- Как вы смеете!.. - задыхаясь произнесла она. - Как вы смеете!.. Я сейчас же уйду! Вы не джентльмэн!
Для меня наступила реакция.
- Думаю, что так, - хрипло ответил я. - В глубине души я не джентльмэн, и культурность - это только внешняя полировка, сквозь которую прорывается мужчина. Мне нечего сказать - это было минутное сумасшествие, вот и все. Вам придется взвесить - стоит ли вам оставаться у меня или нет. Я не могу судить об этом. Могу только уверить вас, что постараюсь больше не сбиваться с пути, и, может быть, когда-нибудь вы и поймете, как вы заставили меня страдать. Теперь я пойду к себе, через час - другой известите меня о своем решении.
Я не мог двинуться, так как мой костыль упал на пол и я не мог достать его. На мгновение она заколебалась, потом нагнулась и подала мне его. Она все еще была бела, как привидение.
Подойдя к дверям, я обернулся и сказал:
- Мне очень стыдно, что я потерял сдержанность, но я не прошу вашего прощения. В случае, если вы останетесь, это будет только деловым соглашением. Даю вам слово, что больше никогда не поддамся подобной слабости.
Она пристально смотрела на меня. На этот раз я взял перевес над нею.
Затем я поклонился и заковылял к себе в спальню, закрыв за собою дверь.
Тут меня оставило мужество. С трудом я добрался до кровати и бросился на нее, слишком взволнованный, чтобы двигаться. Меня мучила мысль - сжег ли я свои корабли или это только начало новых взаимоотношений.
Это покажет время.
XIV.
Я лежал и думал, и думал о том, каковы были чувства Алатеи после того, как я покинул ее. Узнаю ли я когда-либо об этом? Когда прошел час, я встал и вернулся обратно в гостиную. Мною овладела страшная подавленность, но я старался бороться с нею. Думаю, что каждый человек, под влиянием гнева или страсти, которых он не мог подавить, совершал какой-нибудь поступок, которого потом стыдился и о котором жалел. Должно быть, таким путем часто совершаются убийства и другие преступления. Я не имел ни малейшего намерения вести себя, как подлец, и делать что-либо, что, как я знал, могло разлучить нас навеки. Если бы нанесенное мною оскорбление было бы намеренным или предусмотренным заранее, я удержал бы ее дольше, и, зная, что, благодаря подобному образу действий, потеряю ее, больше воспользовался бы положением. Испытывая сильную боль в плече благодаря тому, что мне пришлось дойти до кровати, на которой я лежал, самостоятельно, я старался проанализировать положение. Должно быть, нервное возбуждение, которое она всегда вызывает во мне, достигло высшей точки. Единственное, что меня радовало, было то, что я не пытался просить прощения и не старался объяснять свое поведение. Если бы я сделал это, она немедленно покинула бы отель, но так как у меня осталось достаточно смысла, чтобы заставить ее немного подумать, то… быть может…
Ну вот, я сидел в своем кресле, испытывая чувство какого-то тупого беспокойства, свойственное, как я думаю, человеку, которого должны повесить. Не слыша щелканья машинки за соседней дверью я, насколько только мог естественно, спросил Буртона, когда он принес мне чай, - ушла ли мисс Шарп.
- Да, сэр Николай, - ответил он и, несмотря на то, что я ожидал этого, удар был так велик, что на секунду я закрыл глаза.
Она оставила для меня записку, пояснил он, кладя конверт на стол, рядом с подносом.
Я заставил себя, не открывая его, закурить и небрежно спросил Буртона:
- Боюсь, что она очень потрясена смертью брата, Буртон.
- Бедная молодая лэди. Она крепилась все утро, а потом, когда я вошел после завтрака, - когда вы отдыхали - ей, должно быть, стало слишком уж тяжело одной. Когда я открыл дверь, она плакала так, будто у нее сердце разрывалось. Она выглядела такой одинокой и заброшенной, что, честное слово, сэр Николай, я и сам чуть не разнюнился.
- Как мне жаль ее! Что же вы сделали, Буртон?
- Я сказал: "Разрешите, я принесу вам чашку чая, мисс". Вы, должно быть, знаете, сэр Николай, что, когда дама взволнована, ей лучше всего принести чаю. Она, как всегда, мило поблагодарила меня, а я набрался духу и сказал, как я сожалею; но, надеюсь, у нее не было неприятностей еще сверх того и что я был бы рад предложить ей вперед жалованье за следующую неделю, зная, как дороги похороны и доктора. Само собой, я дал ей понять, что это из моих личных денег, я знал, что ей пришлось бы отказаться от ваших, сэр Николай… При этом она снова расплакались. На ней не было очков и она выглядела не старше шестнадцати. Честное слово, сэр. Она так поблагодарила меня, как будто я был действительно очень добр - мне было даже вроде как бы стыдно, но я не мог сделать ничего больше. Тут она заколебалась, будто ей до смерти не хотелось брать что-нибудь от кого-либо и, все же, она знала, что придется это сделать. Она подняла ко мне свои синие, полные слез, глаза - и мне пришлось отвернуться, сэр Николай, право, пришлось.
- "Буртон, - сказала она, - чувствовали ли вы когда-нибудь желание умереть и покончить со всем потому, что не можете больше бороться?"
- "Не могу сказать, что чувствовал это, мисс", - ответил я, - "но знаю, что это часто случается с хозяином". - Может быть, она пожалела вас, сэр Николай, она жалобно всхлипнула и закрыла лицо руками. Я выскользнул из комнаты и, хотите поверить мне, сэр, принес чай так скоро, как только мог, а к этому времени она взяла себя в руки.
- "Глупо иметь гордость, если вам приходится работать, Буртон, - сказала она. - Я буду очень благодарна за… если вы одолжите мне деньги, и я счастлива иметь такого друга…" - и она протянула ручку, право она сделала это, сэр Николай, и в жизни я не был так горд. Знаете, сэр, она настоящая лэди до кончиков пальцев. Я пожал ее ручку так осторожно, как только мог, а затем мне пришлось высморкаться, так странно я себя чувствовал. Я сразу же вышел из комнаты, а когда вернулся за подносом, она была уже в шляпе и записка для вас была написана. Я взял фиалки и стал заворачивать их, чтобы ей удобно было взять их с собой, но она остановила меня.
- "Благодарю вас, я их не возьму, - сказала она. - Фиалки так скоро вянут, а мне надо еще пойти за покупками прежде, чем отправиться домой."
- Я знал, что это не так. Она просто не хотела взять их, чувствуя, быть может, что на этот раз достаточно поступилась гордостью, согласившись взять мои деньги, так что не сказал ничего, а только пожелал, чтобы она чувствовала себя лучше, когда, в субботу, придет снова в нашу парижскую квартиру. Она ничего не сказала, только приветливо улыбнулась мне и вышла, кинув головой.
Я не мог ответить Буртону и тоже только кивнул головой, после чего милый старик оставил меня одного. Все мое сердце разрывалось от боли и угрызений совести. Когда он ушел, я схватил письмо и открыл его.
"Сэру Николаю Тормонду, Баронету." (начиналось оно.)
"Милостивый Государь.
Обстоятельства вынуждают меня работать, так что мне придется остаться у вас на службе - если только вы нуждаетесь во мне. К несчастию, я совершенно беззащитна и поэтому должна обратиться ко всему, что только есть в вас благородного, с просьбой вести себя в дальнейшем так, чтобы мне не пришлось снова отказываться от места.
С совершенным почтением
А. Шарп."
В агонии я откинулся в кресле. Моя дорогая! Моя королева, даже следы ног которой я боготворю, вынуждена была написать мне подобное письмо.
Я чувствовал себя животным, которому нет имени. От меня отлетели все мои цинические взгляды на женщин - я увидел себя тем, чем был весь день - эгоистом, не сочувствующим, по-настоящему, ее горю, а только игравшему на нем в свою пользу. С этого момента, весь остаток дня - а также и ночь - я переносил все угрызения совести, какие только может испытать человек. А на следующий день мне пришлось остаться в кровати, так как я натворил что-то со своим плечом, когда ложился без посторонней помощи.
Когда я узнал, что не смогу быть в Париже в субботу - день, когда должна была придти Алатея, - я послал Буртона с запиской в магазин на Авеню Моцарт.
"Дорогая Мисс Шарп.
Глубоко благодарю Вас за Ваше великодушие. Я совершенно пристыжен своею слабостью и могу Вам обещать, что Вы не напрасно обращались к моему благородству. Так как я вынужден оставаться в кровати и не смогу быть в Париже, я был бы очень обязан, если бы вы снова приехали сюда в том случае, если Вы получите это вовремя.
Искренне Ваш
Николай Тормонд."
После этого, я не спал всю ночь в тревожных мыслях и размышлениях о том, получит ли она мою записку достаточно скоро, чтобы придти.
Все снова и снова в моем воображении вставала картина - она, сидящая и рыдающая в комнате Буртона. Мой постыдный поступок был последней каплей. Буртон выказал порядочность, сочувствие и внимание, которые можно было ожидать с моей стороны. И подумать только, что ее заботит денежный вопрос и что она вынуждена была занять деньги у моего старого лакея - гораздо большего джентльмэна, чем я сам - что я ничем не могу быть ей полезен, не могу помочь ей никаким образом. Больше я не могу жить в этой постоянной тревоге; как только я почувствую, что между нами, хоть немного, восстановился мир, я попрошу ее стать моей женой, чтобы я мог дать ей все. Я скажу ей, что не жду от нее ничего и хочу только иметь право помогать ее семье и окружить ее покоем и довольством.