Клеопатра положила обе руки на саркофаг - длинные, прекрасные, с тонкими, сильными пальцами, без колец. Здесь, где царила смерть, украшения ни к чему. Диона ощутила дуновение ветра, хотя все двери и окна были наглухо закрыты. Казалось, все вокруг задрожало: цветы, свежие и увядшие; амулеты из камня, кости и металла; вино и хлеб; маленькие статуи бога, поразительно схожие с лежащим в гробнице. Трепетали лепестки цветов - будто кто-то касался их. Одна статуэтка упала на серебряный поднос - металл откликнулся глухо, словно звон далекого колокола.
Диона вздрогнула от этого жуткого звука и тут же упрекнула себя: она просто глупа. Здесь сейчас явилась высшая сила. Не могла не явиться. Свидетелями тому были мертвый Александр, Клеопатра, полная жизни, и сама Диона, жрица Исиды в Двух Землях, голос богини с самого детства, одаренная таинством магии богаче всех смертных женщин. Высшие силы всегда защищали ее, даже вопреки ее собственной воле; оберегали и от гнева Клеопатры.
Царица воскуривала ладан в золотой кадильнице - сладкий дым устремлялся в небеса, - лила вино из золотой чаши в золотой кубок и произносила имена высших сил и богов одно за другим. Диона лишь шептала слова вместе с ней. Это был не ее обряд, не она выполняет его. Здесь она лишь друг, вторая жрица.
Клеопатра воззвала к богам, вернулась к саркофагу и снова положила на него руки.
- Дай мне знак, - произнесла она своим сильным, низким, вкрадчиво-сладким голосом. - Укажи мне путь! Мой Осирис умер. Мой Гор, мой Цезарион, еще дитя, и у него нет отца. Царство мое - Две Земли - будет завоевано римскими стервятниками, если каждый из нас не станет сильнее, чем раньше.
Гробница безмолвствовала. Это молчание было настолько же устрашающе необъяснимым, как и дуновение ветра, пронесшееся по залу несколько минут назад.
Диона, затаив дыхание, пристально смотрела на Клеопатру. Это не был один из обычных ритуалов, совершавшихся в храмах Двух Земель, поэтому на царице не было священного одеяния, лишь простое платье эллинки. Она выглядела как и любая александрийская женщина, возможно, чуть выше ростом и стройнее многих; ее можно было даже назвать красивой, но любой при взгляде на нее никогда не усомнился бы в том, что перед ним царица.
Боги признавали свою дочь и говорили с ней, однако сейчас они, похоже, не желали одарить ее своей милостью. Она ждала очень долго, неподвижно, безмолвно, но великие боги так и не явили желанного знака.
Наконец царица пошевелилась, склонила голову и вздохнула.
- Иногда и молчание может быть ответом, - произнесла она.
- Или ответ требовал большего ожидания, чем ты смогла вынести, - добавила Диона.
Клеопатра метнула взгляд в ее сторону.
- Ты всегда была терпеливее меня и сильнее волей - потому тебе и удавалось дождаться снисхождения богов.
- Но я не царица, всего лишь голос.
Взлетели крылатые брови.
- Ты значишь для них гораздо больше, чем предполагаешь. - Клеопатра покачала головой. - Мне следовало знать наверняка, а не просто надеяться, что они ответят мне. Боги молчат с тех пор, как ушел Цезарь. А вдруг вместе с ним ушли и они?
- Этого не может быть. Боги говорят с тобою каждый день.
- Но они не отвечают на мои вопросы.
- Может, и отвечали, но ты плохо слушала.
Клеопатра задохнулась от гнева, но быстро овладела собой и рассмеялась, досадуя на саму себя.
- Наверное, голос Матери Исиды побуждает меня к терпению и велит не гневить небо своей глупостью.
Диона промолчала и Клеопатра снова засмеялась.
- Пойдем, мой друг. Раз богам угодно, я буду терпеливой. Даже царица не в силах противиться воле небес.
Это было мудро, и Диона не стала с ней спорить, хотя, по ее мнению, мудрость поневоле стоила немного.
2
У входа в гробницу Диона рассталась с царицей. Роскошный паланкин Клеопатры, окруженный плотной стеной стражи, быстро поплыл в воздухе по направлению к дворцу. Непритязательный в сравнении с царским паланкин Дионы, подхваченный четырьмя огромными носильщиками, в сопровождении немой и потому молчаливой умницы-служанки, двинулся через густую утреннюю толпу. Диона, в отличие от царицы, не имела слуг, которые разгоняли бы перед ней народ, но зато у нее был дворецкий с голосом, подобным раскатам грома. Он ревел: "Дорогу! Дорогу голосу Исиды!"
Здесь, в полной безопасности и уединении паланкина, она позволила себе улыбнуться. Клеопатра считала, что ее жрица чересчур скромна для своего положения - что ж, царица права, однако Диону это вполне устраивало.
Она прислушивалась к шагам носильщиков, к беспрерывному гулу города - самого огромного города в мире. Какая гамма оттенков: тихий, деликатный шумок у Сема, где гробница Александра; заглушаемый морским прибоем гомон порта; бесцеремонный грохот улиц, набирающий оглушительную силу на рынках. Если прислушаться, можно уловить интонации доброй дюжины языков одновременно: от мягкого, приятного слуху греческого и звучной латыни до быстрых, гортанных звуков персидского. Кто-то пел на египетском. Высокий, чистый голос - такие голоса часто можно услышать в храме - пел простенькую греческую песенку о мальчике, чьи ягодицы подобны персику.
Миновав рыночную площадь, паланкин поднялся по ступеням, попал на другую улицу и вскоре достиг ворот дома Дионы. Носильщики остановились и мягко опустили ношу на землю. Диона услышала вздох облегчения: конечно, это был Марсий, самый сильный и самый ленивый из четверых. Когда она появилась в ярком солнечном свете крытого двора, он смиренно, как и другие, склонил голову, но она все же уловила ухмылку на его лице - уголок ее рта приподнялся в ответ. Она поблагодарила каждого, назвав по имени, последним - Марсия. Предоставленные теперь самим себе, носильщики отправились восвояси - отдыхать и обедать.
- По моему, ты ему нравишься, мама, - донесся до нее голос из тени колоннады. - А он тебе - тоже?
- Тимолеон! - Такое предположение слегка покоробило Диону, но сыну это знать ни к чему. - Так говорить неприлично.
- Значит, он тебе не нравится? - не унимался младший ее сын, выходя на свет. Как и всегда при взгляде на него, она подавила вздох - он был слишком хорош собой, чтобы не беспокоиться за него: огромные глаза, блестящие черные кудри. Отдать бы его в храм - время от времени думала она, - там он будет укрыт и от собственного тщеславия, и от домогательств любителей красивых мальчиков. Но нет, не создан он для храма, не станет она принуждать его.
- Ты меня огорчаешь, - произнесла она довольно строго, но без гнева в голосе. - Конечно, мне совсем не нравится Марсий.
- А вот госпожа Дианира любит своего распорядителя, - сообщил Тимолеон. - Андрогей говорит: когда ее муж узнает об этом, он с ними обоими сделает что-то ужасное. - Он помолчал. - А что именно - Андрогей не сказал. А что делают с женщинами, которые любят своих рабов?
- Что-то ужасное, - удовлетворила его любопытство Диона. - Кстати, Андрогей здесь?
- Да, на фонтанном дворе. Ну ма-ма, что-о?
- Подрастешь, узнаешь. - Она старалась быть серьезной и спокойной. - Ступай. В это время ты должен быть на занятиях.
- А нас сегодня рано отпустили. Перинт принес нам аквариум с головастиками, и мы наблюдали, как они вырастали в лягушек. А потом мы читали о лягушках. Ты знаешь, они так смешно поют: "Брекеке-квак! Квак!"
Сын путался у нее под ногами - в неопрятной тунике, грязный, босой - и старательно квакал. Диона невольно фыркнула - Тимолеон знал, как ее рассмешить.
Андрогей был в фонтанном дворике, как и сказал его брат. Опрятный - Тимолеон таким никогда не бывал, - тихий и спокойный, он читал книгу в ожидании матери. В отличие от Тимолеона, похожего на мать, Андрогей пошел в отца; очень рослый для своих двенадцати лет, слишком, пожалуй, замкнутый. Его тонкое лицо, казалось, не знало улыбки; прямые светло-каштановые волосы подстрижены совсем коротко; холодные серые глаза оценивали все и всех и во всем находили изъяны.
Диона резко одернула себя: несправедливо по отношению к сыну переносить на него свою нелюбовь к его отцу. Такой разумный, аккуратный ребенок - ей бы радоваться. Не то что его шалопай братец: всегда ведет себя примерно, соблюдает все правила приличия. Когда Диона подошла к нему, он встал, взял ее руки в свои, поцеловал мать, как и подобает любящему сыну, и замер, ожидая, когда она заговорит.
- Я чувствую, вы тут с Тимолеоном сплетничали? Откуда ты узнал о Дианире? Неужели разговаривал с рабами?
- Конечно, нет, мама. Просто слуги болтали между собой, а брат случайно услышал и попросил меня объяснить. А я слышал от отца.
- И он, вероятно, собирается донести все подробности до мужа Дианиры?
- Конечно. Он просто обязан сделать это.
Диона хотела было не согласиться, но что толку спорить с ребенком о справедливости и милосердии. Она присела на край фонтана и заставила себя улыбнуться.
- Ну хорошо, а как дела у твоего отца?
- Неплохо, как и всегда.
- А как чувствует себя жена твоего отца? - Она вопросительно посмотрела на сына.
- Госпожа Лаодис здорова. Вчера вечером она родила сына.
- Неужели? Какое это, должно быть, для нее счастье.