- У меня долго не будет адреса вообще, - сказал Грант.
- Ты что, обязан пройти через это сраное плавание? - почти педагогическим тоном сказал Фрэнк.
- Конечно.
- А если ты погибнешь?
- Это не так опасно.
- Люди там погибают.
- Знаю, но не так много.
- Помнишь, что я тебе говорил. Честное слово, сказал ты! Честно, мы должны попробовать. Подумай.
- О'кей, подумаю, - сказал Грант, довольный тем, что тема исчерпана. Вернулась пятничная депрессия, как и всегда, когда он начинал думать о мире и его будущем. Он поднял левую руку, глянув на запястье. - Глянь! Удалось! Начало шестого! Как насчет того, чтобы выпить?
Но на следующий день по пути в город Лаки снова вернулась к теме.
- Если то, что говорил Фрэнк, правда, знаешь, ты действительно должен попробовать. Это ответственность каждого перед обществом, перед родом. Кроме того, Я бы хотела провести год в Рио.
- Мы еще не женаты, - услышал Грант свои слова. - И не приставай со своими корнелльскими общественно-политическими социалистическими идеями. Я художник, драматург. Я познаю истоки человеческого характера. Пусть мир спасают другие.
Это было, заметил он, как по отдельности заметили они оба, на том же месте, в том же автомобиле фирмы "Херц", на том же шоссе, и снова четыре дня до отъезда.
В эти четыре дня близость между ними и мучительный привкус в их любви становились все сильнее и сильнее, как музыкальная нота, становящаяся все интенсивнее до тех пор, пока не зазвенят готовые лопнуть стекла, а уши уже не способны ее выдержать. Эмоции были так сильны, Что их с трудом можно было вынести. И как всегда раньше, в нью-йоркских делах Гранта наступила переломная точка, когда все кончено, завершено, когда он знает, что должен ехать домой. Обычно такой момент совпадал с тешкой, когда он обнаруживал, что недостатки характера данной девушки, неврозы, идиосинкразии и прочее были в неравном соотношении с его любовью. Но на этот раз, кажется, ничего подобного не произошло. На этот раз он начал (и на этот раз, как всегда) хотеть не обижать Кэрол Эбернати; а закончил он желанием не обижать Лаки Виденди. Не является ли это главным выбором любви: кого не обижать?
До сих пор они существовали как городские любовники в некоем вакууме, где; им не было дела до остальной их жизни. Теперь их жизни начали возвращаться в привычное русло, а дни шли, и он не откладывал больше отъезда. Она вернется к обычным делам, будет там, где была, он тоже. Это можно было учуять. Ощущение витало в воздухе.
Была ли справедливой, удивлялся Грант, старая поговорка, старый суеверный миф, говорящий, что когда человек обретает нечто Хорошее и Истину, он должен дать какой-то знак, сделать какой-то жест духовного Порабощения или он потеряет это, потеряет навсегда?
Это чувство было очень сильно в нем. Но ведь он всегда был суеверным.
Ему все еще звонила "приемная мать" из Майами. Она все-таки не уехала в Ганадо-Бей. Большую часть этих звонков он отказался принять, даже когда бывал в отеле, а это случалось все реже, разве только для того, чтобы сменить рубашку. Но в тот день, когда Лаки пришла помочь ему собраться на сегодняшний вечерний поезд, возможно, потому, что он слишком нервничал и расстраивался из-за отъезда, он бессознательно схватил трубку, когда зазвонил телефон. Из аппарата вырвался такой громкий и оскорбительный залп истерического визга и проклятий, что он понял, что Лаки, паковавшая чемодан, услышит его. Он понизил голос, отвечал намеками, односложно. Да, он сегодня уезжает. "И она прямо сейчас помогает тебе собраться, да?" - уверенно сказал голос. "Нет", - промямлил он. Голос продолжал. Но под всем угнетением и подсознательным чувством вины, которое он не мог сбросить, в нем поднималось другое чувство: он сыт по горло. Тяжелое, важное чувство. И неожиданно он бросил трубку, бросил трубку в разговоре с ней, выключил ее. Такого он никогда раньше не делал.
Лаки стояла в дверях спальной.
- Кто это был? - легко спросила она. Но какое-то глубокое интуитивное знание, ярко светившееся на ее лице, показывало, что она все поняла.
- А, какой-то парень, - сказал Грант. - Ладно, давай закончим и смотаемся отсюда.
Она не произнесла ни слова и вернулась в спальню. Она, не возражая, намеренно как бы вверяла себя Року, готовая и к победе, и к поражению. Когда через несколько минут телефон снова зазвонил, Грант взбесился и не стал снимать трубку.
- Черт их подери! Черт их подери! Все же знают, что я уезжаю! За каким же чертом они сейчас звонят! Я не хочу разговаривать по этому сраному телефону! Я хочу быть с тобой!
- Боже! - прорычал он с такой дикой силой, какой сам от себя не ожидал. - Я ненавижу сборы! Ненавижу! Я никогда не мог перенести это! Ладно, давай кончать! Сколько у нас времени?
- Около четырех часов, - странно спокойным голосом ответила Лаки.
- Тогда давай поедем к тебе. - Он решил, что хочет еще раз заняться любовью. Лесли не будет, она на работе.
- Лучше не надо, - любопытно решительным голосом сказала Лаки. - Давай вместо этого поедем куда-нибудь выпить.
Она пошла с ним к поезду. Он рано сдал багаж, и они пошли к Ратацци, который после первого посещения стал постоянным пристанищем любовников, где их знали и где они выпили по четыре больших мартини, сидя за их собственным маленьким столиком в глубине. Так что они были слегка пьяны, когда через два часа вернулись на вокзал.
- Я поеду с тобой, - тихо сказала Лаки, - если ты хочешь.
- Куда? В Индианаполис?! - Эта идея ему не приходила в голову. Пульсирующий мозг не мог ее освоить. К тому же вокруг них шумела, толкалась и суетилась толпа.
- Конечно. А почему нет? - сказала она. - Я бы поехала с тобой во Флориду, а оттуда самолетом вернулась бы сюда.
Грант не мог свыкнуться с идеей. Он никогда ничего подобного не позволял себе. Но всегда хотел.
- Подожди минутку, - сказал он и залез в поезд поставить портфель на свое место. Он вернулся и спрыгнул на платформу. - У тебя же нет с собой одежды. Ну, и где я тебя размещу?
- У тебя разве нет там дома? Ты же говорил мне обо всем этом на второй день.
- Конечно, но…
- У нас было бы чудесных пять дней поездки на машине во Флориду.
Загорелось табло: "Закончить посадку".
- Я об этом не думал, - сказал Грант. - Я не… Я не могу… - Он поцеловал ее и встал на ступеньку. Они так и стояли, она - на платформе со странным, невероятно покинутым выражением лица, как у потерявшейся девочки, он - на ступеньке. Они глядели друг на друга, ожидая, когда закроется дверь и поезд тронется.
- Я не могу тебя взять на Ямайку, - проворчал Грант. Это была почти рефлекторная реакция.
- Отошлешь меня самолетом из Майами.
- Твоя одежда…
- Ты мог бы купить мне пару легких платьев.
- Не знаю…
- Пожалуйста…
- Ладно, тогда давай!
Лаки, колеблясь, сделала два шага вперед.
- Но ты уверен? Я не хочу ехать, если… Я не хочу давить на тебя.
- Ну, я… просто об этом не думал…
Дверь закрылась перед его лицом. Он глядел на нее, гнев клокотал в нем, как маленькие бомбы. Поезд тронулся. Она махнула рукой, потом руки упали вниз, и она, как маленькая девочка, потерявшая родителей, начала плакать, потом исчезла из вида, отрезанная краем окна. Грант онемел.
В тот вечер он не ел, зато в одиночку напился в баре. Когда он лез на полку, то ощущал странную пустоту.
5
Она не помнила, как добралась до квартиры, но уверена, что брала такси, поскольку метро исключалось. Она за всю свою жизнь только пять раз ездила в метро, пять раз за семь лет жизни в Нью-Йорке, как раз тогда, когда играла небольшую роль у Бадди Ландсбаума и Дона Селта, снимавших в Бруклине. Она пять раз ездила на метро в Бруклин в четыре часа утра на работу.
Она не помнила, как добралась домой, но знала, что сразу же перестала плакать. Она ненавидела плач и ненавидела, когда люди, особенно незнакомые, видели ее плачущей. Она была в оцепенении, это правда, в проклятом, вшивом оцепенении. Она так много пережила за прошедшие недели, особенно за последние несколько дней, что в душе было так же пусто и противно, как в старой банке из-под крема. Пустое оцепенение, и она так и не вышла из него, когда карабкалась по уродливой грязной лестнице, когда открывала дверь и увидела Лесли, Лесли и Форбеса Моргана.
Высокого, круглолицего, ухоженного Форбеса Моргана. Он соскочил с тахты, оборвав разговор с Лесли на полуслове. Форбес Морган, ее гвоздь. Ее старый приятель-гвоздь. Ее приятель, экс-гвоздь. Болт у него большой.
- О, привет, Форбес, - легко сказала Лаки. - Что тебя привело сюда без приглашения?
Он наклонил к ней уныло перекошенное круглое лицо и по-доброму изучал ее, отыскивая на лице признаки… признаки тревог, полагала она.
- У меня свои тайные сведения, - нежно сказал он. - Я слежу за тобой, даже когда не вижу тебя. Он уехал?
Лаки улыбнулась.
- Уехал.
- Он дурачок, - сказал Форбес.
- Думаю, дурачок, - сказала Лаки. Она сняла пальто, повесила его в шкаф в спальне, вышла и расслабилась в большом кресле, которое Лесли тактично освободила. - Но он и мужчина.
- Конечно, - сказала Лесли. - Фьюить!