву к королю, и ни словом не обмолвился никому о замышляемом восстании. Хмельницкий жил и в Сечи, и на Томаковке; но в начале марта до него дошли слухи, что коронный гетман посылает к нему кого-то для переговоров. По этому поводу у Хмельницкого было новое совещание с кошевым.
– Думаю, что тебе не следует оставаться здесь, в Сечи, – советовал кошевой. – Если придет сюда посол панский, трудно будет от него скрыть наши замыслы. Он как раз узнает, да и увидит, что слишком много сюда нагрянуло всякого люда, нашим запорожцам ртов не закроешь, их не обманешь; они чуют, чем пахнет… Всего лучше будет, если ты распростишься с запорожцами, заберешь с собою для безопасности человек триста или пятьсот и переберешься на остров Томаковский, как будто для того, чтобы кормить коней.
– Правда твоя, – подтвердил Хмельницкий, – я отберу самых надежных, огорожусь на острове палисадом и прикинусь, что с Сечью никаких дел не веду, она сама по себе, а я сам по себе…
– А кого пан коронный гетман посылает к тебе? – спросил кошевой.
– Ротмистра Ивана Хмелецкого. Он долго жил между казаками и знает все казацкие привычки. Вот пан коронный гетман и думает, что это самый лучший посол ко мне, он все выведает и высмотрит.
На другой день Хмельницкий распрощался со своими запорожскими друзьями и объявил им, что он теперь поедет на Томаковку кормить коней, а для безопасности выбирает себе стражу в пятьсот человек. После же кормежки он выберет депутацию для посольства в Варшаву, а может быть и сам поедет туда же.
Наконец приехал ожидаемый посол. По дороге в Сечь он справился у ближайшего зимовника, где теперь находится Хмельницкий.
– А не знаю, пане, вон там сидит хлопец, он вам и скажет, – был ответ. – Гей, хлопец, – крикнул он в корчму, – скажи пану о пане Хмельницком.
Из корчмы вышел наш старый знакомец Брыкалок, он уже давно тут дежурил по наказу Богдана и теперь был готов вполне добросовестно исполнить возложенное на него поручение.
– Что угодно пану? – спросил он, низко кланяясь.
– Не можешь ли ты мне сказать, где находится теперь пан Хмельницкий? – спросил пан ротмистр.
– Пан Хмельницкий сидит на острове Томаковке.
– А что он там делает? – спросил посол.
– Да кормит коней, собирается ехать в Варшаву к королю.
– Гм! – многозначительно промычал пан Хмелецкий. – А послушай-ка, хлопец, – продолжал он, отводя Брыкалка в сторону, – ты, я вижу, человек добрый. Вот тебе для первого знакомства два карбованца.
– Спасибо, пане! – проговорил Брыкалок, снова низко кланяясь и опуская червонцы в карман.
– Скажи мне, добрый человече, без утайки, хорошо ты знаешь этого пана Хмельницкого?
– Хорошо, пане, так хорошо, как своего родного, каждый день там бываю…
– Ну, и что же? Замышляет этот пан что-либо?.. Не слыхал ли ты чего-либо такого? Да ты только не молчи, у меня карбованцев много.