Зачем бы тебе это выдумывать? Верно? А меня побрить, вымыть, переодеть – буду как на картинке!
Запросто!
Бурчихин посмотрел в свои ясные фиолетовые глаза, попробовал улыбнуться нарисованной улыбкой и почувствовал боль в скуле от потревоженной царапины.
– Будешь?
Витя протянул разломанную пополам пачку «Беломора».
Художник взял папиросу. Закурили.
– А это что? – спросил Бурчихин, осторожно дотронувшись до нарисованной черточки на щеке, и присел к столу.
– Шрам, – объяснил художник, – сейчас там у вас царапина. Она заживет, а след останется.
– Останется, говоришь? Жалко. Хорошая щека могла быть. А значок к чему?
Художник наклонился к бумаге.
– Тут написано «Технологический институт».
– Думаешь, институт кончу? – тихо спросил Бурчихин.
Художник пожал плечами:
– Вы же видите! Поступите и закончите.
– А в семейном плане что ожидается? – Витя нервно отбросил папиросу.
Художник взял авторучку и на балконе дома набросал зелененький женский силуэт.
Откинулся на стуле, посмотрел на рисунок и чиркнул рядом детскую фигурку.
– Девочка? – фальцетом спросил Бурчихин.
– Мальчик.
– А кто женщина? Судя по платью, Люся?! У кого же еще зеленое платье?
– Галя, – поправил художник.
– Галя! Ха-ха! То-то я замечаю, она меня видеть не хочет! А значит, кокетничает! Ну, женщины, скажи, да? – Витя засмеялся, не чувствуя боль от царапины. А ты хороший мужик! – Он хлопнул художника по узкой спине. – Пива хочешь?
Художник сглотнул слюну и прошептал:
– Очень! Очень хочу пива!
Бурчихин подозвал официанта.
– Пару жигулевского! Нет, четыре!..
Витя разлил пиво, и они молча начали пить. Вынырнув на середине второго стакана, художник, задыхаясь, спросил:
– Как вас зовут?
– Бурчихин я!
– Понимаете, Бурчихин, я вообще-то маринист.
– Понимаю, – сказал Витя, – это сейчас лечат.
– Вот, вот, – обрадовался художник. – Мне море рисовать надо. У меня с легкими плохо. Мне надо на юг, к морю. Чтобы ультрамарином! Здесь этот цвет ни к чему. А я люблю ультрамарин неразбавленный, чистый. Как море! Представляете, Бурчихин, – море! Живое море! Волны, утесы и пена!
Они выплеснули пену из стаканов под стол и закурили.
– Не переживай, – сказал Бурчихин. – Ну?! Все будет хорошо! Сидеть тебе в трусах у моря с ультрамарином! У тебя же все впереди!
– Правда?! – Глаза художника вспыхнули и стали как нарисованные. – Вы думаете, я там буду?!
– О чем разговор? – ответил Витя. – Будешь у моря, о легких забудешь, станешь большим художником, купишь дом, яхту!
– Скажете тоже – яхту! – Художник задумчиво покачал головой. – Разве что лодку, а?
– Конечно! А еще лучше – и мальчик, и девочка! Здесь на балконе у тебя запросто девчушка поместится! – Бурчихин обнял художника за плечи, на что ушло полруки от локтя до ладони. – Слушай, друг, продай полотно!
Художника передернуло.
– Как вы можете?! Вам никогда не продам! Хотите – подарю?!
– Спасибо тебе, – сказал Витя. – Спасибо, друг! Только сними с шеи галстук: не могу на себе его видеть – дышать тяжело!
Художник чиркнул по бумаге, и галстук превратился в тень пиджака. Бурчихин осторожно взял лист и, держа его перед собой, пошел между столиками, улыбаясь нарисованной улыбкой, шагая все тверже и уверенней. Художник допил пиво, достал чистый лист и положил на мокрый столик. Улыбнувшись, нежно погладил боковой карман, где лежал нераспечатанный тюбик с ультрамарином. Потом поднял глаза на сопливого паренька за соседним столом. На руке у него было вытатуировано: «Нет счастья в жизни». Художник нарисовал фиолетовое море. Алый кораблик. Зеленого бравого капитана на палубе…
Именинница
– Еще больше внимания каждому! – сказал директор. – Поэтому проведем День именинника. Попрошу вас, Галочка, выписать лиц, которым в этом году исполняется сорок лет, пятьдесят, шестьдесят и так далее до конца. В пятницу всех разом и отметим.