Врачи долго ругались, отказывались от денег и грозили Андре карами небесными за ложный вызов. Оказалось, что на сигнал об отравлении таблетками и возможном суициде они выезжают в первую очередь. Так из-за меня, возможно, эта бригада не доехала в ту ночь до тех людей, которые реально нуждались в помощи. Впрочем, не из-за меня. Из-за Андре. Потом врачи все же сошлись на том, чтобы сделать мне какой-то укол – так они могли быть уверенными в моем благополучии. Однако услышав, каких именно таблеток я накушалась, посмеялись и сказали, что колоть супрастин после тавегила – верх идиотизма. Забрав немного евро, предложенных Андре, они уехали, явно пополнив свою копилку историй о нелепых вызовах. Когда мы остались одни в прихожей, сквозь выломанную дверь которой было отлично видно мусоропровод, я решила кое-что уточнить.
– Так почему я должна была покончить с собой?
Андре посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом, словно мы были совершенно незнакомы.
– Откуда я знаю, почему люди кончают с собой! – воскликнул Андре, и я поняла, что он подумал об Одри. О ее самоубийстве.
– Не люди, Андре, – я. Ты знаешь меня!
– Нет, я не знаю тебя, – пожал плечами он. – Представь, я увидел тебя и пустую пачку таблеток. Мне просто стало страшно, когда я не мог тебя добудиться. Я не думал ни о чем, кроме того, что могу тебя потерять. Я не знаю тебя. Наверное, даже самого себя не знаю. Ты для меня – как непойманная птица, я никак не могу привязать тебя к себе. Даже мое кольцо – его нет на твоем пальце. А зачастую ты ведешь себя так, будто я просто случайно зашел к тебе в гости и скоро уйду. Давай поженимся прямо завтра?
– Думаешь, это поможет? Это привяжет меня в достаточной степени? Думаешь, если не привязать меня, я улечу? Проблема в том, что только рядом с тобой у меня появляются крылья, – устало рассмеялась я. За окном над мусоропроводом светлело – рассвет близок.
– Я не должен был оставлять тебя, я должен был позвонить, – признался он с неохотой. Я кивнула, но отвечать не стала. Вместо этого я предложила пойти спать, хотя сон уже и прошел. Мы вернулись в комнату, по полу которой гулял сквозняк. Я подумала: еще неизвестно, как теперь чинить дверь. Мы легли на бок, лицом друг к другу, я протянула Андре половинку одеяла.
– Почему у тебя тут такой морозильник? – спросил он.
– В Москве есть зима и есть остальное время, когда отопительный сезон еще не начался. Сейчас как раз это время года. А ночи уже холодные.
– Он тебе снился, да? – спросил вдруг Андре, сменив тему резко и без предупреждений.
Я не хотела отвечать, зная, что Андре обладает способностью вытягивать из меня самые ненужные и даже почти забытые подробности. Сон о Сереже уже почти покинул меня, растворился в дымке рассвета, как случается со всеми снами, которые не успеваешь хорошенько прокрутить в голове. И только горящие огнем глаза Андре снова оживляли его в моей памяти.
– Да, – ответила я, в конце концов, уже не пытаясь защищаться. – Он снился мне.
– Теперь ты скажешь, что это ничего не значит, – пробормотал Андре.
– Почему? Нет, это точно что-то значило, только я не поняла еще до конца, что именно.
– Издеваешься? – холодно улыбнулся он. Я устало прикрыла глаза. Интересно, что в моей квартире Андре ни разу не прикоснулся ко мне… в том смысле, в котором я так желала его прикосновений.
– Ты ревнуешь к призракам, Андре. Я же не могу просто забыть о нем, неужели ты не понимаешь?
– Как твой жених, я имею право ревновать тебя, Даша, к чему угодно. Ну, не злись, – он приподнялся на локте и взял меня за руку. Я старательно вынимала ладонь, а он снова захватывал ее в плен.
– Мой жених? Ты не доверяешь мне и на миллиметр, представляю, какая из нас выйдет семья, – проворчала я, и он улыбнулся.
– Очень хорошая. Я увезу тебя и запру в замке. Ты никогда и никуда не сможешь выйти оттуда, я сделаю тебе десять детей, и ты будешь моей навеки. Спи, Даша. – Андре отпустил меня, лег на спину и принялся изучать потолок с таким видом, будто ничего важнее моей осыпающейся штукатурки не видел. Мы так и лежали, неподвижные, запутавшиеся в собственных чувствах, пока я не уснула. Du hast mich. Утром Маша снова включила "Рамштайн".
* * *
Идея посетила мою дурную голову к утру, когда я услышала уже знакомые низкие звуки приглушенных басов. Андре простонал во сне, когда я попыталась выскользнуть из-под одеяла.
– Ш-ш-ш, – тихо прошелестела я. – Спи, я сейчас вернусь.
– Ты куда? – спросил он сквозь сон, и я дала ему самое честное объяснение.
– Я зайду к соседке.
– Зачем? – пробормотал он, и я улыбнулась.
– За солью!
Как ни странно, этот ответ устроил его. Андре раскинул свои большие руки по кровати и снова уснул. Я осторожно дотянулась до скомканной одежды, все еще валяющейся на полу, взяла темную водолазку и натянула на себя. Из квартиры я выходила, перешагивая через выбитую дверь. Маша открыла мне дверь, и сразу скривилась, решив, что я снова пришла лишить ее права на драгоценный музыкальный грохот.
– Извини за ранний визит, – пробормотала я, и Маша кивнула в ответ, продолжая ждать подвох. Тогда я добавила, что не имею ничего против музыки. Маша улыбнулась, а затем ее взгляд упал на мой дверной проем, из которого торчал краешек выбитой двери.
– Слушай, а у тебя там что, шабаш был?
– Что-то типа того, – кивнула я, невольно улыбаясь.
– Шабаш – вещь хорошая. Чего не позвали? Сексуальные жертвы приносили? Или только мебель ломали?
– Только мебель, – вздохнула я, причем сожаление мое было вполне искренним. – Скажи, а вот ты татуировку у кого делала?
– Какую? – уточнила Маша.
– В смысле, какую? У тебя их что, несколько?
– Странная ты, соседка, – пожала плечами Маша, проходя внутрь квартиры. – Ты что же, не знаешь, что люди, которые начинают набивать всякие картиночки на своем теле, потом уже не могут остановиться? Кофе будешь?
– Нет, спасибо, – ответила я и тут же пожалела. Чай у Маши был отменный, какой бы был кофе, наверное.
– Да будешь, я же вижу. С молоком или перцем?
– А можно с перцем? – изумилась я. Маша остановилась посреди коридорчика и снова посмотрела на меня глазами старой матроны, поучающей воспитанниц из школы благородных девиц.
– Сейчас кофе почти нигде нормальный не делают. Так какой?
– С молоком.
– Дитя! – подытожила Маша. – Так что, ты набить картинку хочешь? А какую? Куполочки?
– Куполочки – это, в смысле, церковные? Ты с ума сошла? – расхохоталась я, представив на своем плече традиционные церковные купола.
– Нет? Не куполочки? – продолжала дразниться Маша. – А что тогда? Леопарда?
– Сюрприз, – загадочно улыбнулась я.
– Некисло. Романтика, – кивнула Маша. – Надеюсь, не сердце, проколотое стрелой, не розу и не имя любимого?
– А чем тебе имя любимого не нравится? У самой вон на лопатке Тилль наколот.
– Так то ж Тилль, – выдохнула Маша, протягивая мне листок с телефонным номером. – Это ж вечная любовь. В общем, этот мастер – он просто художник от бога. Он мне одной четыре татушки набил. Одну я тебе сейчас покажу, только потом никому не рассказывай. Я тебе ее покажу в качестве рекламной акции, – и Маша принялась стягивать с себя штаны. Я, хотела было возразить, но не успела, и на спине у милой студентки Маши, чуть ниже линии талии, я увидела то, что буддисты называют мандалой, сложный узор был выполнен идеально и смотрелся как трехмерный.
– Вау! – прошептала я.
– А то, – кивнула Маша. – Это символ для яркой жизни. Чтобы я никогда не жила, как все.
– Красиво как.
– Вот и я о том же. Талантище! Ты ему скажи, когда позвонишь, что ты от Нафани. Нафаня – это я, потому что, если только честно, какая я, к черту, Маша. Согласна?
– Ну… – Я не знала, что ответить.
– Только… все-таки вот прямо сейчас ему не звони, ладно? У него рабочий день обычно только к ночи начинается. Все поняла?
– От Нафани, – повторила я, зажимая в руке листок.
К тому моменту когда я вернулась к себе, мой спящий красавец уже проснулся и бродил по квартире, завернутый в мое одеяло. Я запихнула листок в задний карман своих джинсов, чтобы избежать лишних и как минимум преждевременных вопросов. Я улыбнулась самой доброй, самой гостеприимной улыбкой на свете.
– Выспался?
– Что? А, не знаю. Я проснулся оттого, что у меня замерзли ноги.
– И все же ты ходишь босой, – хмыкнула я, уставившись на его ступни.
– Я никогда еще не чувствовал себя настолько не в своей тарелке, – признался он, подходя ко мне поближе. Он распахнул одеяло так, как это сделал бы эксгибиционист из парка со своим хрестоматийным серым плащом, и я расхохоталась. Андре притянул меня к себе, закрыл полами одеяла, как крыльями, и я вдруг почувствовала волнение – запах его тела, близость и тепло, особенно острые в нашем московском холоде. Я прижалась носом к его груди и закрыла глаза. Я не целовала его, лишь прикасалась к нему губами, наслаждаясь упругостью его мышц, бархатом его кожи.
– Значит, без меня тебе холодно? – прошептала я, мурлыкая.
– Лучше еще раз скажи, как вы тут называете теплое время года?
– Отопительный сезон? – рассмеялась я. – Ладно, слушай, мне нужно принять душ, потом еще есть кое-какие дела.
– Только не говори, что снова поедешь куда-то.
– Надеюсь, что поеду, – кивнула я, как ни в чем не бывало.
– Я, конечно, мужчина терпеливый, но замерзший, голодный и полный сомнений. Я второго раза могу и не перенести. Свяжу тебя прямо сейчас.