- Это дело я предполагаю решить следующим образом, - заговорил Франк. - Поскольку серебряная уксусница налицо и будет возвращена владельцу, обвинение в краже с мальчика Дитера снимается. Еврей Вольф приговаривается к уплате штрафа за то, что ввел мальчика в заблуждение и воспользовался его ребяческим невежеством. - Франк посмотрел на судью из окраинного квартала. - Я попросил бы вас не наказывать мальчика за его совершенно детскую провинность. - Когда Франк произнес это, на лице его быстро промелькнула тень недовольства собой.
Окраинный судья взял пресловутую уксусницу и велел Дитеру следовать за ним. Едва они вышли, Элиас Франк отпустил стражников. Еврей подался вперед и смотрел на свой мешок, набитый какой-то одеждой, посудой, оловянной и погнутой, и прочим хламом.
- Можешь забрать это, - Элиас кивком указал ему на мешок.
Тот поднялся было, но снова сел и закашлялся. Кашлял он некрасиво, с натугой, изо рта вылетали брызги темной, дурно пахнувшей слюны. Но не этот приступ кашля был причиной его промедления. Он почувствовал, что судья хочет ему что-то сказать, и понял, что это "что-то" не будет таким уж неприятным.
Судья повернулся к служителю.
- Собери бумаги. Дверь я запру сам.
Служитель начал собирать бумаги. Еврей Вольф торопливо поднялся, взял мешок, вскинул на спину и направился к двери. Судья поколебался и, кажется, хотел его окликнуть, но вдруг словно бы что-то понял и окликать Вольфа не стал.
* * *
Элиас Франк в своем темно-золотистом новом плаще и в мягкой черной шляпе с небольшими округлыми полями и чуть приподнятой тульей запер дверь суда и обернулся. Из-под шляпы выбивались его очень темные вьющиеся волосы. Он выглядел моложе своих лет. Казалось, он кого-то искал, но не хотел, чтобы это было заметно. Впрочем, искал он Вольфа и тот об этом знал и даже этого ждал.
Вольф стоял, привалившись к стене дома, у поворота, где гористая улочка резко уходила вниз. Одной рукой он придерживал мешок, другой опирался о стену. Элиас Франк прошел мимо и едва приметно кивнул. Вольф снова вскинул на спину мешок, двинулся следом за Франком и наконец с ним поравнялся. Внезапно налетевший легкий ветерок слегка колыхнул темно-золотистый плащ Элиаса. Лучи все еще яркого закатного солнца заставили отлично выделанную ткань радостно вспыхнуть. Вольф скосил глаза на это внезапное радостное сверкание и чуть прижмурился.
- Наконец-то стало прохладнее! А то целый день вздохнуть нельзя было. Раскроешь рот - и казалось, вдыхаешь жар раскаленного очага. - Элиас Франк дружелюбно обратился к Вольфу и повернул к нему голову. Он говорил таким тоном, будто никакого суда не было и в помине, будто и не присудил он Вольфа к уплате штрафа. А вот просто они случайно встретились и теперь не без приятности поболтают.
- Да, страшно жарко было весь день, - подхватил Вольф, охотно перенимая интонации Франка.
Рядом с нарядным и крепким Элиасом Вольф выглядел состарившимся, изнуренным, больным. Его серый шерстяной плащ так свалялся и измызгался, что шерсть напоминала скорее грязный войлок. Маленькая бурая шапка была плотно нахлобучена на голову и ясно было, что под шапкой не волосы, а плешь. В отличие от смуглолицего, темноволосого и темноглазого Элиаса, Вольф был бледнокожим, светлые глаза глубоко западали и глядели с невольной угрюмостью, растрепанная бородка и длинные растрепанные бачки вовсе не украшали его худое лицо. И лицо это было вытянутое какое-то, морщинистое - все в сетке мелких острых морщин - с запавшими щеками и бледными губами. Не так уж трудно было понять, что этот человек болен, а короткие приступы кашля, которые он и не пытался сдерживать, заставляли предполагать болезнь легких.
Судя по его языческому имени - "Волк", напоминавшему о тех уже далеких временах, когда местные жители поклонялись диким зверям, полагая их умнее и уж во всяком случае сильнее людей, Вольф являлся потомком тех германцев, что где-то в пятом веке под влиянием проповедников с Востока обратились в иудейство. О его германском происхождении свидетельствовали и его светлые глаза и светлая кожа.
Элиас знал Вольфа с детства. Маленькими мальчиками они изучали в школе одного из раввинов основы иудейского вероучения. Оба запомнили холодные зимние дни, когда маленькие ученики стремились подобраться поближе к жарко натопленной печи, непонятные буквы и слова древнееврейского языка, так не похожего на родной франконский германский диалект, и кнутик сурового учителя, частенько опускавшийся на их детские худенькие ручки.
Не то чтобы Элиас часто думал о Вольфе, нет, пути их рано разошлись. Но, бывая изредка в еврейском квартале, что-то он такое слышал о том, что Вольф был дважды женат, овдовел, трое его детей умерли во время эпидемии какой-то детской горловой болезни. Но главное, неясно было, отчего сейчас Вольф выглядит таким измученным и обносившимся. Да, понятно, что он болен, но ведь кое-что должен был он скопить… Ведь он с юности овладел доходным умением - водил корабли по Верхнему Рейну. Первые навыки лоцманского дела преподал ему еще дед - опытный лоцман, добиравшийся далеко на Восток, до полноводной реки Идыл, и дальше - до арабских царств. Конечно, Вольф так далеко не заплывал, к путешествиям охоты не имел, но все же хорошо жил и считался человеком состоятельным. И что же с ним сталось?
Некоторое время они шли молча, очень несходные друг с другом. В сущности, Вольф следовал за Элиасом, не спрашивая, куда они идут.
- Я дам тебе денег - внесешь в магистрат, - первым заговорил Элиас.
Вольф ощутил его дружелюбие и со вздохом поблагодарил. Чувствовалось, что он уже расслабился, успокоился и понимает, что все дурное на сегодняшний день миновало, и не будет никаких насмешек и не станет Элиас спрашивать, как это вышло, что он, Вольф, так явно бедствует. И вот, почувствовав, что Элиас сам спрашивать не станет, чтобы не обидеть Вольфа, Вольф сам вдруг захотел с ним поделиться, посетовать на свои несчастья.
- Видишь, не очень-то мне везет, - начал Вольф осторожно.
- Бывает, - дипломатично заметил Элиас.
Вольф сумбурно принялся признаваться, что болезнь лишила его возможности заниматься лоцманским ремеслом, и вот приходится теперь шататься по окрестным деревням, скупать у крестьян по дешевке разное старье и затем сбывать его горожанам победнее; одним словом, изворачиваться приходится. Элиас и сам успел догадаться, что в жизни Вольфа происходит нечто подобное, и потому слушал вполуха. Пожалуй, здесь другое было интересно: неужели Вольф так ничего и не сумел прикопить на черный день? Или какие-то обстоятельства лишили Вольфа денег? Но не то чтобы Элиас Франк так уж сосредоточивался на этих соображениях, в конце концов у него была своя жизнь, Вольф никогда не был ему близким другом и не таким уж сильным было теперешнее любопытство Элиаса.
Между тем, Вольф вполне оживился и даже позволил себе некоторую откровенность.
- Сначала, когда ты присудил меня к штрафу, я, пожалуй, разозлился, подумал, что ты сделался порядочной скотиной.
- По тебе незаметно было, - произнес Элиас по-прежнему дружелюбно.
- Мне, бедному иудею, волей-неволей приходится быть сдержанным, смиренным.
- А я, по-твоему, богатый иудей? - Элиас улыбнулся.
- Ты! - Вольф теперь говорил совсем свободно и даже почти возбужденно. - Ты христианин, ты крещеный, тебе все позволено!
- Ты понимаешь христианство или вседозволенность? - Элиас опустил глаза, в голосе его прозвучало лукавство.
Но Вольф не был настолько образован, чтобы разбираться в подобных утонченностях. Да и сам Элиас Франк прекрасно понимал, что именно имеет в виду его собеседник. Всего-навсего несколько большую степень свободности в обыденной жизни.
- Но когда ты обещал мне дать денег на уплату штрафа, я совсем перестал тебя понимать, - продолжил Вольф, и тотчас, в сущности, противореча самому себе, добавил, - Разумеется, ты присудил меня к штрафу для того, чтобы не подумали, будто ты, крещеный еврей, покровительствуешь нам, беднякам из еврейского квартала.
- Но разве ты поступил верно и справедливо, обманув этого парнишку?
- А как я должен был поступить, по-твоему? - Возбужденно возразил Вольф. - Сказать ему: "Дорогой мальчик, эта твоя вонючая посудина на самом деле из чистейшего серебра, обменяй-ка ты ее на грошовый самострел!"
Оба невольно расхохотались. Это еще более ободрило и возбудило Вольфа.
- И ведь парень и сам сразу смекнул, что уксусница непростая. Этакий плут!
- Он не плут, - задумчиво проговорил Элиас, - он гораздо хуже…
Элиас замолчал.
Эта недоговоренная фраза вдруг пробудила в его собеседнике любопытство. Человек неглупый, он почувствовал, что здесь что-то кроется.
- Хуже, чем плут? - спросил он. - Или хуже… Погоди! Хуже для кого?..
На этот раз не договорил Вольф.
- Думаю, ты догадался, - спокойно продолжил Элиас. - Да, именно хуже для кого… Но ты ведь догадался, для кого. Для нас с тобой.
- Ну, себя ты припутываешь просто для компании…
- Послушай, Вольф, только не разводи снова эту канитель о бедных иудеях и христианах, которым все позволено!
- А что, правда колет глаза? Когда ты так почтительно сказал обо мне… как у тебя там вышло? "Этот человек"… Или "тот человек", уж не помню… А маленький мерзавец уточнил с презрением: "еврей". И уж как он смотрел на тебя, как пялил свои холодные рыбьи гляделки!..
Элиас отмалчивался. Он догадывался, что сейчас последует. И последовало именно то, о чем он догадывался.
- А ведь ты его испугался! - почти воскликнул, и даже с некоторым торжеством почти воскликнул Вольф. - Крещеный, а испугался! Испугался!