Воскресенье.
Нина пришла к чаю, она чувствует, что я являюсь большим утешением для нее в этот момент ее жизни, преисполненный такой нерешительности. Оказывается, что Джим также появился в Ритце, где все еще находится Рочестер, и его физическое очарование снова разрушило все ее расчеты.
- Я правда очень беспокоюсь, Николай, - сказала она, - и ты, будучи милым другом нашей семьи, - (теперь я являюсь уже другом семьи), - должен иметь возможность помочь.
- Какого чорта ты хочешь, чтобы я сделал, Нина? Вышвырнуть мне их обоих и сделать тебе предложение самому?
- Мой дорогой Николай! - Казалось что я предложил ей выйти замуж за Рождественского Деда! - Как ты смешон!
Когда-то это было венцом ее желаний. Нина на восемь лет старше меня, и я помню ночь на реке в июле 1914 года, когда она уверяла - совсем не в шутливом тоне, - что было бы хорошо повенчаться.
- Я думаю, дорогая, что тебе, все таки, лучше взять Джима. Ты явно влюбляешься в него, а мне ты доказала, что главное значение имеет физическое очарование. Если же ты боишься, тебе лучше поступить подобно другой моей маленькой приятельнице - уехать недели на две к морю, что она и делает, когда увлечена.
- В эту погоду море должно быть ужасно. В отчаянии я пошлю за обоими.
Она рассмеялась, а затем выказала интерес к меблировке моей квартиры. Она осмотрела ее, Буртон указывал ей на все стоящее внимания (сегодня костыль причиняет такую боль моему плечу, что я не хочу двигаться из кресла). Я мог расслышать замечания Буртона, но они достигали невнимательного слуха. Если бы ты знал, мой бедный Буртон, что Нина не создана для роли сиделки.
Когда она вернулась в мою комнату, чай был подан, и разлив его, она заметила:
- Мы стали так ужасно эгоистичны, не правда ли, Николай, но уже не такие лицемеры, как перед войной. Имевшие связи, все еще продолжают их, но теперь уже не относятся с презрением к другим за это же самое, как делали раньше. Царят большая терпимость, единственное, чего мы не должны делать, это - вести себя открыто, так, чтобы наши друзья мужчины не могли бы защитить нас. Вы не должны "забрасывать чепчик за мельницу", а в остальном вы можете поступать, как вам угодно…
- Ты не думала о том, чтобы взять Джима или Рочестера в любовники, чтобы удостовериться которого ты предпочитаешь.
У Нины был невыразимо возмущенный вид.
- Что за ужасная идея, Николай. Запомни, что об обоих я думаю серьезно, а не только для того, чтобы провести время.
- Разве любовники существуют для этого, Нина? Я думал…
- Что бы ты ни думал, нечего оскорблять меня.
Зловеще омрачившееся лицо Нины прояснилось.
- Что ты будешь делать, если, выйдя замуж за Рочестера, найдешь, что тебе скучно? Пошлешь ты снова за Джимом?
- Конечно, нет, это будет катастрофой. Я не нырну, пока не почувствую окончательной уверенности, что воды достаточно и, в то же время, не слишком глубоко, а если я сделаю ошибку, ну что же, придется остаться при ней.
- Клянусь Юпитером, что за философ, - и я засмеялся. Она налила вторую чашку чаю и посмотрела на меня в упор, как бы изучая мое новое состояние.
- Ты не чуточки не хуже, чем Том Грин, Николай, а у него нет твоих денег. Он все такой же милый и все любят его, несмотря на то, что он безнадежный калека и даже не будет выглядеть прилично, как ты сможешь через год или два. Нет никакого смысла в сентиментальном отношении к героям войны, которое должно заглаживать их дурное настроение и цинизм. Мы все находимся в одной и той же лодке, мужчины или женщины, все равно, мы подвергаемся опасности быть убитыми бомбами и портим свою внешность грубой работой. Бога ради, не будь таким язвительным.
Я искренно расхохотался - все это было так верно.
Пятница.
Теперь Морис каждый день приводит знакомых, чтобы играть в бридж. Нина уехала обратно в Англию, решившись выйти за Джима.
Это вышло таким образом: она забежала сказать мне об этом в последний вечер перед отъездом в Гавр. Она запыхалась, взбежав по лестнице, так как с лифтом что-то случилось.
- Мы с Джимом помолвлены.
- Тысяча поздравлений.
- В среду вечером Рочестер дал обед в мою честь. На нем присутствовали все симпатичнейшие люди в Париже. - Несколько этих славных французов, которые были все время так милы к вам, несколько человек из Военного Совета, Ривены и так далее и, знаешь ли, Николай, я услышала как Рочестер рассказывает мадам де Клерте ту же самую историю о его остроте по поводу разорвавшегося у Аврикура снаряда, которую, в моем присутствии, он рассказывал уже адмиралу Шорт и Дэзи Ривен. Благодаря этому, я решилась. В этой скромной истории была доза самовосхваления и, человек, рассказывающий ее три раза, не для меня. Через десять лет я превратилась бы во внимательно выслушивающую жертву - это выше моих сил. Таким образом, я распрощалась с ним в коридоре, прежде чем уйти в свою комнату, и позвонила по телефону Джиму, комната которого выходит на сторону Камбон, а он зашел сегодня утром.
- Расстроен ли Рочестер?
- Немного, но мужчина в его годы (ему уже сорок два), который может рассказывать историю о себе самом три раза подряд, скоро утешится, так что я не огорчаюсь.
- А что сказал Джим?
- Он был в восторге. Он сказал, что знал, что это кончится таким образом - дайте сорокадвухлетнему мужчине достаточный кусок веревки и он наверняка повесится сам - сказал он, и, о, Николай! Джим - душка! Он становится совсем властным. Я обожаю его!
- Чувства убеждают, Нина! Женщины любят только превосходящих их физически.
Она сияла. Никогда она не казалась столь желанной.
- Мне наплевать, Николай! Я знаю, что если это чувства - то они лучшая вещь на земле, а женщина в мои годы не может иметь все. Я обожаю Джима! Мы повенчаемся как только он снова сможет получить отпуск, и я "устрою", чтобы он стал "краснокрестником" - он повоевал достаточно.
- А если тем временем, его искалечат, как меня, что тогда, Нина? - Она побледнела.
- Не будь так отвратителен, Николай!.. Джим!.. о!.. я не могу вынести этого! - и будучи строгой протестанткой, она перекрестилась - чтобы не сглазить.
- Не будем думать ни о чем, кроме счастья и радости, Нина… но для меня ясно, что тебе лучше было бы провести недели две на морском берегу.
Забыв об этом намеке, она устремила на меня свои удивленные карие глаза.
- Знаешь, чтобы привести себя в равновесие, когда чувствуешь, что влюбляешься, - напомнил я ей.
- О! Все это чушь и ерунда. Теперь я знаю, что обожаю Джима. До свиданья, Николай, - и обняв меня, как мать, сестра и друг, она снова вылетела на лестницу.
Буртон принес мне слабый джин и сельтерскую воду, стоявшие рядом на подносе, я выпил их, сказав себе - за процветание чувств! - а затем телефонировал Сюзетте и пригласил ее к обеду.
У Сюзетты на левой щеке высоко около глаза, есть родинка, а на ней три черных волоска. До сегодняшнего дня я не замечал их. Кончено! Я не могу больше!
Конечно, у всех нас есть родинки с тремя черными волосками и ужасен тот момент, когда их замечают. Разочарование - трагедия жизни.
Я не могу не быть страшно самоуглубленным. Морис будет согласен со всем, что я не скажу, так что с ним не стоит и разговаривать, - и я бросаюсь к этому дневнику - он не может взглянуть на меня любящими водянистыми глазами, полными укора и неодобрения, как это сделал бы Буртон, если бы я обратился к нему.