Конечно, дом был в ужасном состоянии, сырой, запущенный, с порослью грибов под лестницей и сквозной дырой в крыше, через которую были видны звезды. В те времена Эди пропадала на телевидении, он - на службе, а дом не напугал их - скорее, вызвал сочувствие, так как буквально умолял о спасении. Целый год они обходились без кухни, два года - без отремонтированной ванной, пять лет - без ковров. Мэтт все детские годы прошлепал по дому в резиновых сапогах: надевал их, едва вставая с кровати, и снимал только перед сном. Неудивительно, что из всех троих детей именно Мэтт вырос убежденным консерватором, владельцем электронного органайзера и отполированных ботинок. Навещая родителей, он неизменно указывал, что трещина в потолке гостиной становится длиннее, в нижнем туалете сыростью не просто пахнет, а несет, а регулярная покраска наружных стен - разумное вложение капитала.
- Мы, богема, о таких вещах думать не приучены, - отвечал Рассел.
- Тогда слушайте, что я вам говорю, - заявлял Мэтт.
В последнее время эти слова звучали все чаще. Подолгу не бывая у родителей, а потом забегая к ним на обед, Мэтт окидывал дом новым, критическим взглядом. "Слушайте меня" - так он реагировал и на будущую роль Эди, и на новые направления работы агентства Рассела, и на выбранные Беном экзамены по программе повышенного уровня.
- Ты такой взрослый! - изумлялась Эди, с любовью глядя на старшего сына. - Как это приятно!
Однако прислушиваться к мнению Мэтта она не собиралась. Ей доставляли удовольствие аккуратные стрижки Мэтта, строгая одежда, умелое обращение с техническими новинками. Умилительно и забавно было видеть этого собранного молодого мужчину в своей кухне, слушать его объяснения, как правильно посылать эсэмэски с мобильника, и в то же время представлять его спящим в кроватке с высокими бортиками или восседающим с книжкой на горшке. Эди могла позволить себе подобные игры, потому что у нее оставался Бен, думал Рассел: Бен давал ей право не воспринимать Мэтта всерьез, расценивать его зрелость как милое притворство.
Если такая позиция и раздражала Мэтта, то он не подавал виду. И продолжал относиться к обоим родителям, как к людям порядочным до мозга костей, для которых он не жалеет любви и приземленной, практической заботы, поскольку они, очевидно, не в состоянии заботиться о себе сами. Он явно считал, что Эди балует Бена, а Роза - сама себя, но держал это мнение при себе, вытесняя на задворки своей правильной и наполненной событиями жизни. Мэтт работал в компании мобильной связи и снимал квартиру вместе с подружкой, служащей в Сити. По мнению Рассела, Мэтт вполне имел право, разглядывая аккуратную стопку надколотых плафонов и гадая, зачем их вообще понадобилось хранить, то и дело повторять беспечным родным, не обладающим его практической сметкой: "Слушайте меня".
Рассел слушал. Советам сына он следовал нечасто, но всегда прислушивался к ним. Однажды вечером в тесном баре на Ковент-Гарден Мэтт подробно и дотошно разъяснил Расселу, на чем ему следует специализироваться в работе. По мнению Мэтта, отцовское агентство, поставляющее актеров для кино и телевидения, "едва трепыхалось". Рассел, потягивающий красное вино, слегка обиделся. После второго бокала обида приутихла, а после третьего предложенное Мэттом решение - заняться поиском актеров для озвучивания рекламы - уже не казалось таким нелепым и неаппетитно-меркантильным, как час назад.
- Понимаю, реклама - это не театр, - твердил Мэтт, - зато это деньги.
- Да ведь это только деньги, и больше ничего! - воскликнула Эди спустя два часа, чистя зубы. - Разве нет? Ни единого плюса, кроме денег!
- Возможно, так и должно быть, - осторожно заметил Рассел.
- Гадость. Мерзость. Прыжки на диванах - раме это актерское мастерство?
- Не прыжки, а разговоры о диванах.
Эди сплюнула в раковину.
- Ну, если ты способен настолько опуститься…
- Пожалуй, я мог бы.
- Так вот, на меня не рассчитывай.
Рассел намеренно затянул паузу, улегся в постель, надел очки и взялся за очередную книгу - биографию Александра Македонского.
- Не буду, - сказал он. - Думаю, это ни к чему.
С 1975 года "Рассел Бойд ассошиэйтс" занимало три комнаты в мансарде, окна которых выходили на задворки Шафтсбери-авеню. Почти тридцать лет Рассел проработал там, где, несомненно, когда-то ютилась горничная. В комнате было мансардное окно, наклонный потолок и турецкий ковер, когда-то украшавший столовую деда и бабушки Рассела в Халле, ныне вытертый до сизой хлопковой основы, на которой там и сям сохранились цепкие пучки красных, синих и зеленых шерстинок. Ободренный благосклонностью, с которой Рассел выслушал его совет, Мэтт попытался убедить его осовременить офис, перестелить деревянные полы и расставить повсюду галогеновые лампы на блестящих металлических подставках.
- Нет, - коротко ответил Рассел.
- Но, пап…
- Мне нравится так, как есть. Нравится - и все. И моим клиентам тоже.
Мэтт попинал стопку разбухших картонных папок, подпирающую книжный шкаф.
- Жуть. Хлама здесь больше, чем в твоем старом сарае.
Рассел прервал раздумья и оглядел сарай. Он наполовину опустел, а то, что осталось в нем, выглядело неприступно и словно приготовилось сопротивляться до последнего. Арси спрыгнул с кресла и удалился в дом, солнце скрылось за домами, стало холодно и сыро. В куче барахла, предназначенной на выброс, валялся на боку трехколесник Розы.
"Розин велик" - так она называла его. Не "мой", а "Розин".
- Рассел! - позвала Эди.
Он поднял голову.
Эди стояла возле угла дома, неподалеку от входа в кухню, и держала на руках Арси.
- Чай! - крикнула она.
- Знаешь, - сказала Эди, - ты извини.
Она заварила чай в большом чайнике с розами, смахивающими на капусту. Чайник был апофеозом пошлости, но Эди дорожила им, как многими другими вещами, если они ассоциировались у нее с каким-нибудь местом, человеком или событием.
- Я сорвалась потому, что ты ничего не желал понять.
- Все я понимаю, - ответил Рассел.
- Правда?
Он кивнул, слегка насторожившись.
- Тогда растолкуй мне, - потребовала Эди. - Объясни, в чем дело.
Рассел ответил не сразу.
- Это финал самого затягивающего и насущного этапа материнства. К нему нелегко приспособиться.
- Не хочу приспосабливаться, - сказала Эди. Она разлила чай по огромным надтреснутым синим чашкам, которые откопала в лавке всякого старья в Скарборо, когда гастролировала… с чем? Кажется, с пьесой Пристли.
- Хочу, чтобы Бен вернулся, - добавила Эди.
Рассел добавил в свою чашку молока.
- Хочу, чтобы он вернулся, - яростно повторила она. - Чтобы опять и смешил меня, и злил, и сидел у меня на шее, и я чувствовала бы себя незаменимой.
Обхватив чашку ладонями, Рассел поднес ее к губам. Аромат чая, поднимающийся над чашкой, напомнил ему о бабушке. Дорогой чай дарджилингский она приберегала для воскресений. "Это шампанское в мире чая", - повторяла она всякий раз, когда пила его.
- Ты меня слушаешь? - спросила Эди.
- Да. Но ты забыла: все это я уже знаю.
Она подалась вперед.
- Ну как, как мне тебя вразумить?
- Вопрос в точку.
- Что?
Он отставил чашку и серьезно произнес, не глядя на нее:
- Как мне вразумить тебя?
Она уставилась на него.
- Что? - повторила она.
- Меня не было дома три часа, - продолжал он. - Все это время я перебирал всякий хлам - вещи, которые когда-то имели ценность, а потом утратили ее. Оказывается, это больно - знать, что вещи больше не понадобятся, что они навсегда отслужили свое.
- Но…
- Подожди, - остановил ее Рассел. - Просто подожди и послушай. Роза больше не станет кататься на трехколесном велосипеде, Мэтт не возьмет в руки биту, ты не сядешь читать под треснувшим плафоном. От этого делается неуютно, это нелегко осознавать, с этим так просто не примиришься. Но придется, потому что выбора у нас нет. И это еще не все.
Эди сделала продолжительный глоток и посмотрела на него поверх края чашки.
- Да?
- Ты говоришь, что хочешь, чтобы Бен вернулся. Говоришь о его энергии, о том, как он тебе нужен и как ты себя чувствуешь. А теперь представь хотя бы на минуту, каково мне. Я женился на тебе не затем, чтобы обзавестись Мэттом, Розой и Беном, хотя я благодарен за то, что они у нас есть. Я взял тебя в жены, потому что хотел быть с тобой, потому что рядом с тобой моя жизнь сияла ярче, даже когда ты бывала несносной. Ты хочешь, чтобы Бен вернулся. Так вот, тебе придется привыкнуть к тому, что его нет рядом, - привыкнуть любым способом, каким сможешь. А пока ты привыкаешь, вспомни о том, что никуда не денется. Эди, я хочу, чтобы ты вернулась. Я был рядом еще до того, как появились дети, я рядом сейчас. - Он решительно переставил чашку. - И я никуда не денусь.