* * *
Закат горел багровым огнём на полнеба, обещая на завтра ветреный, дождливый день. Надо же, весь день над городом висело серое мокрое одеяло, а к закату тучи разошлись, на пару минут явив миру солнце.
Я сидел у окна моей единственной комнаты, вяло перелистывая газеты, накопившиеся за всё лето. Я не читал ни одной газеты с того июньского дня - сперва не было желания, потом ни желания, ни времени. Собственно, я и сейчас не собирался их читать, просто надо было чем-то занять руки. Я ждал.
Руки медленно, машинально комкали газету. На моём безымянном пальце поблёскивал камешком серебристый изящный перстень. Никогда больше не буду снимать его с руки, пусть врастёт в палец!
Я смотрел на перстень и думал. Надо же, на вид дешёвая серебряная безделушка с непонятным камешком, явно не драгоценным. И таковой являющаяся для всех, кроме меня. Сложнейшее психотронное оружие, подчиняющееся только мне. Только я могу усилием мысли привести его в действие. Направить в сторону цели, сжав кулак, мгновенное мысленное усилие - и цель нелепо и кособоко осядет, вырубится минут на десять, а то и двадцать. А уж дальнейшее зависит от внутреннего содержания цели. Добрый человек очнётся и пойдёт себе - надо же, обморок, надо всерьёз подлечить нервишки… Человек не добрый, но и не законченный гад - таких, к сожалению, большинство - будет какое-то время страдать головными болями, тем дольше, чем больше в человеке накоплено злобы. А с какого-то предела количество перейдёт в качество, когда процесс внутреннего разрушения, инициированный парализатором, пойдёт уже необратимо, и двуногая тварь - да, уже не человек - начнёт чахнуть, последовательно проходя стадии хромого с палочкой, инвалида на костылях, паралитика в коляске… Покойника. И никакие врачи не помогут, разве только немного замедлят процесс, продлят мучения.
Я положил скомканную газету в блюдце, направил на неё камешек, уже привычно, как на тренировке, сжав руку в кулак. Представил себе, как загорается газета, и она тут же вспыхнула целиком. Это другое действие перстня, не основное. Проникающее термическое воздействие. Можно зажечь костёр, можно взорвать бензин в бензобаке. Если немного потренироваться, можно научиться взрывать патроны в обоймах. Наверное, и снаряды в танке… Хотя нет, сквозь толстую броню не достанет. Для этого нужен специальный прибор, как его - "для поражения быстролетящих и сильно бронированных целей", но мне по роду занятий он, слава богу, пока не нужен. Ну где же моя Ирочка?
"Рома, открой балкон. Я сейчас буду. И отойди на шаг от двери - ты попадёшь под действие маскировочного поля, будет неприятно"
Я секунду смотрю сквозь стекло на улицу, потом торопливо открываю шпингалет балконной двери, распахиваю её настежь. В комнату врывается холодный сентябрьский воздух, пропитанный сыростью с привкусом бензиновой гари.
На балконе сильным порывом ветра взмётывает мелкий мусор, скрипят балконные перильца под тяжестью опустившегося на них груза, над ними дрожит зыбкое марево. Марево перемешается в комнату. Секунда - воздух начинает кипеть, пузыриться, и на пороге балкона возникает Ирочка, складывая за спиной свои невероятные крылья.
- Я пришла.
Я делаю шаг к ней, и она делает шаг навстречу. Обхватывает меня тонкими руками, прижимается всем телом. На этот раз на ней серо-зелёный облегающий комбинезон, из которого торчат только крылья, кисти рук и ступни ног. Да, конечно, осень на дворе.
Я вдруг подхватываю её под мышки, кружу вокруг себя и смеюсь, смеюсь счастливо, долго.
- Ты пришла! Ты моя! Ты здесь!
Она тоже смеётся, и вдруг, распустив крылья, одним взмахом останавливает моё вращение, опрокидывает на пол, и мы валимся под звон чего-то мелкого и стеклянного.
- Я у тебя разбила что-то.
Она поудобнее ложится на меня, как на диван, берёт в твёрдые ладошки моё лицо. Ладошки быстро становятся горячими, прогреваясь с холода, нежат мои щёки. Её глаза занимают всё поле моего зрения. Вот, вот сейчас… будто пёрышком…
- Ай, больно! - я чувствую на губах солоноватый привкус крови - и ты ещё меня обзываешь хищником!
- Слушай, мне же дали отпуск до завтрашнего вечера! Мы будем вместе целые сутки!
- Признайся, ты нарочно подстроила всё это, чтобы нам наконец побыть вместе?
Она вскакивает, как пружинка.
- Нет, какой ты всё-таки безобразный! Как ты мог так обо мне подумать?
Я встаю на колени, обнимая её под крыльями. Под комбинезоном чувствуется упругое тоненькое тело, её сердце бьётся медленно, размеренно.
- Моё сердце приспособлено для полёта, Рома. Сейчас оно работает в четверть силы. Это у тебя оно трепещет от одного моего вида.
- Просто я тебя сильнее люблю.
- Да-а? Сейчас проверим…
Её глаза опять занимают всё моё поле зрения, и я тону в их неистовом сиянии. Долгий, тягучий поцелуй.
* * *
- Я есть хочу вообще-то!
Ирочка деловито обследует содержимое холодильника.
- Ты неисправим, мой хищник. Мясо, мясо и только мясо. А это что?
- Пельмени. Внутри там тоже мясо, во всяком случае теоретически. Там ещё рыба есть и яйца.
- Вижу. Рыбьи трупы ничуть не лучше трупов животных. Ага, есть!
Она сноровисто вытаскивает из недр холодильника помидоры. Про них я и забыл.
Она раскладывает всё извлечённое на две кучки.
- Так, это мне, - она подвигает к себе коробочку-грохотку с десятком яиц, полдюжины крупных помидоров, пачку масла. - Остальное хищному зверю.
Она вдруг вскидывает голову, впивается взглядом в мои глаза:
"У тебя не хватает еды? Отвечай!"
"Да нет, что ты! Мне дома и есть-то некогда, вот я и не стараюсь"
Она смягчается.
- Ладно, из этого получится неплохая яичница. А помидоры я съем сырыми.
* * *
"…Твой папа сказал, что ты притащишь мне документы…"
"Всё есть. Но сегодня никаких дел. Только мы"
Мы лежали на широком диване, я на спине, Ирочка на моей груди. Её крылья развернулись и укрыли нас обоих - сразу стало тепло и уютно.
На этот раз она попросила меня снять всю одежду, и я не возражал. Мы знакомы уже тысячу лет, чего же нам стесняться?
"Всё будет, как ты скажешь. Устала, пока летела?"
"Нет, что ты. Я летела сюда в транспортном коконе, он выпустил меня прямо над вашим домом. Я не могла потерять три часа нашего времени - она фыркнула в голос - да ещё предстать перед тобой в виде мокрой курицы. Дождь же был!"
Она замолчала, но я видел её беспокойство и глубоко укрытую тоску. И страх.
"Что случилось, родная? Не молчи!"
Её глаза рядом.
- Ты в последний раз видишь меня такой, Рома. Завтра вечером мы расстанемся, а послезавтра я ложусь в витализатор. Всё готово, Рома, и дела я сдала полностью. Я и лопухнулась только потому. Расслабилась.
Моё сердце ухнуло в яму. Всё. Больше никогда она не накроет меня своими крыльями…
Она заплакала в голос, и я судорожно стал её ласкать.
- Подожди… дай… мне… поплакать…
Она рыдала, изо всех сил вцепившись в меня твёрдыми пальцами рук и ног. Я гладил её, шептал какую-то бессвязную чушь, целуя куда попало. Рыдания понемногу гасли, она затихала.
- Ну вот мне и легче, - она ещё всхлипывала, потом рассмеялась, ещё сквозь слёзы. - Ещё одно, Рома. Я подумала…
Меня бросило в жар, я уже видел её мысль, но ждал, когда она скажет вслух.
- Глупо лишать тебя такой возможности. Завтра ночью её уже не будет. Хочешь меня, сейчас?
Её ноги вдруг широко раздвинулись, обхватили меня, вцепившись длинными пальцами ступнёй в мои ягодицы. Нечеловеческий жест. Она смотрела на меня в упор, напряжённо и внимательно. Её мысли и чувства роились, клубились. Нет, слишком сложно для меня, не прочесть. Ясно только одно - это не страсть.
"Тебе будет неприятно, даже больно. Эта штука будет слишком велика для тебя"
"Пустяки, не так это страшно. Я потерплю"
"Зачем терпеть?"
"Ну как зачем? Чтобы тебе стало хорошо"
"Глупенькая. Разве может быть хорошо только одному из нас?"
В моей памяти вдруг встал щуплый небритый человечек в чёрной шапочке, идущий навстречу девочке-первокласснице.
Она шумно вздохнула, расслабилась. Длинные пальцы ног отпустили меня.
- Возможно, ты и прав. Раз я собираюсь стать человеком, то и всё должно быть по-человечески.