- Дело не в том, что Октавиан избавился от Лепида. Но он не согласовал свои действия со мной. Да, считается, что мы правим автономно - каждый в своих владениях. Но для наших сторонников важен общий эффект триумвирата: мы все должны решать сообща.
- Только не говори мне, что это на самом деле тебя удивило.
- Что именно?
Клеопатра пожала плечами. Пока Антоний говорил, она рылась в пачке и извлекла еще одно письмо.
- А вот и от Октавии. Взглянем, что она пишет о нас всех?
- Не желаю! - зло ответил Антоний, но Клеопатра вскрыла письмо.
- Отлично, - приговаривала она, читая. - И это отлично, и это, все просто замечательно.
Антоний попытался выхватить письмо, но Клеопатра держала крепко и продолжала читать так же спокойно, как если бы его здесь не было.
- Проклятие! - рявкнул Антоний. - Ты хуже Октавиана.
- Ничего подобного, - мимоходом обронила Клеопатра. - Смотри, как трогательно она к тебе обращается. "Моему горячо любимому мужу, с приветом и пожеланиями доброго здравия. Дети здоровы и скучают по отцу. Особенно Антоний-младший - он очень просит тебя не забывать его и помнить о некоем обещании, которое ты ему дал…"
- Дай посмотреть! - На этот раз Антоний отвоевал письмо, поскольку Клеопатра не стала утруждать себя сопротивлением. - Силы небесные! Да она посылает мальчика ко мне! Она что, пытается заманить меня назад при помощи моего собственного сына?
- Вероятно… Прочти чуть дальше. Видишь? Она пишет, что отправится в Афины, как только позволит погода; и привезет тебе деньги, одежду для твоей армии, провизию…
- "…семьдесят кораблей и две тысячи солдат-рекрутов…", - Антоний читал оба письма одновременно, перебегая глазами с одного на другое. - Он должен мне двадцать тысяч, черт бы его побрал. И что я стану делать с семьюдесятью кораблями - без матросов. Каждый мужчина в моей армии, умеющий поставить парус или держать в руках весло, уже внесен в списки кандидатов в матросы на твои корабли. Этот пройдоха хочет всучить мне хвост, а себе оставить целого быка. Послушай-ка, что он тут понаписал:
- "Рим празднует твою блистательную победу и триумфальный марш по Мидии. А мы между тем под сенью твоей славы делаем все, что в наших силах. Но силы эти ограничены, и имеющиеся средства не позволяют нам полностью оплатить содержание твоей армии. Тем не менее тебе будет приятно узнать, что войска, которыми мы располагаем, отправлены на войну в Иллирии; тем самым мы решаем сразу две проблемы: завоевываем новые провинции для Рима и освобождаем его казну от обузы содержания солдат. А тебе, конечно, по-прежнему принадлежат богатства Египта - и мы желаем тебе распорядиться ими самым полезным для тебя образом".
- Итак, - прокомментировала Клеопатра, - Октавиан приписал тебе победу. Очень мудро с его стороны - ведь он должен поддерживать в Риме мир и порядок.
- Ну, если он прав и я победитель, тогда небо - зеленое, а море - сухое, как песок. Ушлая бестия! - Антоний гадливо отшвырнул письмо Октавиана и тряхнул письмом Октавии, разворачивая его, чтобы лучше видеть.
- А теперь послушай, что пишет она. "Сенат был очень великодушен и щедр к нам, мой возлюбленный муж. Представь себе: он постановил воздвигнуть статуи - твою и моего брата - в храме богини Мира и на форуме. А если тебе покажется этого мало, знай, что он также даровал вам обоим привилегию обедать в храме вместе с женами и детьми. Разве это не широкий жест? Когда ты вернешься домой, мой обожаемый муж и повелитель, мы все пойдем возблагодарить сенат и богиню, чья милость правит в гармонии с миром и всеми нами, и преломим хлеб пред ее милосердными очами".
Антоний швырнул на пол и это письмо.
- Сенат! Как бы не так! Ищи дураков. Тут видна лапа Октавиана - или я парфянин, провалиться мне в преисподнюю! Он ни на секунду не дает Риму забыть, что у меня римская жена и римские дети, а я бросил их ради тебя.
- Ну что я могу тебе сказать? - промолвила Клеопатра с хорошо разыгранным безразличием. - Брось свою египетскую шлюху, возвращайся в Рим, тебе ведь не впервой. Но на этот раз - безвозвратно.
Диона была совершенно уверена, что Антония хватит удар - так почернело его лицо. Но он устоял на ногах и заговорил достаточно ясно и спокойно, чего она от него никак не ожидала.
- Нет. Нет, милейшая. Мой выбор сделан. Они могут о нем и не знать, вернее, не быть уверенными - но для меня пути назад нет.
- Даже если она родит тебе сына, а не вторую дочь? - поддела его Клеопатра.
Никто в целом мире, кроме нее, не осмелился бы заявить такое, стоя в пределах досягаемости кулака Антония. Но он ни за что на свете не ударил бы свою царицу. Клеопатра знала это так же прекрасно, как знала и свои границы дозволенного. Она встала, обошла вокруг Антония, бурлящего бешенством, подняла с пола письмо, сложила его и положила на стол.
- Позволь полюбопытствовать - ты поедешь к ней, когда она прибудет в Афины?
- Нет, - глухо ответил Антоний.
- А может, надо бы. Ведь если ты и дальше собираешься делать вид, что вы женаты, следует соблюдать хотя бы минимальные приличия. Вообрази, как взбесится Октавиан, как ты расстроишь его планы, если его ожидания будут обмануты - он ведь убежден, что ты бросишь его сестрицу и останешься со мной.
- Я уже получил от нее все, что мог, когда мы были в Афинах, - возразил Антоний. Я позволил Октавии поехать туда - ей очень хотелось, и это чуть дольше дурачило ее братца. Но я не собираюсь с ней жить. Я уже провел свой последний день в ее так называемом приличном обществе.
- Приличия могут быть великолепными силками, - заметила Клеопатра.
- Но не для меня, - снова возразил он.
Диона услышала все, что хотела услышать. В ней не особо нуждались; она не ушла раньше просто потому, что тут было теплее, чем на улице, да и Клеопатра не возражала против зрителей соответствующего ранга и воспитания. Но теперь можно было ускользнуть - правда, не так быстро, как хотелось бы, но все же… Дионе это удалось, и ее исчезновения никто не заметил.
Оказавшись снаружи шатра, она чуть не налетела на мальчика, по виду ровесника Цезариона, который сидел на земле, подставив лицо солнечным лучам. Мальчик встал и оказался выше царевича, шире его в плечах и крепче сложенным; с широкого, приятного лица из-под густой копны темных, курчавых волос на Диану спокойно смотрели светло-карие, почти янтарные, глаза. Низко посаженные брови были густоваты и сильно кого-то напоминали Дионе.
- Только не говори мне, - сказала она, - что Октавия послала тебя сюда вместе с письмом.
Казалось, мальчик был немного ошарашен.
- Госпожа? - произнес он на хорошей латыни. - Разве мы с тобой знакомы?
- Ты меня не знаешь, - ответила Диона, - но я о тебе слышала. Мое имя - Диона. Я служу царице Египта. А ты, полагаю, Марк Антоний-младший?
- Дома меня зовут Антониллием, - представился он. - Или Антиллом - те, что работают под греков.
- Что ж, я буду звать тебя Антиллом. - Она оглянулась на шатер и вздохнула. - Даже и не знаю, стоит ли тебе сейчас туда заходить. Твой отец понятия не имеет о твоем приезде.
- Он там… с Ней?
Он сказал именно так: словно о богине или духах преисподней.
- Да, твой отец с Клеопатрой, - ответила Диона и внезапно предложила. - Слушай, ты, наверное, замерз и проголодался. Это твоя стража, да? - Она кивнула в сторону двух мужчин, неуютно переминавшихся с ноги на ногу и выглядевших так, словно они хотели вышвырнуть ее отсюда, но никак не решались. - Пусть один из них идет с нами, а второй останется здесь и немного погодя скажет Антонию, что ты в шатре-кухне госпожи Дионы. Там тепло, - добавила она, - а кухарки Антония творят чудеса: настоящую пищу богов, с медом и специями.
Антилл был послушным ребенком: он охотно кивнул и пошел за ней со счастливым безразличием к недовольству стражников. Они явно отличались обилием здравого смысла - если бы только в нем была необходимость - и заявили: откуда им знать, могут ли они доверять кому-то из людей Клеопатры? А вдруг ее подослали отравить старшего сына Антония - соперника собственных сыновей царицы.
Но Антилл, похоже, не слышал их - или предпочел не слышать. Антоний тоже обладал такой способностью - слышать только то, что ему угодно.
Кухарки были рады услужить сыну полководца, только что прибывшему из Рима и терпеливо ждавшего вкусной еды. Антилл ослепительно улыбался, как и его отец, и поражал отменными очаровательно-непринужденными манерами. Забавно, что он не разделяет отцовского пристрастия к вину - может, просто слишком молод. Он не стал сразу пить из кубка с ледяной водой, а взял его вместе с полной тарелкой и отнес наружу, на солнышко.
День был теплым, но Диона, тонкокожая египтянка, не рассталась с гиматием. Антилл же отбросил свой паллий в сторону, как только начал есть. Он обладал отличным аппетитом здорового мальчишки и прекрасными манерами - лучше, чем у Тимолеона в его возрасте.
Когда Антилл утолил первый голод и стал жевать медленнее, наслаждаясь едой, Диона заметила Цезариона, приближавшегося к ним по дорожке, разделяющей ряды шатров. Солнце пылало в его волосах, заставляя их гореть золотом ярче обычного. Он облачился в парадный наряд царевича - что было делом не совсем обычным, - и двое стражников шествовали за ним на почтительном расстоянии. Дионе он показался очень красивым.
Рядом с ней раздался неожиданный звук - Антилл присвистнул и сделал стойку, словно собака.
- Силы небесные! Это что за пава? - потребовал он ответа, даже не стараясь говорить потише.