* * *
Салон находился неподалеку от Старого Арбата, до встречи с мастером оставалось еще прилично времени, и я решила прогуляться по Москве – для разнообразия, в одиночестве. Я всегда любила одиночество, не понимая этого всеобщего панического желания постоянно иметь кого-то рядом. Тонны научных исследований показывали, что жители земли не выносят одиночества, воспринимая его как угрозу, как удар, как дискриминацию и понижение персональной стоимости, но я всегда чувствовала в одиночестве безопасность и свободу. Свобода вовсе не эквивалентна счастью, но она и не обратна ему. Любовь вовсе не должна означать несвободу, но зачастую именно так и бывает. С Сережей я всегда задыхалась, как в яме, как в тюрьме или плену, и постоянно проклинала собственную трусость, мешавшую мне сбежать.
С Андре я чувствовала себя не просто свободной, я чувствовала, как отделяюсь от тела и оставляю последние связи. И чем сильнее были путы, которыми он оплетал мое тело, тем свободнее я себя чувствовала. Если бы я сказала ему об этом, он бы расхохотался мне в лицо. Он ненавидел свободу во мне, но парадокс был в том, что он и был моим освободителем. Прежде всего, от самой себя.
Колокольчик на двери в салоне тихонько звякнул, но никто не откликнулся, и я прошла внутрь. Прогулка по Старому Арбату показалась сюрреалистическим кино, и в моем сознании эта улица неожиданно слилась с парижскими бульварами, я одновременно почувствовала себя в двух параллельных мирах сразу. Русская речь постоянно заставляла меня вздрагивать, а в какой-то момент, на вопрос о том, какими духами я пользуюсь, я ответила по-французски. Потом смутилась и поправилась, но девушка-рекламщица, кажется, только расстроилась. Я вспомнила, что на Арбате принято зарабатывать на иностранцах, значит, моя русская речь не могла ее не разочаровать.
– Эй, ау! Есть кто живой? – негромко спросила я, оглядываясь по сторонам. Я пришла чуть раньше и боялась, что салон вообще будет закрыт. Из подсобки за стеной до меня донеслась какая-то возня, затем ко мне вышел дородный парень в черной футболке "в растяжку". Голубоглазый, с добрым широким лицом, он был больше похож на Добрыню, на русского богатыря, чем на тату-мастера. Не слишком высокий, с хорошо прокачанной грудью, он так и излучал здоровье и силу, и я вдруг испытала приступ страха. Что, если я зря все это затеяла? Этот мужик – я же совсем ничего о нем не знаю.
– Вы от Нафани, да? – спросил он и улыбнулся. Улыбка была хорошей, не злой, не заискивающей. Парень не хотел мне ничего "втюхать", не старался как-то меня обаять. Он подошел к подоконнику и включил чайник. – Чай будете?
– Нет, спасибо. – Я почему-то всегда чувствовала, что, принимая еду или напиток, ты уже вступаешь в отношения с людьми. Нейтралитет не может быть с чашкой чая в руках, а пока я хотела его. – Да, я Даша.
– А я Иван, – представился он, доставая из шкафчика на стене деревянный ящичек, в котором лежали чайные пакетики всех видов. – Вы пока тут осмотритесь, успокойтесь, а я чайку попью. Как у Нафани дела?
– Я не… – Я уже собиралась сказать, что ничего о делах своей соседки не знаю, но поняла, что это не так. – Она сдает сессию.
– Будущий юрист, куда деваться. Сумасшедшая девчонка. – Иван улыбнулся так, что я вдруг сразу поняла, что между ним и моей соседкой Машей было куда больше, чем просто татуировка с именем Тилля Линдеманна. Я вдруг представила, как Маша лежит на диване в этом салоне: двери закрыты, окна занавешены, Маша полностью обнажена, она смеется, она счастлива, а Иван просит ее лежать смирно, чтобы он мог закончить ее мандалу яркой жизни, но лежать смирно почти невозможно. Наверное, это было бы, как в Титанике, когда молодой художник рисовал свою обнаженную принцессу.
– Сумасшедшая – не то слово.
– У меня вообще-то запись на месяц вперед, – поделился со мной Иван, – но для подруги моей Нафани я, конечно, сделаю исключение. Вы уже определились, чего хотите?
– Я… не совсем, – процедила я, передвигаясь вдоль стены, рассматривая помещение. Салон был оформлен заботливо, дорого и со вкусом. Стиль – эдакая смесь арт-деко и готики, шахматный рисунок на потолке, театральные маски на стенах, стойки с книгами, наваленными вповалку. Больше всего меня поразила кукла – худющий старик, сделанный в полный рост, во фраке и цилиндре. Он сидел на одном из подоконников, расположенных довольно низко, так что сидеть на них было удобно и уютно. В первый момент я приняла его за живого человека и даже поздоровалась, но он, конечно, не ответил, чем и напугал меня.
– Иван Иванович, – бросил татуировщик. – Не пугай девушек. Это мой будущий дедушка.
– Что? – вытаращилась я, и Иван расхохотался. Я фыркнула и улыбнулась. Иван Иванович продолжал смотреть на меня, его восковое лицо было безмятежно. Я покачала головой и пошла смотреть картинки. В большинстве своем, по темно-синим, почти цвета индиго стенам салона были развешаны фотографии уже сделанных татуировок – качественные, порой просто роскошные работы. Иногда встречались и просто картины, написанные акварелью или исполненные в карандаше.
– Балуюсь, случается, – словно извиняясь, пояснил Иван, а потом вдруг спросил, боюсь ли я боли. Я вспыхнула и покраснела – должно быть, совершенно непонятная реакция для мастера. Боль стала для меня чем-то очень спорным, неоднозначным, и я не могла уже вот так просто ответить, как я к ней отношусь.
– Я хотела бы, чтобы мой жених выбрал… эскиз, – напомнила я, и Иван кивнул. – А как все это будет делаться? Я никогда… ни разу…
– Я понял. Все будет просто. Вы ляжете на кушетку, вот туда. – Иван махнул куда-то вглубь салона, где я увидела пару простых приспособлений, чем-то напоминающих массажные стойки. – Все зависит от того, насколько вы терпеливы.
– Она очень терпелива, – услышала я голос за своей спиной. Подпрыгнув от неожиданности, я обернулась. Прямо в дверях стоял Андре, и я могла поклясться, что он просто материализовался внутри салона. Колокольчик не звенел. Или я настолько задумалась о моих взаимоотношениях с болью, что все проворонила? Такое тоже не исключено.
– Жених? – уточнил Иван, и Андре холодно улыбнулся ему.
– Мы не были представлены. Андрей, – сказал он, удивив меня такой "русской" подачей своего имени Андрей.
– Иван. Значит, решили сделать девушке татуировку? – уточнил мастер, почувствовав, к кому из нас двоих нужно обращаться за ответами на вопросы.
– Получается, что так! – развел руками Андре. – Вот только еще не определился окончательно с тем, что именно делать и где. Вы давно работаете? Лицензия есть?
– Андре! – воскликнула я, а затем поправилась. – Андрюша, это один из лучших мастеров во всей Москве.
– Сколько там той Москвы! – ответил мне Андре, и тон его был обманчиво нейтральным. Он явно не пропустил мимо ушей мое "Андрюша". Так его звала только мать, Габриэль, и я могла поклясться, что ему это не понравилось. – Впрочем… давайте посмотрим работы.
– Смотрите, – разочарованно пожал плечами Иван. Казалось, он определил, что клиент из Андре никакой, и решил, что не стоит растрачиваться на нас. Впрочем, он ласково и даже с каким-то сочувствием кивнул мне. – Хотите, покажу эскизы.
– Эскизы? Какие эскизы? – заинтересовался Андре.
– Те, которые мы с вашей девушкой обсуждали.
– О, те самые, – воскликнул Андре, переведя взгляд на меня. – О которых ты мне ничего не сказала!
– Те самые, – улыбнулась я, принимая удар. Иван зашел за стойку, где стоял большой компьютер с двумя дополнительными мониторами – явно для компьютерной графики, а также кассовый аппарат, и распечатал несколько листов на большом цветном принтере. Затем он протянул их Андре и ушел допивать свой чай. Андре взял листы двумя пальцами, а затем вдруг поменялся в лице. Он бросил на меня короткий, полный детской радости взгляд, и я кивнула.
– Ты как будто получил от Деда Мороза радиоуправляемый танк.
– Так и есть, так и есть! – пробормотал Андре. – Ты что, взаправду это сделаешь?
– Ты же слышал, все зависит от того, насколько я терпелива.
– Татуировка не слишком сложная, но времени займет много. И потом место такое… нежное, – вмешался Иван. – Рука между локтем и плечом – зона весьма чувствительная. Татуировка круговая.
– Мне будет больно, – тихо прошептала я самым сексуальным, почти призывным тоном, и глаза Андре зажглись, словно я поднесла фитиль к бикфордову шнуру. До взрыва теперь оставалось совсем немного времени.
– Тебе будет больно, может быть, не стоит? И потом, это ведь навсегда, – ответил Андре, не сводя с меня полыхающего взгляда.
– Веревки похожи на те? – спросила я, и Андре сглотнул, словно ему стало трудно говорить. Он кивнул. Я бросила взгляд на листок. Иван, без сомнения, был талантлив, он совершенно точно подхватил идею, о которой я только вскользь упомянула по телефону. Рука, обмотанная веревкой, сплетенной наподобие каната – такой Андре и связывал меня. Веревка прилегала к коже плотно, оставляя едва уловимые следы, была обмотана вокруг два раза, а ее концы исчезали, и были видны, только когда я вставала спиной.
– Ничего себе у тебя представление о сюрпризе, – сказал Андре хрипящим голосом, а затем откашлялся.
– Скажи одно слово, и мы уйдем отсюда. В конце концов, я придумала это для…
– Нет, я хочу остаться, – сказал он, сразу посерьезнев.