- Ты думаешь вложить деньги в эту шхуну, которую он хочет купить с Орлоффски и с этим, как его, Файнером?
Грант был потрясен.
- Ну, да. Я подумываю об этом, - неохотно признался он. - Немного денег. Неплохо было бы владеть долей в судне, чтобы приезжать и нырять на отдыхе.
- Тогда не думаешь ли ты, что я только что дала тебе ценную информацию до того, как ты принял окончательное решение?
- Да, наверное, - неохотно сказал он. - Но я впрямь думаю, ну и что? Это смущает. Да и… - он неожиданно взорвался, - мы еще не женаты, черт подери!
У Лаки хватило проницательности понять, что взрыв гнева - это то, что и есть: взрыв гнева, и потому проигнорировала скрытое оскорбление, которое таковым не было, поскольку уязвленный Грант просто выкричался. Она промолчала.
- Прости, что я это сказал, - через секунду произнес он. - Но ты… - Он замолчал. - Откуда ты знаешь, что я хочу участвовать в покупке шхуны? Откуда ты можешь знать?
- Интуиция, - ответила Лаки. Она ухмыльнулась, встала и обняла его. - Я тебя люблю. Ты можешь быть пьяным и вялым полжизни, но мне просто наплевать на это. - Она потерлась головой об него. - Да у тебя этой проблемы и нет, не так ли?
Грант держал ее, ощущал это роскошное тело и снова почувствовал особый электрический контакт, всякий раз возникавший при соприкосновении с обнаженной кожей, - она говорила, что и у нее возникает такое же чувство, - и снова слегка удивился, насколько он за последние несколько дней свыкся с фактом, что их брак состоится. Близость. Близость и электрический контакт. Что же это, в конце концов? Любовь?
- Пошли, - сказал он, - вернемся в дом, а то они соскучились без нас!
Когда они выходили, он с сумкой в руках расплатился с хозяйкой за лишнюю ночь и не удержался от замечания.
- Но тебе и вправду нужно было бы посмотреть сегодня на Бонхэма. Он был по-настоящему потрясающим.
- И вы отправились обедать, а ты даже не позвонил мне, не сказал, что у тебя все в порядке, - мягко возразила Лаки.
- Ой, милая. Это всего десять-пятнадцать минут. А они все хотели зайти.
- Не очень продуманно, - сказала Лаки. Потом она взяла его под руку. - Как бы там ни было, мы уезжаем. Мы уезжаем из этого ужасного места и от этих ужасных людей. Вот что важно.
Но позднее, когда они снова собрались в "Нептуне", Грант подумал об этом. Так просто было бы позвонить ей и сказать, что все кончено, все в порядке. Почему же он не позвонил? Отчасти из-за того, что он был смущен тем, что погружение оказалось таким легким. Но главным образом потому, что все они были так возбуждены погружением и хотели о нем поговорить. А они с Дугом восхищались Бонхэмом и его ролью в этом деле. Он потратил эти пятнадцать-двадцать минут на рассказ Дугу о Бонхэме, припомнил он. Это непродуманный поступок.
Но сейчас они снова сидели в "Нептуне": смеялись, пили, провозглашали тосты друг за друга, отъезд стал реальностью, они по-настоящему уезжали, и Грант не мог удержаться, чтобы не наблюдать за Бонхэмом. Действительно, в его позиции по отношению к Лаки была заметна разница, разница очень маленькая, едва заметная, если только не наблюдать специально. Его улыбки, адресованные к ней, всегда были чуть более горькими, чуть более циничными, чем улыбки другим, а его реплики, обращенные к ней, были чуть более кривыми, что ли, более понимающими. Как будто он говорил себе: эта девица попытается забрать у меня нового друга; более того, оно преуспеет, потому что это секс. Он как бы с трудом дышал. Как будто он хотел сказать Гранту: "Почему эти проклятые женщины никогда, хоть на немного, не оставят нас, мужчин, наедине с нашими интересами, которых они не понимают?" - но он был слишком вежлив для таких слов. И когда бы Грант ни смотрел на него, он не мог избавиться от мыслей о рассказе Лаки о большом человеке. Смешно и глупо, что это по-новому окрашивало его взгляд на большого ныряльщика и его подвиги, новая окраска его чувств, они достаточно долго пробыли вместе, и он был достаточно проницателен, чтобы держать подобные вещи в узде, но окраска все же была. Неспособность сделать это с женой вовсе не делала его немужественным, но делала более невротичным. Грант всегда думал, что он - незапутанный, абсолютно прямой, целеустремленный человеческий тип, не похожий на него самого, и это была одна из главных его надежд, одна из главных причин восхищения. А теперь выяснилось, что он такой же издерганный, как и все, и даже хуже некоторых, как любит говорить Лаки: "Временами я думаю, что все Соединенные Штаты полностью и абсолютно сексуально больны, больны до опасной степени". Ну, это вообще одна из главных тем всей его жизни, всей его работы. А теперь и добрый старый, простой и незапутанный Эл Бонхэм завяз в этом по самые яйца.
Примерно в этот момент Бонхэм с туповатым выражением самодовольного сексуального приличия отвел Гранта в сторону, чтобы пояснить, зачем он надевал трусики Анне Рэчел: жена и четверо малышей в городе. К тому времени выпили они мало, и Грант не знал, что отвечать.
- Я полагаю, была бы масса сплетен, а? - наконец сказал он, когда они все обсудили.
- Конечно, но так, по крайней мере, они не узнают, а? - ответил Бонхэм.
- Ну, насколько я могу судить по тому, что я слышал об Анне Рэчел, можно весьма точно угадать. А?
- Ну, у них не будет доказательств, - сказал Бонхэм. - Все равно, я думаю, что поступил правильно, а ты как?
- Даже рискуя жизнью?
Бонхэм отмахнулся.
- Не так и опасно было.
- Могло быть.
- Ну, не было же. И я полагаю, что обязан был сделать это. Ты не думаешь, что я поступил правильно? - снова сказал он.
- Полагаю, да, Эл, - ответил Грант и заметил, что Бонхэму этого мало. Он притворился, что думает.
- Да. Да. Уверен, что ты поступил правильно, Эл, - добавил он.
Вернувшись к большому столу, куда уже принесли счет (оплатили его Грант и Дуг), Большой Эл предложил последний тост:
- За вашу поездку! Может, она будет такой же веселой для вас, какой была для нас встреча с вами! - Потом он улыбнулся Лаки любопытной улыбкой. - Должен признать, мне противно, что вы уезжаете. Этот парень был самым лучшим моим клиентом.
Он как будто угадал что-то об их новом знании. Мог ли он догадаться, что Летта расскажет Лаки обо всем этом? Конечно, нет, подумал Грант. Но казалось, что у него такое выражение лица, которое Грант замечал у него при неприятностях, расстроенный вид человека, идущего по длинной, длинной улице под проливным дождем, и надо идти, идти и идти и мокнуть под дождем.
Именно в аэропорту Грант хватился своей камеры, дорогой "Икзекты В", он не чувствовал себя достаточно богатым, чтобы заказать Уильяму подводный бокс для нее.
Он пошел к багажнику, где Орлоффски разгружал оборудование, он подумал, может, она там, хотя всегда носил ее с собой. Не было.
- Ты случайно не видел моей камеры, а? - спросил он у тупоголового поляка.
- Да. Она лежала в доме на вещах, не так ли? - коротко ответил тот. Он отвернулся и взял баллоны. Что-то в его позе неожиданно дало Гранту понять, что он ее украл.
У Бонхэма был смешной вид, когда он спрашивал у остальных. Без особых надежд Грант все-таки еще раз осмотрел всю машину. Нет. Объявили посадку на самолет. Бонхэм как-то сказал, что у Орлоффски любопытно липкие пальцы, "ищущие", - сказал он.
- Ну, может, я в доме ее забыл, - неубедительно сказал он. - Ты поищешь, Эл?
- Конечно. Если найду, пришлю в Кингстон, - кивнул Бонхэм. Вид у него был слегка пристыженный. Прекрасный финальный аккорд.
Дуг хлопнул Гранта по спине и поцеловал Лаки.
- Буду скучать по вас. Может, через неделю я прилечу на парочку дней. Если захотите, телеграфируйте.
Потом началась суматоха. Шум, хлопки, толчки, уходить-не-оглядываясь, шарканье ног и вздохи пассажиров.
Когда они взлетели, Грант и рассердился, и расслабился. Он рассказал Лаки о своих подозрениях и поцеловал ее.
21
Большие руки сжимали руль старого "Бьюика", большие ноги мягко нажимали три педали в различных сочетаниях, когда он вел старую машину по дороге из аэропорта, и Бонхэм сосредоточился на ощущениях от движений тела, пытаясь заглушить голос рассудка, который был в ярости.
Он, как и Грант, был убежден, что Орлоффски украл "Икзекту". Возможно, по лицу это было заметно, черт подери. И Грант это видел. У него не было доказательств, но он и раньше наблюдал нечто подобное еще в Джерси. Но даже если бы доказательства были, он не мог бы заговорить в машине при Дуге. И даже если бы доказательства были, что бы он с ними делал? Без Орлоффски не состоится сделка со шхуной, корпорации не будет, потому что без яхты Орлоффски и его денег Файнер не присоединится. Руки связаны. Он вынужден защищать Орлоффски.
Вот он и сидел молча, вел машину, а внутри все кипело. Рядом, тоже молча, сидела Летта, его жена, чувствовавшая его состояние. Сзади, тихо разговаривая, примостились остальные трое, и постоянно слышалось бульканье бутылки. Летта точно знала, что происходит, от нее не ускользнуло происшедшее. И она по-своему его поддерживала. Но это не успокаивало, напротив - раздражало. Черт подери, думал он, почему женщины не могут оставить проклятого мужчину хоть ненадолго наедине с собой, почему они всегда должны лезть тебе в душу, быть частью тебя, почему они не могут понять, что есть вещи, где мужчина все хочет сделать сам?