- Мой племянник Шарль де Вимон в дни, на которые не выдают мяса, ест цыплят и котлеты. Он с гордостью сказал мне, что его метр д’отель - одноглазый, как и ты, Николай, - может достать ему сколько угодно за день до того через приятелей торговцев - и со льдом - мой Бог! А я плачу двадцать восемь франков за штуку за лучших куриц для моих раненых, а что касается льда, его невозможно достать. О! я наказала бы их всех, задушила бы их, их собственной едой, это они должны были бы быть "пушечным мясом" как говорите вы, англичане, - они, эти немногие, позорящие нашу храбрую Францию и заставляющие другие нации смеяться над нами.
Я старался уверить ее, что никто не смеется и все понимают и уважают французский дух, что это только немногие, что мы не введены в заблуждение, но я не мог успокоить ее.
- Это доводит меня до слез, - сказала она наконец и я был бессилен утешить ее.
- Элоиза де Тавантэн - еврейка - невестка моего кузена, на прошлой неделе заплатила четыре тысячи франков за новое вечернее платье, которое не покрывает одной десятой ее толстого тела. Четыре тысячи франков дали бы моим раненным… Ну ладно… но я сержусь, сержусь.
Тут она сдержала себя.
- Но к чему я говорю это тебе, Николай? Потому, что я в скверном настроении, а все мы люди и должны поделиться горем с кем-нибудь.
Таким образом, мой дневник, в конце концов, имеет какое-то значение.
"Нужно поделиться горем с кем-нибудь."
____________________
Буртон в восторге, что я буду писать книгу. Он сразу же написал моей тетке Эммелине, что мне лучше. Сегодня я получил ее письмо с поздравлениями. Буртон ведет корреспонденцию с моими немногочисленными родственниками, которые заняты тяжелой военной работой в Англии. Я прихожу в возбуждение и стремлюсь начать, но, пока Морис не нашел мне стенографистки, это ни к чему. Он слышал о двух. Одна - мисс Дженкинс, сорока лет, - звучит хорошо, - но она может посвящать мне только три часа в день, а я должен иметь стенографистку все время под рукой. Другая - мисс Шарп, но ей только двадцать три, хотя Морис и говорит, что она некрасива и носит роговые очки, что не привлечет меня. Весь вечер она делает бинты, но может приходить днем, так как принуждена зарабатывать на жизнь. Сейчас она не без места, так как очень опытна, но ей не нравится ее теперешняя служба. Морис говорит, что ей придется платить очень много, но мне все равно, я хочу иметь лучшее. Мне лучше повидаться с мисс Шарп и рассудить, смогу ли я вынести ее. Она может оказаться личностью, с которой я не смогу работать. Морис должен привести ее завтра.
Сегодняшние новости хуже. Банки вывезли все свои ценности. Но я не уеду. Умереть при бомбардировке можно так же хорошо, как и каким-нибудь другим способом. На случай эвакуации, английский консул должен знать имена всех живущих здесь англичан. Но я не уеду.
Берта грохочет неприятнейшим образом, прошлой ночью было два налета, а она начала в шесть часов утра. Поспать удастся немного. У меня теперь есть экипаж в одну лошадь с Мафусаилом вместо кучера. Сегодня в девять вечера я подобрал Мориса у Ритца, на Рю де ла Па, площади Вандом и Рю Кастильоне не было ни души - город мертвых. А июньское небо было полно спокойствия и мягкого света.
Что все это значит?
IV.
Мисс Шарп (Harriet Hammond) нанимается стенографисткой к сэру Николаю Тормонду (Lew Cody). Сцена из Фильма "Man and Maid".
Сегодня Морис привел мисс Шарп, чтобы поговорить со мной. Мне она не очень понравилась, но быстрота и аккуратность продемонстрированной ею для меня стенографической записи удовлетворили меня и убедили, что было бы глупо с моей стороны искать дальше. Таким образом, я нанял ее. Она - миниатюрное существо, бледная шатенка с довольно хорошими блестящими волосами. Она носит очки в роговой оправе с желтыми стеклами, так что я совсем не могу разглядеть ее глаз. Я сужу о людях по их глазам. Ее руки выглядят так, как будто ей приходилось делать много тяжелой работы - они так тонки. Ее одежда аккуратна, но потерта, выглядит не так, как у француженок, но как будто ее перелицевали - я думаю, что мисс Шарп очень бедна. Ее манеры полны ледяного спокойствия. Она говорит только, когда к ней обращаются, и совсем неинтересна.
Мне лучше иметь ничтожество, в таком случае, я смогу высказывать мои мысли без стеснения. Я буду платить ей вдвое больше того, что она получает сейчас, - две тысячи франков в месяц - военную цену.
Когда я предложил это, на ее щеках показалась легкая краска, и она замялась.
- Вы находите, что этого недостаточно? - спросил я.
Она ответила очень странно:
- По-моему, слишком много. Я думаю, могу ли я принять это. Я хотела бы.
- Тогда так и сделайте.
- Хорошо. Конечно, я, со своей стороны, сделаю все возможное, чтобы заслужить это, - на этом она поклонилась и оставила меня.
Как бы то ни было, шуметь она не будет.
Нина написала в первый раз после того, как вышла замуж за Джима, - это было, как раз, перед мартовским наступлением. Она была слишком счастлива или слишком тревожилась, чтобы вспомнить о своих друзьях - даже о "старых и дорогих", но теперь Джим, к счастью, ранен в щиколотку, что задержит его дома на два месяца, и у нее есть немного свободного времени.
"Ты и представить не можешь, Николай, насколько иное положение для меня вся война, когда я знала, что Джим находится на передовых позициях. Я обожаю его - и до сих пор сумела поддержать его обожание ко мне, но вижу, что мне придется быть осторожной, если он останется со мной долгое время."
Как кажется, Нина не нашла отдыха и покоя, на которые надеялась.
Надеюсь, что мне принесет успокоение работа над книгой. Первая глава уже обдумана - и завтра я начинаю.
26-ое июня.
Мисс Шарп пришла пунктуально в десять. На ней было бумажное, белое с черным, платье. Она так тонка, что ее прямо не видно, весьма вероятно, что в вечернем платье она представляет из себя просто массу костей, но, слава Богу, я не увижу ее в вечернем платье. Уходит она в шесть. Буртон устроил так, что завтракать она будет здесь. На это ей дается час, и завтракать она может в маленькой гостиной, которую я предназначил для ее рабочей комнаты. Конечно, ей не понадобится целого часа на еду, но Буртон говорит, что ей нужно предоставить это время, - так всегда делается. Это большое неудобство, потому что, может статься, в 12.30 на меня, как раз, найдет вдохновение, а она, я думаю, побежит, как бегали у нас дома горничные, когда звонили к завтраку в людской. Но я не могу ничего сказать.
Я был полон мыслей, и начало моей первой главы шло, как по маслу, а когда мисс Шарп перечла его мне, я увидел, что она не сделала ни одной ошибки. Это счастье.
Она ушла и перепечатала записанное, а затем села завтракать так же, как и я, но зашел Морис, и мой завтрак занял больше времени, чем ее - была уже половина второго, когда я позвал ее, позвонив в мой ручной колокольчик (хорошенький, серебряный, который я вывез когда-то из Каира). Она сейчас же появилась с переписанным в руках.
- В течение получаса мне нечего было делать, - сказала она. - Не можете ли вы дать мне еще какую-либо работу, которой я могла бы заняться, если это случится снова.
- Можете почитать книгу, их много там, в книжном шкафу, - сказал я ей. - Или я могу дать вам некоторые письма с тем, чтобы ответить на них.
- Спасибо, это будет лучше. - (Она, очевидно, добросовестна).
Мы снова начали.
Она сидит со своим блокнотом за столом и, когда я останавливаюсь, сохраняет полную тишину - это хорошо. Я доволен своей работой. Сегодня ужасно жарко и в воздухе какое-то напряжение, как будто что-то должно случиться. Новости все те же, может быть, чуть-чуть лучше… Сегодня у меня небольшой обед. Вдова, Морис и мадам де Клерте - как раз четверо, а после обеда мы едем в театр. Я редко выхожу - для меня это так сложно… А Морис дает нам ужин в своих комнатах, в Ритце. Сегодня мое рождение - мне тридцать один год.