- Что это? - спрашиваю я, протягивая брошюру Джули.
- Это Альманах! - Джули поражена моей несообразительностью. - Даже ты должен знать, что такое Альманах.
- Люди… верят в эту информацию? - я провожу пальцем по шизофреническим каракулям, по нарисованным сюрреалистичным монстрам.
- Нищие не могут выбирать, Р. Люди не знают, что происходит даже за милю от их убежищ. Десять лет назад РДК прочёсывали страну вдоль и поперёк и оставляли отчёты там, где проходили. Пусть это обрывки новостей, но всё же это новости.
- Я так разволновалась, когда нашла такой в первый раз, - печально говорит Нора. - Было такое чувство, будто в город приехала моя любимая группа.
Джули улыбается.
- У нас с мамой был тайный уговор. Если мы когда-нибудь их встретим, то бросим папу и сбежим вместе с ними.
Её губы дрогнули.
- Но вернёмся к делу, - говорит Нора. - Исландия, верно? Звучит многообещающе, да?
- Верно, - Джули отдаёт журнал Норе. - Теперь ты с ним поговори. Я уже достаточно доставала его сегодня.
Нора кивает и направляется к кабине.
- Исландия? - спрашиваю я у Джули, понизив голос. - Ты уверена, что это ответ?
Она смотрит на меня так, будто я спросил, мокрая ли вода.
- Конечно, не уверена. Просто… - она отворачивается и вглядывается в окно, в угасающем свете её лицо окрашивается в красный. - У меня хорошее предчувствие.
- Почему?
- Потому, что моя мама… - она смотрит на стадо маленьких облаков-барашков, пасущихся под нами. - Моя мама наполовину исландка. До встречи с папой она жила в Рейкьявике два года. Она так говорила о ней… о культуре и политике… будто там вещи имели смысл… Я так и не выяснила, зачем она вернулась.
- Может, потому что её дом был не там.
Она смотрит на меня с удивлением и лёгким раздражением, но я не отступаю.
- Уехать сейчас значит сдаться.
- Почему? - рявкает она. - Что мы здесь имеем? Сраный дом?
Я вздрагиваю. Могу сказать, что она тоже чувствует, что сказала резче, чем планировала. Но она это перебарывает.
- Что мы имеем? - настаивает она. - Грёбаный стадион? Гордость за Каскадию?
- Людей, - я смотрю ей в глаза, пытаясь уловить её трепещущие мысли. - Эллу, Дэвида, Мари, Уолли, Тейлора, Бритни, Зэйн…
- Я знаю, как их зовут, Р.
- Так что, мы оставим их с Аксиомой? Сбежим?
Её взгляд заставляет меня чувствовать себя хулиганом, который проколол её воздушные шарики и пописал на накрытый стол. Но я всего лишь процитировал слова, которые она сказала мне несколько дней назад, в свою очередь цитируя меня несколькими месяцами ранее. Мы перебрасываем друг другу этот кусочек правды, будто нам больно его держать.
Она резко встряхивает головой, словно избавляясь от мыслей, и возвращается на место. Нора уже ведёт осаду пилотской кабины, и я рад, что на этот раз Джули осталась в стороне.
- Какую часть фразы "разведчики не вернулись" ты не поняла? - говорит Эйбрам, размахивая Альманахом. - Сейчас Исландия может оказаться гигантским гнездом.
- У кого больше шансов не поддаться чуме, чем у острова? Возможно, получив первые отчеты, они закрыли границы.
- Ты врёшь мне или себе? Чуме плевать на границы. Они бы заразились и на космической станции, ради бога!
Джули подскакивает. Я вздыхаю.
- Исландия была другой, - говорит она, просовывая голову в дверь кабины. - Они всё делали иначе. Их страна не развалилась бы, как наша.
- А исландцы не люди? Что такого они сделали, чтобы стать другими?
- Пока мы воевали во Второй Гражданской, они совершенствовали возобновляемые источники энергии, производство продуктов питания, вкладывались в образование и культуру - они не рушили, они процветали.
- О, так ты любишь историю. Тогда должна знать, что когда мы слышали о них в последний раз, они наполовину ушли под воду.
- Да, и они строили стены в море!
Нора тихонько выходит из словесной перепалки, пожимая плечами - "я старалась", и садится в своё кресло.
- Ты знаешь, что Канада заражена, - продолжает Джули, перехватывая инициативу. - А ещё Мексика и, наверное, Южная Америка. Думай о другом полушарии!
Эйбрам встаёт и идёт к ней. Джули пятится из кабины, вставая в оборонительную позу, но он проходит мимо неё, заходит в туалет и мочится.
Джули скрещивает руки на груди и смотрит ему в спину через открытую дверь.
- Тебе буквально на всё нассать, да? Эйбрам заканчивает и устало вздыхает.
- Послушай, ты невероятная оптимистка, - он выходит из уборной и плюхается на сиденье в первом ряду, глядя на неё снизу вверх. - Мне бы хотелось верить, что существует маяк цивилизации, который ждёт, чтобы мы его нашли. Но если маяк существует, почему мы его не видим? Почему о нём никто не знает?
- Думаешь, последняя оставшаяся страна будет себя рекламировать? Чтобы все облажавшиеся страны нашли диван, на который смогут упасть?
Кажется, Эйбрам призадумался.
- Наверно, они просто ждут подходящего момента. Развивают ресурсы, разрабатывают план.
Он резко кивает и встаёт.
- Хорошо, ладно. Исландия. Звучит неплохо.
Джули вскидывает голову, и очередной аргумент застывает на её губах.
- Но на пути туда находится Торонто, - продолжает он, проталкиваясь мимо неё к кабине. - Если мы не найдём в Торонто то, что нам нужно, тогда поговорим о пересечении границы. Лады?
Он говорит очень искренне, этого не может быть. Что если его искренность саркастична… это искренний сарказм? Думаю, даже он сам не знает.
Он возвращается на своё место, растерянная Джули возвращается на своё.
- Эй! - кричит М. - Сколько ещё лететь?
Он только просыпается, но ужё вцепился в подлокотники.
- До завтра, - кричит Эйбрам.
М тихо выругивается и глубже опускается в кресло.
Я сжимаю колено Джули - ещё одна попытка её успокоить, но она погружена в свои мысли и, кажется, не замечает моих усилий. Поэтому я отворачиваюсь к окну.
Вид из окна не такой, каким должен быть. Внизу должны быть огни. Даже в отдалении должно быть видно несколько крупиц света, переходящих в сверкающие линии и скопления и, наконец, образующие экстатическую галактику города, пульсирующего и кипящего жизнью.
Но там ничего нет. Под нами только пустая темнота. Единственные существующие скопления звёзд находятся наверху - это старые добрые созвездия Льва, Рака и Козерога, но они не так дороги мне, как созвездия, созданные людьми, этими далёкими богами, которые не желают иметь ничего общего с нашими жизнями, полными риска. Несмотря на шум, смог и жаркие драмы, я скучаю по городам.
Наконец, солнце исчезает без следа, и наступает полная темнота. Я смотрю, как она расстилается под нами ровным чёрным ковром, а потом вижу… свет. Несколько светящихся пятнышек, потом ещё больше, потом круглый бассейн света, достаточно яркий, чтобы осветить окружающие его холмы. Огни образуют форму города, но это не уличные фонари и не свет из окон. Это пожары. Сотни зданий залиты характерным белым пламенем Церкви Огня.
- Если вы посмотрите налево, - говорит Эйбрам по внутренней связи, подражая лаконичному бормотанию капитана воздушного судна, играющего в экскурсовода, - то увидите очень искренних людей в поисках лучшего мира.
Из горла Норы вырывается горький смешок.
- Эти придурки всегда на высоте. Как свечи на сумасшедшем торте. Джули смотрит в окно, наблюдая за адской смертью какого-то города,
сожжённого на костре за ересь выживания. Я вижу в её глазах воспоминания, печаль, боль и гнев. Потом она закрывает их и сворачивается клубочком на своём сиденье, спиной ко мне и к окну.
Я наблюдаю за пламенем, пока оно не исчезает позади и не возвращается темнота. Тьма или огонь. Больше нет вариантов?
Глава 8
МОЯ МАТЬ.
Она верит в лучший мир. Но он так далёк и недостижим, что мы не примем участия в его строительстве. Новый мир будет вручён нам полностью сформированным и идеальным, он упадёт с небес и накроет хаос, в который мы превратили эту жизнь. Этот мир был приговорён ещё в начале своего создания, будучи изначально только одноразовой сценой в короткой драме, чей сценарий никто не понимает и чью концовку никто не может переписать. Мы можем внести только одно изменение - приблизить его конец, поскольку мы способны лишь разрушать. Мы испорчены ещё до рождения, и если когда-нибудь сделаем добро, то это будем не мы, а рука Господа внутри нас, которая движет нами, выполняя свой план. Наш величайший грех - вера в собственную значимость.
В это верит моя мать и учит этому меня, но я не понимаю, почему тогда она работает в лагере беженцев. Она кормит детей жертв войны и находит дома переселенцам… Разве эти люди не должны умереть? Разве это не тот самый Последний Закат, которого мы все ждём? Зачем она пытается оттащить солнце назад?
Я задаю эти вопросы маме, и она расстраивается. Они гасят свет, которое излучает её лицо, когда она работает в лагере, ремонтируя одежду, раздавая лекарства, приготавливая огромные чаны рагу. Помощь людям приносит ей радость, пусть даже это бессмысленно. Я решаю оставить её в покое.
Когда я могу, я всегда хожу с ней в лагерь, потому что здесь нет моего отца.
Здесь я могу выбрать себе одежду из пожертвованных вещей взамен моего домашнего изношенного тряпья. Отец говорит, что у нас достаточно вещей и нам не нужна ничья помощь, но я думаю, что мы живём немного лучше беженцев. В конце каждого дня мать бросает в сумку несколько банок с консервами и просит не говорить отцу.