готовит мясо и вообще является гурманом, каких свет не видел.
В юности Дитте лелеял мечту стать пилотом и просто бредил небом и полетами. Втайне от родителей
он с друзьями прыгал с вышки на небольшом парашюте. Однажды один из друзей неудачно приземлился и
получил открытый перелом ноги. Георг оказал ему первую помощь, и вид торчащей наружу кости его
впечатлил настолько, что, вернувшись домой, он засел за книгу по анатомии человека и решил поступать в
медицинский университет. Учеба поглотила его целиком, и мечты о полетах исчезли без следа.
Тихий стук в дверь вывел меня из оцепенения. Стрелки часов подсказали, что я уже сорок минут сижу
неподвижно. В кабинет заглянул Джим:
– К тебе можно?
– Конечно, заходи. Мы же толком еще и не поговорили, – приветливо улыбнулся я.
Джим вошел и, усаживаясь в кресло напротив, заметил рассыпанные по столу таблетки:
– Пап, ты себя хорошо чувствуешь? Выглядишь неважно, бледный какой-то.
Я колебался: передавать ему наш разговор с Томом или нет.
– Ну, в моем положении бледность это нормально, – попытался я отшутиться, чувствуя, что не готов
еще поделиться с сыном новостью. – Рассказывай, что там у тебя с бизнесом в Европе? По телефону ты был
чрезмерно лаконичен.
– С бизнесом всё идет так, как и должно быть! – безмятежно улыбнулся сын. – В двадцатых числах
приходит новая партия "Ferrari berlinetta", через месяц лечу обратно, есть еще пара контрактов, требующих
более тщательной проработки. Слушай, звонил Шон Бирн – парень с моего курса, ну, ты должен его
помнить, рыжий такой, он еще свалился в бассейн на моем двадцатилетии. В него одно время была
влюблена наша Джес.
Я кивнул, поняв, о ком именно идет речь, хотя подсказка, что в него была влюблена Джес, могла
заставить меня пару дней вспоминать этого Шона.
– Он сегодня женится на какой-то юной красотке, – продолжил Джим. – Ужасно не хочу ехать туда
один. Может, составишь мне компанию, я его уже предупредил, Шон будет рад тебя видеть. Поедем вместе,
а? – с мольбой в глазах Джим ждал ответ.
Я поморщился и с виноватой улыбкой покрутил головой из стороны в сторону, что означало "ни за
что".
– Там будут Сендлеры, Кевин Абель, Джон Боггарт, пап, ну ты же с ними отлично ладишь, -
продолжал настаивать сын.
– Да уж, просто террариум единомышленников. Меня же там на части разорвут! – оправдывался я.
– После моего публичного заявления пришлось отключить телефон. Думаю, все эти старые денежные
мешки уже в мечтах устроили кастинг на лучшее тело донора для себя. Теперь им не терпится узнать, когда
же я, наконец, лягу под нож, чтобы посмотреть, что из этого получится.
– Ты прекрасно знал, что тебя ждет! Я тебе говорил, что ты спешишь! – сверкнув глазами, повысил
голос сын, пользуясь возможностью упрекнуть меня. Джим был вспыльчив, как и я, но также легко остывал.
– Открытия в области медицины это замечательно! Но зачем самому становиться подопытным кроликом,
отец? Можно найти пару безнадежно больных и прооперировать для начала их, – с мольбой глядя на меня,
в ожидании ответа замер Джим.
– А как ты будешь смотреть в глаза родственников, когда эти люди умрут на операционном столе?
Ведь они бы могли прожить еще несколько дней или месяцев, а ты отнимешь последнее, что эти несчастные
имели! – я заводился от того, что сын не понимает той мысли, которую я хочу до него донести. – Зачем
кого-то искать? Я и есть безнадежно больной!
– Вот только не надо прикрываться плохим самочувствием, ты просто слишком мнителен, – уже
смягчившись, продолжил Джим, вероятно вспомнив, что мне нужно избегать волнений. – Думаешь, я не
заметил, как ты распушил хвост, флиртуя с журналисткой? – заговорщицки подмигнул мне сын.
– Человек, у которого болит внутри, всегда делает музыку погромче, уж так он устроен! Женщины
любят, когда ими восхищаются. От меня же не убудет, а Кэрол приятно, – отмахнулся я от беспочвенных
подозрений сына. – Согласись, она очень хорошенькая и далеко не глупая.
– По мне, так обычная. Ты не увиливай от ответа, едешь со мной или так и будешь теперь жить
затворником? – не отступал Джим.
– Возьми с собой Тэда или Оливера. Оставь старика в покое, – взмолился я.
– Пап, тебе надо встряхнуться, не хорони себя в этих стенах раньше времени. Мы так давно не
выбирались с тобой куда-нибудь вместе, – Джим, не сводя с меня напряженного взгляда, ждал ответ.
– Ну, хорошо, – нехотя согласился я, понимая, что сын прав и, может быть, действительно это будет
наш последний совместный выход.
17
– Вот и отлично! Я планирую поплавать, не хочешь спуститься со мной к бассейну? -поднимаясь из
кресла, предложил Джим.
– Идем.
Я последовал за ним, слушая, как он взахлеб расхваливает достоинства "Ferrari berlinetta". Мы
миновали светлый коридор второго этажа, стены которого украшали сотни маленьких лампочек в виде
прозрачных капелек воды, беспорядочно разбросанных в верхней части стен. В дневное время они
создавали иллюзию влаги. В вечернее время их мягкий свет придавал серо-голубым стенам какое-то особое
нежное свечение, наполняя пространство чистотой и бодрящей свежестью океана. Это был мой
дизайнерский вклад в оформление дома. Таким образом, каждое утро, направляясь к себе в кабинет,
комнату для совещаний или в тренажерный зал, бойкотируемый мною последние годы, я получал деловой
настрой и заряд бодрости. Коридор правого крыла дома, напротив, был выполнен в светло-зеленых тонах,
всё с теми же каплями-светильниками, в этой цветовой гамме уже напоминающими утреннюю росу на
листьях растений. В этом крыле располагалась моя спальня, библиотека, джакузи, сауна, – словом, всё то,
что должно настраивать идущего по коридору на предстоящий отдых. В холле к нам присоединился Винчи.
Он нехотя поплелся следом, осуждающе взглянув на нас, словно говоря: "И хочется вам в такую жару
выходить из прохладного дома!"
Бассейн голубым полумесяцем обнимал дом со стороны океана. Его длина составляла тридцать два
метра, и задуман он был для тренировок, которые устраивал Джим, приезжая ко мне в гости. Рядом
находился еще один круглый бассейн, который предпочитали для своего отдыха менее спортивные люди, к
коим относил себя и я. Элизабет, моя вторая жена, установила ряды белых мраморных вазонов с розами,
которые лучами отходили от большого бассейна. С высоты птичьего полета хорошо просматривались
очертания глаза: круглый бассейн превращался в зрачок, а полумесяц большого бассейна – в веко, и ряды
вазонов, словно алые ресницы, окаймляли верхнюю часть века гигантского глаза. При всем моем
неуважении к Элизабет, я всегда признавал ее тонкий изысканный вкус во всём, начиная от правильно
подобранного комплекта одежды и заканчивая оформлением интерьера. Она сумела придать моему
холостяцкому жилищу необходимый уют и расслабленную элегантность. Лиз создала безупречный
ландшафтный дизайн в нашем саду: в вечернее время фигурная стрижка кустов и умеренное освещение
придавали саду таинственную роскошь и гармонию. Особняк располагался вдали от городской суеты на
четырех акрах побережья. Сюда я сбежал из Бостона почти тридцать лет назад и ни дня не пожалел о своем
уединении.
На соседнем участке садовник косил газон. Запах свежескошенной травы и прогретой солнцем земли
спорил с соленым бризом океана. Винчи сразу занял место на траве в тени куста жасмина. Удобно
устроившись на диванчике под навесом, я наблюдал, как сын раздевается, вытягивает руки вперед и ловко,
без единого всплеска, входит в воду. В октябре Джиму будет сорок восемь, но он оставался по-прежнему в
прекрасной спортивной форме. Плоский живот и мощная грудная клетка свидетельствовали о сорокалетнем
стаже пловца. Я не претендую на беспристрастность, но Джим отождествлялся у меня со львом. Сын
обладал завидной алертностью. Пожалуй, он единственный известный мне человек, способный на
максимальную готовность к действию на фоне внутреннего спокойствия. Густые каштановые волосы мягкой
волной распадались на прямой ряд. Их едва заметно задела седина, как и усы, которые он носил со своего
двадцати восьмилетия. Легкая припухлость под глазами выдавала проблемы с почками, приобретенные уже
в зрелом возрасте. Он был высокий и широкоплечий, как мой дед, живший в Миннесоте, и имел мои каре-
зеленые с легкой грустинкой глаза. В остальном он всё же больше походил на свою мать.
Джим рос настоящим перфекционистом: всё в его будущем было запланировано с арифметической
точностью. Он не мог плестись в колее, всегда пытался выбраться, приложить усилия, чтобы разрушить
границы, чего бы это ему ни стоило. Ум, юмор, самоирония – всем этим природа щедро наделила моего
мальчика. Я всячески поддерживал в нем внутреннюю свободу, не хотел, чтобы пропала
непосредственность, присущая всем детям.
Перед сном Хелен читала ему книги, которые они позже обсуждали. Каждые выходные я водил его в
музеи, в театры, на выставки. Хотелось, чтобы он прожил то, чего был я сам лишен в детстве, чтобы ему не
пришлось догонять знания в зрелом возрасте.