Тимофей был Антоновне не сват, не брат, даже не зять с мужем. Тимофей был котом. Но каким! Такого днем с огнем по всему свету ищи — только батарейки в фонарике садить. Как будто из лауреатов кошачьей красоты свалился однажды на крыльцо. Шерсть исключительной пушистости и до голубизны дымчатая, на шее белый галстучек, глаза зеленые…
— Ну, и околеет, — бросил муж на причитания Антоновны, — невелика персона. Возьмем нового. У Протасовых кошка через день с пузом. Убивался бы я по каждому шкоднику. По мне бы кто так убивался…
— Тебя-то бульдозером не сковырнешь…
— Ага, по весне вона как скрутило.
— Дак горло дырявое, то и загибалси!
— Че горло, когда желудок прихватило.
— Выжрал какой-нибудь порнографики из киоска…
— Тебя переговорить — надо язык наварить! — махнул рукой муж.
— А нечего спориться…
Антоновна пошла в закуток, где лежал кот.
— Тишенька! Тиша! — склонилась над умирающим любимцем.
У того не было силушки даже глаза приоткрыть. Всегда подвижный хвост лежал мертвой палкой. Ухо безжизненно завернулось. Шерсть свалялась, как у помоечной собаки. Нос горячий.
Антоновна пошаркала с горем к ветеринару, который не выразил ни малейшей радости, завидев бабку.
— Я по кошачьим не специализируюсь, — прервал просительницу на полуслове.
— Как это? — удивилась Антоновна. — Все одно скотина.
— Ты ведь не идешь к зубному, если возник гинекологический вопрос?
— Слава Богу, этот вопрос отвозникался. И во рту протезы. Ты мне, родненький, Тимофея полечи.
— Сам оклемается. Кошки живучие.
— Дак ведь это кот. Пойдем осмотришь, я заплачу, не сумлевайся.
Летом ветеринар поклялся с Антоновной дел не иметь. Она ухитрялась никогда деньгами не рассчитываться. Скажем, такса опростать поросенка от мужской нужды — 50 рублей. Жадная бабка вместо наличности то кусок сала старого всучит, то бутылку некачественной самогонки. У ветеринара своего сала — хоть через забор кидай, и что бы он сивухой при его должности давился? А язык деревенеет категорически отрубить: деньги давай! Будто гипноз анестезирующий подпускала Антоновна. Потом, возвращаясь домой, ветеринар плюется в свой адрес: зачем брал?
— Ты к Степаниде сходи, — отфутболивая настырную бабку, посоветовал поросячье-коровий доктор.
Степанида жила знахарством. Шептала, заговаривала, травничала.
— Кота тащить не надо, — отказалась от осмотра слабоживого пациента Степанида. — Еще оцарапает. Фотография есть?
— Моя?
— На кой мне твоя? Кота!
— Я сама-то лет двадцать не фоткалась.
— Нашла чем хвастаться, — строго сказала Степанида. — Тогда клок шерсти с живота начеши.
— Чьей?
— Да не твоей же!
Степанида дула на Тимофееву шерсть, шептала над ней, подбрасывала под потолок и внимательно следила за падением. В завершении колдовских процедур завернула клок в бумажку и швырнула в печь. Антоновне вручила пузырек с желтой жидкостью — капать Тимофею в пасть.
— Сколько должна? — спросила Антоновна, не удовлетворенная курсом лечения.
— Десятку.
— С собой нет, — сказал Антоновна, — вечером занесу.
Хотя «с собой» было.
Дома Антоновна набрала в пипетку жидкости из Степанидиного пузырька, пошла вливать целительную влагу в болезного Тимофея. Того в закутке не оказалось.
Сердце Антоновны оборвалось в нехорошем предчувствии.
— Где Тиша? — трагически спросила мужа.
— Где-где, — грубо прозвучало в ответ, — в гнезде! Околевать, поди, уполз. Они, как сдыхать, завсегда уходят из жилища.
— Ой, темнеченько! — заголосила Антоновна и принялась жалостливо звать. — Тишенька, Тиша, погоди умирать, полечимся.
Антоновна ходила по дому, заглядывала во все углы. Тимофея нигде не было.
— Ой, темнеченько! — вышла в сени.