- Пустяки, - отрезала царица. - Обычная простуда. Горячка лихорадки.
- Родильная горячка, - уточнила Диона. - Твой сын жив и здоров, господин, и отлично себя чувствует. И владычица окончательно поправится, если о ней будут хорошо заботиться. Я бы не выпустила ее из дому и послала бы к тебе гонцов с весточкой и кораблями. Но царица настояла, чтобы поехать самой.
- Идио-от! - закричал Антоний, и вопль его был полон любви. Он сжал Клеопатру в объятиях, прежде чем она пошевелилась и запротестовала. Оказавшись в его власти, она не могла сопротивляться, не теряя достоинства. Антоний бережно поцеловал ее и понес в лодку, а оттуда на руках перенес на судно.
В каюте царицы Диона почувствовала, что может оставить их одних. Они наверняка продолжат ссориться, но в конце концов дело закончится миром.
Когда Диона вышла на палубу, порывистый ветер ударил ей в лицо, словно плотная воздушная стена. Стена эта, казалось, вся утыкана ножами, коловшими кожу снегом и льдинками. Однако она не искала спасения в каюте. На ней были две накидки, и верхняя отделана мехом. А воздух был чистым и лишь чуть морозным.
У поручней борта стоял человек, явно не матрос. Когда Диона приблизилась к нему, он поднял голову. Она подошла к нему так же непринужденно, как если бы это был Тимолеон. Мужчина схватился за поручни как раз вовремя, иначе оба упали бы за борт, в ледяную воду.
Он рывком прижал ее к себе, так же сильно, как и она прижалась к нему. До чего же худой: кожа да кости. Диона отшатнулась, пораженная тем, что ощутили ее руки.
- Да ты весь горишь!
- Это из-за тебя, - со смехом сказал Луций Севилий, хотя дыхание у него почти перехватило. - Я просто пылаю!
- Я здесь ни при чем, - отшутилась Диона. - У тебя лихорадка.
- Она уже почти прошла…
На лице Луция было не больше плоти, чем на черепе мумии, глаза сияли слишком ярко, а нездоровый румянец на щеках заставил Диону сразу же потащить его вниз, в свою каюту. Только гораздо позднее ее поразила мысль, что так же поступил Антоний с Клеопатрой.
Среди ее вещей были разные лекарства: может быть, что-то поможет ему. Она усадила его на свое ложе и торопливо искала нужное снадобье. Луций Севилий вяло протестовал, бормоча, что лекарства нужны ей самой, что такая беспомощная, неприглядная роль тяготит его и что это - женская спальня.
- Каюта, - поправила она, торжественно извлекая пузырек из мешочка. - А Геба защитит мое доброе имя огнем и мечом. Геба, будь добра, принеси воду, да погорячее, и полотенца. И вина - мне понадобится вино. Пусть кухарка сдобрит его корицей и гвоздикой.
Тебе оставалось только повиноваться - как и Луцию Севилию, хотя он и пытался возражать. Может быть, он вправду был не так плох, хотя верилось с трудом - Дионе слишком не нравился его вид.
- Если я тебя сейчас потеряю, - сказала она, - то призову с того света и буду держать при себе, пока не умру.
- А как - в золотом ящике, запечатанном свинцом и кровью?
- Именно так. Я рада, что мы понимаем друг друга.
- Лучше бы не понимали, - произнес он с кривой улыбкой. - А что говорят тебе обо мне твои знаки?..
- Мои знаки говорят, что у нас понемногу начинает прорезываться здравый смысл. Диона легонько подтолкнула его, и Луций упал на ложе. Он пытался сопротивляться, отводил ее руки, но вскоре бессильно откинулся на подушки.
- Вот и отлично. - Она накрыла его одеялом, хотя Геба еще не вернулась с водой и вином, и взяла его руки в свои. Они были холоднее, чем ветер на палубе. - Теперь ты должен быть послушным и благоразумным, потому что мне не нужен муж, лишенный таких качеств.
Луций Севилий так долго молчал, что Диона уже начала сомневаться - слышит ли он ее вообще?
- Но ты ведь не собираешься выходить за меня замуж.
- Почему же, собираюсь.
От изумления он почти потерял дар речи.
- И когда… ты это… решила?
- Однажды ночью, - ответила она. - Когда я была в Египте, а ты - в Мидии.
Луций сразу же понял, о какой ночи идет речь, и его щеки внезапно залились густым румянцем.
- Это был сон.
- Да, - отозвалась она. - Но и реальность. Тогда мне стало ясно, что я хочу только тебя.
- Ты меня попросту утешаешь - потому что я болен и похож на мертвеца. Но я не умираю, дражайшая моя госпожа. Я еще поправлюсь - как только согреюсь.
- Ты согреешься в Египте, - сказала Диона, - и в моих объятиях.
Она приблизила его руки, теперь уже потеплевшие, к своим щекам. Он провел по ним пальцами.
- Но почему…
- Ты написал мне письмо.
- Ах, если бы все было так просто!
Луций Севилий вздохнул. Его губы дрожали: он пытался улыбнуться и в то же время сдержать улыбку. Диона наклонилась к нему и поцеловала в уголок губ, по-прежнему пахнувших корицей. Он был теплее на ощупь, чем тогда во сне - но отчасти и из-за лихорадки.
Вошла Геба, гремя посудой - Диона предпочла бы, чтобы она вела себя потише. Луций Севилий покраснел до ушей. Геба округлила глаза и занялась своим делом - ей предстояло протереть его полотенцами, смоченными в горячей кипяченой воде. Диона, мудро отказавшись от этого удовольствия, чтобы не лишать его последних сил, глоток за глотком вливала ему в рот подогретое вино.
Геба принесла и хлеб - свежеиспеченный, только что из печи, с толстым ломтем сыра сверху. Диона кормила его по кусочку. Хотя Луций утверждал, что не голоден и не хочет пить, пил он жадно и ел с аппетитом, что ее порадовало. Когда он был сыт, вымыт и опять закутан в одеяла, Диона сказала:
- А теперь я ненадолго оставлю тебя одного. Тебе надо поспать, а у меня есть дела. Геба за тобой присмотрит. Если тебе что-нибудь понадобится, попроси у нее.
- А она даст мне тебя?
Диона засмеялась, потому что на лице Гебы отразилось самое неприкрытое неодобрение.
- Я скоро вернусь. А теперь спи. Когда ты проснешься, я уже буду здесь.
- Я чувствую себя ребенком, - пробормотал он.
- Можно подумать, что ты взрослый, - поддразнила его Диона. - Спи, любовь моя. Расти большой и сильный.
26
Солдат на зимних стоянках хочет немногого - быть сытым, находиться в тепле, и еще - случайную женщину, а если его вкусы обширнее - мальчика. Диона сделала такой вывод, глядя на зимовья армий, которые ей довелось видеть. Тепло пришло вместе с Клеопатрой - в виде зимней одежды, пищу и вино она тоже привезла с собой. А женщин и мальчиков они могли найти сами где угодно.
Полководцы, однако, не довольствовались такой малостью. Царица согревала ложе Антония и вливала в его тело силу, однако было не похоже, что ее возлюбленный весел и доволен жизнью - он, наоборот, становился все мрачнее и мрачнее.
Это стало особенно явным почти сразу же после приезда Клеопатры. Царице уже заметно полегчало: холодный, свежий, здоровый воздух делал свое дело - как и близость любимого, хотя она чаще ссорилась с ним, чем проводила время в мире и покое. Только что затухла одна из таких перепалок. Что на этот раз послужило поводом, Диона уже и не помнила: то ли деньги, то ли Иудея. Один из сановников принес охапку писем - одно он держал отдельно от других, и Антоний взял его с проклятием, подобным львиному рыку.
Диона, стоящая поблизости - за троном Клеопатры, - закрыла руками уши. Она разглядела, что печать на письме принадлежит Октавиану.
Антоний не сразу вскрыл письмо. Он держал его в руках и сыпал ругательствами.
- Опять эта лиса со своими уловками! Понаписал, небось, всякой галиматьи. Могу побиться об заклад. Наверняка увиливает от разумных доводов, нарушает слово и все договоры, а в вероломстве обвиняет меня - за то, что я выбрал тебя, а не его бледнолицую сестрицу.
- Ну, так прочти письмо, - засмеялась Клеопатра, - и покончи с этим делом.
Казалось, Антоний готов вновь разразиться руганью, но он только пожал плечами и сломал печать. Он читал вслух - вернее, бормотал, слишком быстро и неразборчиво, чтобы можно было хоть что-то понять - до тех пор, пока не изрыгнул проклятие, которое сотрясло шатер до основания.
- Чертов сын барачной шлюхи!
- Ты ему льстишь, - заметила Клеопатра, уже смягчившаяся после отбушевавшей бури. - Что он на сей раз выкинул?
Но Антоний, казалось, онемел. Сначала он был слишком зол, чтобы вразумительно ответить, а потом - озабочен. Какие еще новые бездны коварства ждут его в письме совладельца миром? Постепенно, однако, он успокоился и смог говорить внятно и здраво.
- Триумвирата больше нет. Октавий избавился от Лепида. - Эту жалкую крысу отправили в ссылку писать мемуары. - И это самая вонючая новость, какую я когда-либо получал. Она воняет Гадесом!
Диона опустила руки. В ушах все еще звенело, но слова Клеопатры она слышала вполне отчетливо.
- Может быть, есть другое письмо, из которого ты узнаешь больше?
- Ты же знаешь, что нет. - Антоний в ярости расхаживал по шатру, стиснув письмо в руке. - Октавиан думает: если он получил Рим, то получил все. Но это не так. Ничего у него нет кроме раздоров.
- Но ты же сам презираешь Лепида. Ты считал его полезным лишь для того, чтобы создавать видимость триединой власти над Римом. Однако такая власть давно изжила себя. Можешь ли ты винить Октавиана за то, что он выбросил обветшавшие декорации? По крайнем мере, он оставил Лепида в живых.
- Ты в этом уверена? - Антоний пропустил волосы сквозь пальцы, приведя в беспорядок тщательно уложенные локоны. Стала заметна намечающаяся лысина на затылке, но, его, казалось, сейчас не волновали такие мелочи.